Великий герцог Мекленбурга (СИ) - Страница 20

– Прощайте и вы, прекрасные фройляйн, – обратился я к Ирме, Анне и Авроре, стоявшим рядком. – Жаль, что наше знакомство было недолгим, но кто знает, может, мы еще и увидимся.

– А мне вы ничего не скажете на прощанье? – тихонько спросила меня Агнешка, выглядывая из-за плеча отца.

– Отчего же не скажу? Прощайте, панна, и будьте счастливы!

Наконец проводы завершились, и возок, увлекаемый четверкой лошадей, тронулся. Пан Теодор поклонился мне в последний раз и, легко вскочив на коня, пошел рысью следом. За ним потянулись освобожденные нами для такого случая польские жолнежи. Эти уже смотрели на меня безо всякой приязни, и я не менее приветливо улыбнулся и им. Поляки только что зубами не заскрипели от злости и на рысях покинули замок.

– Клим, ты все сделал как надо? – окликнул я трущегося неподалеку Рюмина.

– Все в порядке, ваше высочество, – заверил он меня.

Надо сказать, мы кое-что затеяли. Одна из стен замка была, что называется, слабым звеном. Там, очевидно, был пролом, крайне небрежно заделанный. На него мое внимание обратил Ван Дейк сразу после занятия Дерпта. Кое-какие меры мы, конечно, приняли, однако артиллерии у наших противников не было и особенно не было смысла заморачиваться. Когда случился неприятный инцидент с юной Агнешкой, я был какое-то время в не слишком добром расположении духа, и мне пришел в голову один план. Обычно мы не привлекали к работам в замке наших пленников, разве что к уборке трупов сразу после штурма. Но в эту неделю их каждый день стали выводить то в одно, то в другое место. Основные работы развернулись как раз в районе указанной стены, где по моему приказу Рутгер и Клим поместили батарею легких пушек прямо на стене. Пороховой погреб не мудрствуя лукаво устроили рядом, как раз возле пролома. Таскать туда бочонки с порохом пленникам как раз и пришлось.

Первая ночь прошла на удивление спокойно, вторая тоже не принесла сюрпризов. Наконец наступила третья – на следующий день мы должны были встретиться с перновским каштеляном, чтобы оговорить условия нашего выхода из Дерпта. Я исходил из того, что пана Стабровского уже достала моя уклончивость в переговорах, а если пленные не сообщили ему о непрочной стене, то я ничего не понимаю в людях. Мы стояли на башне недалеко от потенциального пролома, напряженно всматриваясь в ночную мглу. Дело шло к утру, когда наконец в темноте почувствовалось какое-то движение. Я потер уставшие от напряжения глаза и вопросительно посмотрел на только что подошедшего Рутгера.

– Они копают, – шепнул он мне. – Ваш план вполне удался, они закладывают мину как раз там, где находится мнимый погреб.

– Прекрасно, но не пора ли часовым их обнаружить? А то подумают еще, что у меня на службе состоят одни лентяи и лежебоки.

Ван Дейк кивнул и подал знак. На стене появился часовой с факелом и стал всматриваться вниз. Потом он кинул туда факел и, увидев при его неровном свете какие-то фигуры, стал кричать «Alarm![16]» и выстрелил. Но фитиль у мины уже горел, и через минуту послышался взрыв. Стену заволокло дымом, и во все стороны от места подрыва брызнуло землей и каменной крошкой. Несколько позже прогремело еще два подрыва от сброшенных нами со стены зарядов, которые должны были убедить осаждающих, что их план удался. Послышался шум от наступающей польской пехоты и поддерживающих их спешившихся шляхтичей. Ночь и клубы дыма загородили от них нисколько не пострадавшую стену, и они бодро наступали, пока со стен не начала греметь артиллерия. Пушки были наведены и заряжены еще днем, и, когда враг оказался вблизи, картечь собрала обильную жатву. Пока гремела канонада, мы седлали коней. Пришла пора расплатиться за прежнюю неудачную вылазку, и Кароль повел кирасир и драгун в атаку. Я двинулся следом с мушкетерами. Они провели ночь рядом с предполагаемым проломом, на тот случай если стена все же не выдержит. Стена выдержала, и они под бой барабана выходили из ворот стройной колонной.

