Великий Черчилль - Страница 3

Европа безусловно ощущала себя чем-то единым. Кроны, марки, франки, рубли – все приводилось к единому для всех золотому стандарту. Границы были проницаемы – и для торговли, и для путешествий. Человек со средствами мог прокатиться от Норвегии до Сицилии без особых бюрократических проблем.

С другой стороны, континентальная Европа состояла из могущественных и вооруженных государств, военных империй, зорко следивших друг за другом, ибо преимущество, полученное одной из них в одностороннем порядке, немедленно расстраивало весь хрупкий баланс сил, на котором и держалось европейское равновесие.

После разгрома Франции в 1870 году одной из главных забот новообразованной Германской империи было недопущение ситуации, при которой французские вооруженные силы были бы в состоянии помериться силами с германскими.

Но новый разгром Франции поставил бы под угрозу уже безопасность восточной соседки Германии, России, и она твердо решила не допустить этого.

С другой стороны, бесконечные споры России и Австрии за турецкое наследство на Балканах не могли оставить в стороне Германию. Если бы Австрия потерпела поражение – усилившаяся Россия представляла бы угрозу Германии с востока.

Все эти соображения понемногу приводили к созданию «перестраховочных» военных союзов: России с Францией, Германии – с Австрией.

Единственной великой державой Европы, не озабоченной кознями врагов и не ищущей симпатий возможных союзников, была Англия. Внешнеполитическая линия страны называлась – вполне исчерпывающе – «блестящей изоляцией», а внутреннее ее управление было лучшим в Европе.

Уильям Макнил в своей знаменитой книге «The Rise of The West» утверждает, что «качество управления страной напрямую связано с количеством общественных групп и граждан, заинтересованных в участии в управлении». Там, где эти группы, состоящие из торговцев, финансистов, владельцев компаний, представителей сложных, требующих долгого обучения профессий, «богаты, многочисленны и уверены в себе и в своем праве», там и достигаются наилучшие результаты. Наилучшие результаты на пороге двадцатого века достигались в Англии.

В качестве своего рода «моментального снимка» Англии той поры можно привести книжку Дж. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки». В ней повествуется о трех молoдых балбесах, решивших взять себе короткий отпуск и прокатиться на лодке вверх по Темзе. Один из них «…спит в банке, когда притоворяется, что он там работает…», что делают остальные его приятели, из книжки не ясно. Тем не менее описание их похода оставляет впечатление, что и скромный уровень доходов этих молодых людей был достаточен для наличия у них пледов и носовых платков, осознания необходимости в зубных щетках, возможности остановиться при случае в недорогих гостиницах – и полной готовности следовать следующему рецепту для поддержания здорового образа жизни:

«Один фунтовый бифштекс мяса и одна пинта горькoго пива – каждые 6 часов, одна 10-мильная прогулка – ежедневно по утрам, одна кровать ровно в 11 часов вечера. И не забивать себе голову вещами, в которых ничего не понимаешь».

Короче говоря, на Раскольникова эти молодые люди походили очень мало.

Англия в конце девятнадцатoго века жила в полном согласии с собой и в дружелюбном безразличии к окружающему ее миру.

Единственный иностранец, появляющийся в книжке Джерома, – комичный германский профессор Шлоссен-Бошен, исполняющий «меланхоличную германскую балладу, выслушав которую германский император расплакался, и его пришлось увести, чтобы он успокоился». Книжка Джерома вышла в свет в 1889 году, так что, по всей видимости, имелся в виду император Вильгельм I, дед Вильгельма II.

Качества его внука, к сожалению, любовью к искусству не исчерпывались.

Если рассматривать Вильгельма II как частное лицо, то, пожалуй, главной чертой его характера было желание угодить. Для зрелого мужчины, подходившего к сорока, номинально – суверенного повелителя могущественной военнoй империи, это было, пожалуй, странновато. Конечно, при некоторой снисходительности, полагающейся при суждении об августейших особах, это могло бы рассматриваться даже как «похвальное честолюбие», – но проблема была в том, что он никак не мог определиться с тем, кому же он в конце концов хотел понравиться. Скажем, знаменитая телеграмма президенту Крюгеру вызвала явное раздражение его английских родственников, включая бабушку, королеву Викторию, которую он искренне почитал. И то, что английская родня посчитала его «неотесанным тевтоном», ему было явно неприятно.

Но, с другой стороны, германское общественное мнение твердо стояло на стороне буров и обвиняло своего кайзера как раз в недостаточно сильной реакции, ставя ему в вину именно то, что он – полуангличанин. И он начинал оправдываться и в разговоре со своим канцлером говорил, что «надо же что-то сделать, чтобы ограничить невыносимую наглость англичан». Правильной мерой такого ограничения он считал «объявление Трансвааля протекторатом Германии», a на зaмечание, что это поведет к войне с Англией, браво отвечал, что «да, но это будет наземная война» – и в конце концов государственный секретарь Маршалл согласился на посылку телеграммы, полагая, что это – наименьшее зло.

Трения вокруг Трансвааля, однако, и не думали утихать. Бурам, надо сказать, горячо сочувствовали – и не только в Германии, но и в России, и во Франции. История бурской войны даже попала в российскую литературную традицию – три или четыре поколения подростков в России зачитывались переводом романа Луи Буссенара «Капитан Сорви-Голова», в котором беззаветно храбрый и несметно богатый юный французский миллионер со своими друзьями героически бьется с англичанами за свободy Трансвааля, делая это почему-то верхом на велосипедe. Романтические красавицы были в этой истории совершенно излишни, поскольку героям (и их аудитории) было предположительно 15 или 16 лет. A вооружены храбрые французские подростки были скорострельными немецкими винтовками «маузер». В той каше вздора, который представляла собой книга, эта деталь была едва ли не единственным элементом, совпадающим с реальностью.

Будь Германия такой, какой она была в момент своего образования в 1870 году, дело ее конфронтации с Англией вряд ли пошло бы дальше литературных упражнений в духе Буссенара. Другие европейские страны находились в таком же положении. Франция, например, не только Трансвааль, но и вообще все английские колониальные предприятия весьма и весьма не одобрялa, но она и помыслить не могла о том, чтобы выразить это свое недовольство в каких-то практических мерах.

Однако всего за одно поколение положение изменилось. Германия росла как на дрожжах. К началу нового века одним из самых ясных показателей развития страны служил размер добычи угля. На угле двигались корабли и паровозы, на угле работали паровые двигатели фабрик и шахт. И всего за тридцать лет Германия, отставая от Англии в 1870 году втрое, добилась с ней в этом практически полного равенства, а по выплавке стали даже и обогнала.

Это имело самые непосредственные практические последствия. Скажем, Англия еще при Дизраэли отказалaсь от идеи самообеспечения себя продовольствием, и так называемые «хлебные законы» были отменены в пользу «свободной торговли». Мера эта была разорительна для крупных землевладельцев, но выгодна индустриалистам, потому что обеспечила жителей растущих промышленных городов дешевой едой. Теперь, с развитием промышленности, такие же процессы шли и в Германии – теперь ей надо было продавать свою промышленную продукцию для того, чтобы прикупать продовольствие. Такого рода обмен осуществлялся, например, с Россией – но и от морской торговли Германия стала зависеть весьма ощутимо.

Когда после столь неудачной по формулировкам телеграммы Крюгеру у германских берегов появилась английская эскадра, это оказало самое серьезное влияние на общий ход мыслей в Берлине. Намек был, что называется, предельно ясен: германские торговые суда ходили по морю только потому, что англичане им это разрешали. Взгляд на «глубоко родственную» Англию в Германии в результате сильно изменился.