Великая Отечественная. Хотели ли русские войны? - Страница 8

6 апреля 1941-го — один из наиболее загадочных дней в истории Второй мировой войны. Напомним основную канву событий. В ночь с 26 на 27 марта в Белграде произошел военный переворот, инспирированный то ли английской, то ли советской спецслужбами. Новое правительство Югославии генерала Душана Симовича заявило о своем намерении дать твердый отпор германским притязаниям и обратилось с просьбой о помощи к Советскому Союзу. 3 апреля (то есть всего лишь через неделю после переворота) югославская делегация уже вела в Москве переговоры о заключении договора о дружбе и сотрудничестве с самим Сталиным.

Несмотря на то, что Германия через своего посла Шуленбурга довела до сведения В. М. Молотова мнение Берлина о том, что «момент для заключения договора с Югославией выбран неудачно и вызывает нежелательное впечатление», в 2.30 ночи 6 апреля 1941 года советско-югославский договор был подписан. Через несколько часов после этого самолеты люфтваффе подвергли ожесточенной бомбардировке Белград, а немецкие войска вторглись на территорию Югославии. Советский Союз никак и ничем не помог дружескому государству.

6 апреля примерно в 16 часов по московскому времени Молотов принял Шуленбурга и, выслушав официальное сообщение о наступлении вермахта на Балканах, ограничился лишь меланхолическим замечанием: «Крайне печально, что несмотря на все усилия, расширение войны, таким образом, оказалось неизбежным.»

Что это было? Для какой надобности Сталин столь демонстративно «дразнил» Гитлера, не имея намерения (да и практической возможности!) прийти на помощь Югославии? На протяжении многих лет вопрос этот остается в центре дискуссии историков. Пока же с полной уверенностью можно сказать одно — после 6 апреля 1941 года внешняя (подчеркнем это слово мысленно тремя жирными чертами) сторона советско-германских взаимоотношений резко меняется. Причем в сугубо одностороннем порядке: Москва начинает демонстративно и навязчиво «дружить» с Берлином и его союзниками.

«Останемся друзьями»

13 апреля 1941 года произошло крупное событие мирового значения: в Москве был подписан Пакт о нейтралитете между СССР и Японией — соглашение, которое развязывало Сталину руки для действий на Западе. В этот же день случился и небольшой эпизод на московском вокзале, привлекший, однако, к себе пристальное внимание политиков и дипломатов на всех континентах. В отчете, который посол Германии в тот же день с пометкой «Срочно! Секретно!» отправил в Берлин, этот странный эпизод был описан так:

«Явно неожиданно как для японцев, так и для русских вдруг появились Сталин и Молотов и в подчеркнуто дружеской манере приветствовали Мацуоку (министр иностранных дел Японии.  — М. С.) и японцев, которые там присутствовали, и пожелали им приятного путешествия. Затем Сталин громко спросил обо мне и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и Вы должны теперь все для этого сделать!». Затем Сталин повернулся к исполняющему обязанности немецкого военного атташе полковнику Кребсу и, предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: «Мы останемся друзьями с Вами в любом случае».

Жаркие объятия у дверей вагона вскоре дополнили другие, столь же демонстративные действия. В Москве были закрыты посольства и дипломатические представительства стран, разгромленных и оккупированных вермахтом. Не стало исключением и посольство той самой Югославии, на договоре о дружбе с которой, как говорится, «еще не просохли чернила». В мае 1941 года Советский Союз с послушной готовностью признал прогерманское правительство Ирака, пришедшее к власти путем военного переворота. В самом благожелательном духе решались все вопросы экономического сотрудничества с Третьим рейхом. В меморандуме МИДаГермании от 15 мая 1941 года отмечалось:

«Переговоры с первым заместителем Народного комиссара внешней торговли СССР были проведены в весьма конструктивном духе. У меня создается впечатление, что мы могли бы предъявить Москве экономические требования, даже выходящие за рамки договора от 10 января 1941 года. В данное время объем сырья, обусловленный договором, доставляется русскими пунктуально, несмотря на то, что это стоит им больших усилий; договоры, особенно в отношении зерна, выполняются замечательно.»

