Великая Женская Любовь (сборник) - Страница 3

Муж, выбранный ею когда-то, живущий в ее жизни, увиделся вдруг – мужем, человеком, который был, есть и будет в ее жизни. Мужчиной – таким, какой он есть: другим, свободным быть другим.

И входя в светлый свой дом, который сейчас как будто действительно был полон света, исходившего от нее, она вдруг по-другому увидела и стены, и мебель, и чайник на кухне, выбранный когда-то ею из-за цвета – оранжевый, теплый. И она погладила его рукой, словно ощутив его цвет и тепло.

Это был ее дом. Ее семья. И когда муж вышел на кухню, она повернула к нему лицо все с тем же выражением принятия, впитывания, любования и как будто еще осветилась, радуясь ему.

И он – остановился, как будто лицо это с проявленной в нем любовью удивило и остановило его.

А она – просто смотрела на него, как смотрела недавно на лужу с глянцевыми краями, на дерево с живыми почками. И потом – сделала шаг к нему, обняла его, принимая в свои объятия так, как только может принимать любящая женщина своего любимого мужчину.

И он, оплетенный ее руками так неожиданно для него, напряженный в первое мгновение, откликнулся своим объятием – забытым, родным, – как обнимал ее раньше.

Они стояли в тишине, как будто не в силах расстаться, как будто истосковались по таким объятиям. Потом она отвела лицо, посмотрела глубоко в его глаза, улыбнулась, и сказала:

– Привет!

И он, помедлив мгновение, ответил:

– Привет!

И было это приветствие друг другу как будто знакомством их новым, в котором они были другими, новыми. И она провела рукой по его голове, ласково, как давно не проводила, и, отступив на шаг, посмотрела на него с улыбкой. И опять – такую любовь, полную, большую испытала к нему, что опять шагнула ему навстречу со всей своей любовью и обняла, оплела его руками. И шепнула:

– Я люблю тебя. Просто люблю…

И добавила:

– Очень.

И сын, глазастый Мишка, вбежавший в кухню, глаза свои еще шире открыл – не видел он еще таких родительских объятий.

И она привлекла в эти объятия его, и он с готовностью обнял и маму и папу и, оплетенный их руками, стоял, задрав голову, с довольной мордочкой и смотрел снизу вверх на своих родителей, таких, каких никогда не видел…

Свет абажура был теплым, мягким, как весь этот вечер – мягкий, душевный, в семье – настоящей, дружной, какой и должна быть настоящая семья, о которой она когда-то мечтала.

– Даш, я прилягу, почитать хочу, – сказал муж и, уходя, замешкался у двери.

И она, заметив, как нерешительно стоит он в дверном проеме, подняла к нему лицо – с вопросом.

– Я… – замялся он, – я книгу хотел полистать… Ту, что ты давала…

И она ответила приветливо:

– Там на полке стоят книги – выбери сам, какая тебе интереснее…

И улыбнулась.

И, пока посуду мыла, думала она – о дне сегодняшнем, о муже своем, о том, как легко, оказывается, с человеком жить, когда любишь его, такого, какой он есть. Когда просто любишь, не ставя условий, не требуя соответствия выдуманным тобой идеалам.

Что любовь, оказывается, – это не отношение к человеку, основанное на его поступках или его личности.

Думала, что любовь – это просто состояние. И в первую очередь – именно твое собственное состояние. И когда есть оно, это внутреннее состояние любви, – все вокруг тебя в любви находятся и, освещенные этой любовью, – сами хотят быть светлыми и с готовностью к свету идут, куда ты их волоком тащила, с нелюбовью своей.

И усмехнулась она этому открывшемуся пониманию и подумала:

– Все хорошо… Завтра будет новый день, моей любовью наполненный… И вздохнула легко, подумав: «Теперь – все будет хорошо…»

Он не позвонил, и она, сидя у телефона, в который раз подумала: позвонить ему, не позвонить?