Польская пехота, совершенно деморализованная, оказалась не готова к отражению атаки нашей кавалерии и почти полностью легла под копытами кирасир. Но если пан каштелян не полный идиот, то он наверняка держит свою кавалерию где-то рядом, и она вот-вот должна появиться. Так и есть – вот слышится гул копыт тяжелой гусарской хоругви. В лучах робкого еще рассвета видны идеально ровные ряды несущихся в плотном, стремя к стремени, строю польских латников. Я в очередной раз поймал себя на мысли, что любуюсь этой идеальной военной машиной. «Драгуны с конскими хвостами, уланы с пестрыми значками…» – ни к селу ни к городу промелькнули в моей голове строки не родившегося еще классика. Ну что же, близится момент истины, фитили тлеют, мушкеты заряжены, и вот-вот решится, чья возьмет в этом извечном противостоянии пехоты и конницы. Кароль уводит наших кавалеристов под защиту мушкетерского каре. Едва они прошли мимо нас, мы смыкаем ряды и целимся в приближающихся гусар. Я взмахиваю шпагой – и гремит первый залп, первая шеренга, тут же подхватив мушкеты, совершает контрмарш и уступает место второй. Еще залп, и все повторяется. Дым от выстрелов затягивает наш строй, и мы не видим надвигающейся на нас махины кавалерии, но чувствуем ее приближение кожей. Наконец все шеренги выстрелили и заняты зарядкой мушкетов. Тем временем вперед выкачены пушки, и канониры без команды подносят фитили к затравочным отверстиям. Пушки одна за другой плюются картечью, тем временем мушкетеры закончили перезарядку и опять дают залп за залпом.

– Господи, дай мне сил! – шепчу я, и кажется, вот-вот сам брошусь к откаченным назад орудиям заряжать их.

– Они бегут! – слышу я чей-то голос. – Они бегут! – ликующе кричит мне Клим, увидевший в просвете между клубами дыма откатывающихся от нас гусар.

Кароль тем временем развернул и построил кирасир и вновь готов атаковать. Мушкетерский строй раздвигается по команде – и наша конница идет в атаку.

– Не зарывайся, – кричу я Каролю, скачущему впереди. – Только не зарывайся!

Стабровский, пытаясь спасти положение, бросает в бой панцирную хоругвь и ополчение местных баронов. Ему необходимо дать передышку гусарам, чтобы позволить им оправиться и развернуться. Но уже гремят барабаны, и мушкетеры бодро маршируют навстречу польскому подкреплению. У поляков превосходство в кавалерии, однако пехоты, можно сказать, уже нет. Кароль, вовремя заметив опасность, вновь разворачивает кирасир и отходит под защиту нашего каре. Панцирная хоругвь, как прежде гусары, натыкается на наш строй и разбивается о него, как могучая волна разбивается о несокрушимые скалы. Залпы и пушек, и ружей прореживают их строй, а когда поляки откатываются, их заново атакуют кирасиры. И так раз за разом, как в старинном фехтовании, мы, то прикрываясь строем пехоты, как щитом, то атакуя конницей, как мечом, тесним противника. Но, кажется, всему есть предел, нашелся он и у польской кавалерии, и она, беспорядочно отступая, откатывается к польскому лагерю. Ее отход пытаются прикрыть последние резервы: казаки и пятигорцы. Но это уже агония, мы отгоняем их одним залпом.

– Клим, сколько у вас зарядов? – спрашиваю я у Рюмина, командовавшего сегодня пушкарями.

– По три на ствол осталось, – отзывается он.

– А ядра есть?

– Ядра и есть, картечь, почитай, всю расстреляли.

– Пугани по лагерю.

По команде Клима пушкари выкатили пушки и в упор стали разбивать ядрами сначала один воз, затем другой. Заряды уже кончались, но нервы врагов сдали раньше, и только что отчаянно бьющиеся воины, бросив все, начали в панике разбегаться. Пример подавали знатные шляхтичи, пересевшие на запасных коней и бросившиеся прочь из лагеря, не помышляя больше о битве. За ними потянулись их почтовые и шляхтичи победнее. И наконец, весь польский лагерь поддался панике и побежал без оглядки. Кажется, сегодня я победил. Нет, мы победили.

– Запомните этот день! – крикнул я своим солдатам. – Сегодня мы в открытом бою разгромили непобедимых польских гусар! Они очень сильны, и может, еще не раз будут побеждать на поле брани, но непобедимыми они не будут уже никогда! Ибо сегодня их победили вы!