Престарелый дипломат Шуленбург был совершенно восхищен и очарован дружелюбием гостеприимных московских хозяев. (К слову, в ноябре 1944-го бывшего посла Германии в СССР казнили за участие в заговоре против Гитлера, так что его «наивная доверчивость» могла быть и не столь наивной, как кажется.) 24 мая 1941 года в очередном донесении в Берлин он пишет:

«То, что эта внешняя политика прежде всего направлена на предотвращение столкновения с Германией, доказывается позицией, занятой советским правительством в последние недели, тоном советской прессы, которая рассматривает все события, касающиеся Германии, в не вызывающей возражений форме, и соблюдением экономических соглашений».

Загадка 24 мая

В тот же самый день, 24 мая 1941 года в кабинете Сталина состоялось многочасовое совещание, участниками которого, кроме самого хозяина, были:

— заместитель главы правительства и нарком иностранных дел В. М. Молотов,

— нарком обороны С. К. Тимошенко,

— начальник Генерального штаба РККА Г. К. Жуков,

— начальник Оперативного управления Генштаба Н. Ф. Ватутин,

— начальник Главного управления ВВС Красной армии П. Ф. Жигарев,

— командующие войсками пяти западных приграничных округов, члены военных советов и командующие ВВС этих ВО.

Других столь же представительных совещаний высшего военно-политического руководства СССР не происходило — ни за несколько месяцев до 24 мая 1941-го, ни после этой даты вплоть до начала войны.

Вот, собственно, и весь «массив информации». Ничего большего неизвестно и по сей день. Официальная советская (равно как и современная российская) историография не проронила ни слова о предмете обсуждения и принятых 24 мая решениях. Ничего не сообщили о них в своих мемуарах и немногие дожившие до смерти Сталина люди, которые находились в тот день в его кабинете. Рассекреченные в начале XXI века Особые папки протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) за май 1941 года также не содержат даже малейших упоминаний об этом совещании.

И лишь маршал А. М. Василевский в пролежавшей в архивной тиши без малого 27 лет рукописи газетной статьи вспоминает: «За несколько недель до нападения на нас фашистской Германии, точной даты, к сожалению, назвать не могу, вся документация по окружным оперативным планам была передана Генштабом командованию и штабам соответствующих военных округов».

Если предположить, что память не подвела Василевского и именно в ходе совещания 24 мая 1941 года конкретное содержание оперативного плана войны было доведено, «в части, их касающейся», до непосредственных исполнителей — командований приграничных военных округов (будущих фронтов), то диапазон «возможных дат» начала операции сужается практически до двух месяцев: от середины июля до конца августа 1941-го.

Кратко поясним этот достаточно очевидный вывод.

Чтобы провести крупномасштабную наступательную операцию (с глубиной наступления 300 километров уже на этапе решения «первой стратегической задачи») против сильнейшей на тот момент сухопутной армии мира — германской, требовалось осуществить огромный комплекс взаимосвязанных мероприятий, называемых на военном языке «отмобилизование, сосредоточение и развертывание войск». При этом для успешного решения всех задач, связанных с выполнением данных мероприятий, нужно было время, и немалое.

Так, по расчетам, содержавшимся в предвоенных планах советского командования, на отмобилизование и сосредоточение войск отводилось от восьми (для Северного фронта, то есть Ленинградского ВО) до тридцати (для Юго-Западного фронта, то есть Киевского ОВО) дней. Однако эти сроки относятся к той ситуации, когда железные дороги переведены на особый «режим военных перевозок». При сохранении же — в целях обеспечения максимальной секретности — режима работы стальных магистралей по мирному времени (а именно этот вариант и был выбран в реальности) продолжительность сосредоточения неизбежно возрастает. Таким образом, Красная армия в случае начала стратегического развертывания в конце мая могла бы в полном объеме подготовиться к боевым действиям не ранее первой декады июля.