И этот застывший в ней вопрос и ее собственная нерешительность вызвали в ней какое-то раздражение, даже злость – бо́льшую, чем он сам, который обещал позвонить и не позвонил. А может, и не обещал… И она опять, в который раз за время их отношений, стала вспоминать, как он уходил, что говорил, ища подтверждение своим ожиданиям. И она вспомнила, как, уходя, он осмотрел ее комнату – не забыл ли чего. И показалось ей – не собирается он сюда возвращаться, потому так и смотрит.

– Я позвоню, – сказал он ей.

И вспомнив эти слова, она вздохнула с облегчением, но тут же вернулась в реальность: он не позвонил. И она, глядя на телефон, продолжала сидеть в сомнениях: звонить ему, не звонить? Так было уже не раз – он словно забывал о ней, уходя в свою жизнь, в которой она не занимала главного места. Да и второстепенного тоже.

И она знала об этом, но… Что-то собачье было в ее любви, так она сама не раз думала: «Бегаю за ним, как собака…»

С собачьей преданностью смотрела она в его глаза, ловя в них желание. Она стремилась опередить его просьбы, «служила» ему – даже тапочки на ноги обувала, чтобы удобнее ему было, – и всегда поправляла при этом задник тапочка.

И когда уходил он от нее после их редких встреч – она поправляла, оглаживала воротник сорочки, проводила рукой по рукаву пиджака – снимая невидимые пылинки.

Так было давно. Казалось ей – так было всегда: сдержанность его, редкие их встречи, недовольство, если спрашивала она – когда они снова увидятся…

Раньше, в начале отношений, она даже осмеливалась спросить: когда же они будут вместе по-настоящему. Но – после нескольких его уходов, демонстративных, холодных, поняла, что спрашивать об этом не надо, нельзя. Он сердится, он может уйти, она может его потерять – а как она может быть без него, когда он – все, что у нее есть? Когда встречи эти, пусть редкие, пусть и холодновато отстраненные с его стороны, – как воздуха глоток… Именно это она ощущала: что его пребывание с ней – как воздуха глоток. Как будто и не жила она без него, задыхаясь без воздуха, а тут – хоть подышать…

И она дышала им и надышаться не могла. Дышала в прямом смысле слова – уткнувшись в его подмышку или вдыхая запах его волос, тела – знакомый запах его одеколона. Вдыхала запах его рубашки, вешая ее на спинку стула. Вдыхала запах его подушки, – спала, обняв подушку, как его самого.

И как-то незаметно он, его запах, присутствие, атмосфера его присутствия даже после его ухода – стали для нее всем, заменили для нее все. И он стал всем, заменив собой всю ее жизнь.

В детстве мечтала она о большой любви, о семье – большой, чтобы, как говорится, семеро по лавкам. Мама, которая была посвящена в ее мечты, – только удивлялась, головой качала и говорила:

– И откуда это в тебе? Ни у кого в нашем роду больших семей не было, рожают по одному-два ребенка, и все. А тебе – колхоз подавай…

Она и сама не могла ответить – откуда это в ней и почему она хочет, чтобы было у нее – пять, семь детей… Но сердцем чувствовала – именно так у нее и должно быть: большая семья, любящий муж. И себя на этой картинке видела она такой вот домашней, любящей – мамой, женой, хозяйкой. Видела она себя в светлом доме, где царят порядок и чистота, где каждому члену семьи – живется хорошо, в уюте и безопасности. И где за большим столом – мал мала меньше…

Но он – не хотел детей. Зачем они ему – когда у его бывшей жены от него уже есть двое сыновей.

– Как родитель я состоялся, – кратко отвечал он, когда она в начале их отношений заводила разговоры о детях.

– Но я не состоялась, – сказала она ему однажды.

Сказала смело, как чувствовала – и это было необычно для нее: всегда она была с ним согласна, покладиста. Давно поняла она – только так и можно было его удержать в отношениях, которые он не ценил, которыми не дорожил, которые не боялся потерять.

– Я тебе в этом не помощник, – жестко ответил он и отвернулся – демонстративно, как делал всегда, когда ему что-то не нравилось. И она замолчала и испугалась и обиделась одновременно на грубый этот ответ, на незаботу о ней. Но испуг ее был все же сильнее обиды. Страх потерять любимого заставил ее подойти, обнять и, потершись головой о его плечо, сказать примирительно: