Великие религии мира - Страница 68

Рассыпанные кучки людей около костров, как оставшиеся сухие листья, облетевшие с дерева. А где дерево? И что такое лист, когда нет дерева?

Люди греют руки и судачат о том, кто поднял их в эту ночь. Вот схватили и привели человека. Кто этот человек? За что схватили его? Разбойник, заговорщик? Почему столько шуму?

Ходил с учениками и учил убить первосвященника?

Нет? А чему же он учил? Говорили, что он царь иудейский? А кесаря свергнуть хотел? Храм хотел разрушить?

— Слушай, а ты не из его ли учеников будешь? — спросила вдруг женщина Петра, подошедшего к одному из костров. — Я, кажется, видела тебя с ним.

— Н-нет. Я не знаю этого человека.

— Он, говорят, мертвых хотел поднять на живых. Он колдун великий. Да вот его схватили и сам себя не освободит. Все колдовство кончилось.

— Послушай, кажется я видела тебя с ним? Да, да... Я не могла так ошибиться.

— Говорю тебе, что я не знаю этого человека.

— Он хотел землю на воздух поднять, чтоб мы все взлетели и разбились. Все разрушить хотел. И еще бы немного и разрушил бы. Да вот его схватили.

— А ведь ты из его учеников. Я тебя все-таки узнала. — Не знаю я этого человека, — в третий раз сказал Петр, и тут пропел петух.

И тогда Петр вздрогнул и заплакал.

Глава 21. Понтий Пилат

Первосвященник передал Иисуса римскому прокуратору Понтию Пилату.

— В чем твоя вина? — спросил Его Понтий Пилат.

Иисус молчал.

— Что ты молчишь? Синедрион обвиняет тебя в том, что ты называешь себя царем иудейским и учишь народ не платить подать кесарю. А ты что скажешь?

Иисус молчал.

Он стоял перед Пилатом в своей худой одежде, нищий по виду, но Пилата не удивило бы, если бы Он сказал: «Я и есть царь иудейский». Что-то было в Нем такое, от чего вдруг покинули Пилата уверенность и ясность, и он почувствовал, что нет у него власти над этим человеком.

— Ты царь иудейский?

(Кто кого спрашивает? Не Он ли, молчащий, спрашивает его, Пилата: «Аты что сам думаешь обо мне? Кто я?». Это самый высокий из иудеев, а может быть, и не только из иудеев...

Может быть... может быть, Он властен над жизнью и смертью, и не Пилату Его судить...)

— Царь иудейский... — повторил Пилат вслух в раздумье.

— Ты сам говоришь это, — сказал Иисус.

Да, Пилат это сам сказал.

— Но, — продолжает Тот, Кто все время молчал, — царствие мое не от мира сего.

— Что это значит? Ты возмущал народ против кесаря?

— Нет. Я говорил: кесарю — кесарево, Богу — Божье. Я пришел возвестить миру Истину.

— Что есть Истина? — спросил Пилат.

И вот Он опять замолчал. И Пилат стоит перед Ним и ждет от Него ответа, но не так, как ждут ответа от подсудимого. «Кто кого судит?» — проносится в голове у Пилата. Все время испытывает он странное чувство — будто он, Понтий Пилат, не на своем месте, будто он не на все имеет право, и нельзя ему быть судьей.

— Что есть Истина? — он этого не знает, а Этот, стоящий перед ним, знает. И не кричит о ней, и не спорит, как все эти вечно дерущиеся фарисеи и саддукеи, но знает.

«Как же жить? Так вот и стоять перед этой молчащей Истиной, не смея поднять глаз? Что Он глядит своими всезнающими глазами... Что же, в самом деле, Понтию Пилату — римскому прокуратору — оставить свое место? Все бросить и идти за Ним?.. Неужели нельзя остаться на своем месте и не причинять зла этому человеку? Но почему же нельзя?.. Он же сказал: «Кесарю — кесарево, Богу — Божье». У Него — царствие Истины. У меня — мое. Он не мешает мне, я — Ему».

— Я не вижу вины на этом человеке, — говорит он, выйдя к первосвященникам и старейшинам иудейским. — Я хочу отпустить Его вам.

— Нет! Нет! Он великий преступник! — закричали те.

— Но есть трое других преступников. По обычаю, на праздник ваш, я должен отпустить вам одного. Я хочу отпустить Иисуса Назорея.

— Нет! Нет! Отпусти нам Варавву!

— А что делать с Иисусом?

— Распни его!

