Великий Наполеон - Страница 17

Неприятности начались на второй день, 10 ноября. Желая во что бы то ни стало провести свой незаконный переворот максимально законными методами, он решил обратиться к заседавшим совместно обеим палатам – и к Совету Пятисот, и к Совету Старейшин – с речью и убедить их в необходимости самороспуска. Как знать, если бы он попробовал сделать это 9 ноября, в горячке событий, у него был бы некоторый шанс на успех. Но к 10-му числу якобинская фракция Совета уже пришла в себя – генерала Бонапарта освистали. Если члены Совета Старейшин слушали его в ошеломленном молчании, то депутаты Совета Пятисот кричали: «Hors la loi!» – «Вне закона!» Во времена якобинского Конвента это означало смертную казнь. Генерал Бонапарт насилу выбрался из зала заседаний – помог Ожеро, вставший на сторону своего бывшего командира. Он сопровождал его с эскортом гренадеров и сумел расчистить путь к дверям. Вслед за Наполеоном Бонапартом пришлось вытаскивать из зала и его брата Люсьена.

Тот оказался чрезвычайно полезным – немедленно обратился с речью к солдатам, выстроенным фронтом, и сказал им, что он, как председатель Совета Пятисот, просит их помощи в том, чтобы «…освободить большинство Собрания от кучки бешеных…». Люсьен Бонапарт в роли оратора, безусловно, превосходил своего брата, Наполеона – его послушались. Забили барабаны, Мюрат скомандовал: «Вышвырните-ка мне всю эту публику вон!» (эти его слова – «Fuetez-moi ce monde dehors!» – вошли в историю), и под барабанный бой гренадеры живо очистили помещение. Впрочем, Наполеон Бонапарт велел отловить нескольких беглецов, которые и поставили свои подписи под решением о роспуске и Совета Старейшин, и Совета Пятисот.

Свидетели этой сцены уверяли, что буквально выпрыгивающие из окон депутаты – к счастью, заседание происходило в зале, расположенном на первом этаже, – были так перепуганы, что подписали бы и собственный смертный приговор, настолько им было не до чтения предложенных им на подпись документов. Отныне вся власть в Республике передавалась трем лицам, названным консулами, – это были Бонапарт, Сийес и Роже-Дюко.

Конституция Третьего года Республики была объявлена отмененной.

Цитировать Е.В. Тарле иной раз доставляет истинное удовольствие. По поводу общих результатов переворота 9–10 ноября (18–19 брюмера) он сказал, что шаг этот повел к установлению диктатуры, но не трех консулов, а одного, и добавил следующее:

«[Бонапарт] знал также, что два его товарища ни малейшей роли играть не будут, и разница между ними лишь та, что немудрящий Роже-Дюко уже сейчас убежден в этом, а глубокомысленный Сийес еще пока этого не подозревает, но скоро убедится».

И он действительно убедился в этом буквально через пару дней, потому что ему очень ласково было сказано: консульские обязанности отвлекают его от более важного дела – составления новой Конституции – и ему лучше сосредоточиться именно на этом, передав хлопоты по мелким каждодневным вопросам людям менее одаренным, чем он сам. Вслед за ним из правящей тройки выставили и Роже-Дюко, которому даже и говорить ничего не стали.

Сийеса и Роже-Дюко заменили Камбасерес и Лебрен, и уже всем, включая их самих, было понятно, что есть Первый Консул и есть они, его сотрудники и подчиненные.

Аббат Сийес оканчивал семинарию, соответственно латынь знал хорошо – и не только труды отцов церкви, но и классический канон. И он помнил, конечно, высказывание Марка Туллия Цицерона после подавления им заговора Катилины: «…меч отступил перед тогой…».

Проблема тут, однако, была в том, что Цицерон, будучи представителем законной власти, во-первых, мятеж подавлял, а во-вторых – сделал это успешно. А вот аббат Сийес в мятеже участвовал. Он помог свалить донельзя коррумпированный, буквально до костей прогнивший режим – но сделано это было не парламентским красноречием, а оружием. Теперь правила предписывала не «…тога законодателя…», а «…шпага победителя…».

Эммануель Сийес был человеком самолюбивым. Даже не просто самолюбивым, а – не откажем себе в удовольствии еще раз процитировать Евгения Викторовича Тарле – «…почтительно влюбленным в самого себя…». Но, в конце концов, не зря же он сумел благополучно пережить не только лидеров жирондистов, но и Дантона, и Сен-Жюста, и Робеспьера. Он знал, когда следует отступить и, если можно так выразиться, «…не высовываться…». Так что он без споров последовал доброму совету и сосредоточился на написании Конституции. Тем более что Первый Консул дал на этот счет довольно определенные инструкции.

«Да, да, – сказал он, – пишите так, чтобы было коротко и непонятно».

1. Томас Гоббс. Английский философ. Государство, которое Гоббс уподобляет мифическому библейскому чудовищу Левиафану, – результат договора между людьми, положившего конец естественному состоянию «войны всех против всех». Основные сочинения: «Левиафан» (1651), «Основы философии» (1642–1658).

2. Верхней палатой служил так называемый Совет Старейшин, состоявший из 250 депутатов.

3. Phipps, vol. V, p. 445. Русский текст цитируется по «Военным кампаниям Наполеона», Д. Чандлер, стр. 171.

4. Пост председателя Директории функционировал на такой же ротационной основе, как и пост председателя Совета Пятисот.

Великая в своем роде фраза: «Парламент – не место для дискуссий», – которой, по утверждениям прессы, спикер российской Думы обогатил мировую копилку курьезов, – была сформулирована с такой чеканной простотой совсем недавно, но исторические корни у нее были.

«Конституция VIII года республики», за разработку которой теоретически отвечал Сийес, представляла собой механизм, построенный именно для того, чтобы пресечь все дискуссии, так сказать, в зародыше. Правда, винить в этом самого Сийеса было бы несправедливо – у него был влиятельный референт по имени Наполеон Бонапарт, и спорить с ним было бы крайне неосмотрительно.

Согласно Конституции, вся полнота власти сосредотачивалась в руках Первого Консула, его теоретические «коллеги», Второй и Третий Консулы, имели право всего лишь совещательного голоса. Первый Консул получал полномочия на 10 лет и по своему выбору своей властью назначал Сенат в количестве 80 человек. Всех министров и прочих важных должностных лиц назначал тоже он, и ответственность они несли только и исключительно перед ним. Две палаты, обозначавшие как бы парламент – Законодательный Корпус и Трибунат, – заполнялись депутатами по выбору Сената из числа нескольких тысяч кандидатов, которые избирались по крайне сложной формуле, позволявшей без особых проблем отсеивать лиц, в силу каких бы то ни было причин рассматриваемых как нежелательные.

Работал этот «парламент» так: правительство вносило законопроект в Законодательный Корпус. Поработав над ним, Законодательный Корпус передает его в Трибунат, имеющий право обсуждать предлагаемый законопроект, но не имеет права выносить никаких решений. А Законодательный Корпус не имеет права обсуждения законопроекта, а только право «…выносить решения…». Утверждает законопроект, однако, не Законодательный Корпус, а сам Первый Консул – после чего процесс заканчивается и законопроект становится законом. Машина была создана нелепой, скорее всего – намеренно нелепой, сделанной так, что функционировать сама по себе она не могла и всецело зависела от Первого Консула. К тому же существовал способ «закоротить» ее – Первый Консул для «ускорения хода дела» мог внести законопроект непосредственно в Сенат, который и выносил так называемый «сенатус-консульт», имевший силу закона.

Кроме этих учреждений, был создан еще Государственный совет, где, собственно, серьезные дела и решались. Конституция была готова уже через месяц после ноябрьского переворота, утвердить ее должен был всенародный плебисцит, но правительство объявило, что действовать Конституция начинает немедленно, дабы не оставлять опасной пустоты и неуверенности, а саму процедуру плебисцита оно назначает на 25 декабря 1799 года (4-е нивоза VIII года Республики) и возлагает ответственность за его проведение на министерство внутренних дел и лично на министра внутренних дел, гражданина Люсьена Бонапарта.