— Я не вижу вины на этом человеке, — еще раз сказал Понтий Пилат.

— Распни его! Распни его! Распни его!

О, эти иудеи! Эти неистовые! Как они кричат и как галдят! Что им дался этот праведник?.. Что за народ?! Неужели не могут жить спокойно?

— Распни его, или ты не друг кесарю!

Тогда Пилат перед всеми умыл руки и сказал:

— Не на мне, а на вас кровь этого праведника.

Он тщательно умыл свои холеные руки и вытер их чистым полотенцем. Почему же ночью он обнаружил, что на них остались кровавые пятна? Он страшно забеспокоился и стал отмывать их, но пятна не исчезали. Чем дольше, тем ярче они становились. И понял он, что теперь должен жить, вечно пряча свои руки.

«Проклятые иудеи!» — крикнул он в ночь и ударился головой о стену. «Проклятое, проклятое племя! Это они, они во всем виноваты! Ненавижу их! Я буду мстить им за этого человека! Что Он смотрит на меня своими глазами? Что Ты смотришь и молчишь? Не я, а иудеи распяли Тебя! Я буду мстить за Тебя этим проклятым иудеям! Всем до одного! Всем до одного!»

— Тише, Понтий Пилат, опомнись! Ведь и Я из них и все близкие мои.

— Ты?! Да... Ты ведь сам иудей... Не напоминай мне об этом! Не смей! Иудеи тебя распяли! Иудеи виноваты!

Ну, конечно, не он. Он вывел к ним Иисуса и, отдавая им, сказал: «Се человек!».

— Что ты сказал, Понтий Пилат? Как понять тебя? Что значит «Се человек»?

— Я сказал то, что сказал.

А потом стражники делали то, что хотели. Все, что хотели.

— Царь! Царь! Где твое царство? Куда подевалось твое владычество? — кричали римские стражники, и били Его, и плевали в Его лицо.

— Сын Божий, спаси себя сам! Ты хотел, чтобы мы раздали все свое богатство, и обещал взамен всемогущество. Где же твое всемогущество?

— Эй, вели моей руке отсохнуть, если ты сын Божий! Смотрите, сухая ли это рука? — И стражник со всего размаху ударил Иисуса по лицу.

А Понтий Пилат сделал все, что мог; он велел написать внизу распятия: «Се Царь Иудейский». Старейшины иудейские сказали ему: «Не так надо писать. Не «се царь», а что он называет себя царем». Но Пилат был тверд. Здесь он настоял на своем.

Глава 22. Голгофа

Голгофа. Лобное место. Открытая площадь, под палящим солнцем три распятия. Два разбойника и Иисус. Люди со времен Каина убивают людей. Но Бога?.. «Господи, я же убил брата моего, а не Тебя!» — сказал когда-то Каин. «Господи! — повторяли за ним сотни и тысячи. — Господи, дай, Господи, укрой, Господи, помоги!» Одинокому Богу, Немому Богу, убитому ими Богу — Тому, у кого отняли плоть, кричали они. Не было у Него голоса, чтобы ответить, не было рук, чтобы дать, не было ушей, чтобы слышать. Было только одно сердце, бившееся всегда за всех. Оно слышало без ушей и видело без глаз. И любовь к людям, и жалость к ним переполнили Сердце, и Оно оделось плотью и приблизилось к людям. Бог стал видим, слышим и осязаем. И тогда люди убили Его со словами: «Мы же убили не Тебя, а Иисуса Назорея».

Голгофа. Теперь она станет центром мира.

Нет, не Бог строит гармонию свою на убитом младенце — мир стоит на распятом Боге. В центре мира — распятие. Те, кто ближе к нему

- распинают, а те, кто дальше, едят и пьют и умывают руки.

— Эй, если ты Бог, сойди с креста! — кричит Иисусу один из висящих рядом.

— Уймись, — говорит ему второй. — Мы страдаем за вину свою, а он ни за что.

— Мы как все люди. А он... Зачем он говорит, что все может, когда ничего не может?!

— Элия! Элия!

— Кого это он зовет? — спрашивают в толпе. — Илию или Бога?

— Отче! Зачем Ты оставил меня?!!

И Отец взял Его. Внезапно кончилась мука. Бог умер.

Умер. Умер! Умер!!

Нет Его! Нет Его!!

Ученики Его смотрят друг на друга в таком оцепенении, что, кажется, если расколется сейчас земля, они не услышат. У ног распятия лежит без жизни Матерь Его.