Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность - Страница 38

Любопытно, что военный корреспондент Д. В. Фибих чуть раньше, в январе 1943 г., с употреблением того же термина «диффузия», писал в своем дневнике: «Рассуждения (в редакции армейской газеты. – А. Г.) о будущем устройстве Европы. Возможна ли социальная революция? Я первый высказал предположение, что сейчас не исключена возможность своеобразной диффузии – каких-то новых форм государственного устройства, постепенного перерастания западноевропейской демократии в советские республики. Два года назад эта точка зрения была бы расценена как контрреволюционная ересь. Сейчас наши редакционные политики вполне согласились со мной»[323]. Очевидно, что Фибих имел в виду скорее обратный процесс, чем вышеупомянутый доцент Селигеев, – влияние советского строя на западноевропейскую демократию. Но в обоих случаях речь шла о сближении двух систем – перспективе, которая была исключена с началом «холодной войны».

И не случайно в справке с многозначительным заглавием «О некоторых фактах нездоровых явлений и вывихов в области идеологии», подготовленной в феврале 1944 г. для А. С. Щербакова, утверждалось, что партийные органы занимались в годы войны преимущественно промышленными предприятиями, «упустив из поля зрения многочисленные кадры интеллигенции, работающие в столице на самых разнообразных участках идеологического фронта… в результате запущенности работы с интеллигенцией мы имеем большое количество фактов, говорящих о том, что за последнее время имеется ряд идеологических выводов и извращений»[324].

По большей части представители интеллигенции надеялись на эволюционные изменения к лучшему в результате политического взаимодействия СССР со своими союзниками; но встречались и более радикальные предположения. Уже в 1943 г. в материалах НКВД и НКГБ появляются утверждения о том, что «внутренняя оппозиция» переориентировалась в борьбе с советской властью с Германии на Англию и Америку. Арестованный (и впоследствии расстрелянный) директор ремонтно-строительной конторы ленинградец В. С. Карев говорил на допросах: «в результате войны СССР и Германия будут настолько обессилены, что им придется полностью капитулировать перед англо-американским блоком. Тогда с помощью Англии и Америки внутренние силы контрреволюции поднимут восстание… если убить Сталина, в правительстве будет замешательство и народ восстанет против советской власти, а в это время нам помогут Англия и Америка». Заместитель начальника Ленгорпромстроя Л. Г. Юзбашев утверждал: «Мы в основном должны надеяться на вмешательство извне, потому что США и Англия при их могуществе не будут долго нас терпеть, они либо постараются уничтожить этот порядок, либо нас совершенно изолируют»[325].

В феврале 1945 г., рассуждая о последствиях войны, Л. В. Шапорина высказала убеждение, что «военная интеллигенция, ведущая так блестяще войну, должна сказать свое слово, народ, проливающий свою кровь, должен выйти из рабства. И кроме того, западному миру нужен наш рынок»[326].

Конечно, подобные мнения вряд ли преобладали. Существовали (и, возможно, были более распространены, но реже попадали в материалы НКГБ) гораздо более лояльные с точки зрения власти настроения. Так, писатель Вс. Вишневский 28 января 1943 г. записал в дневнике: «Непрерывное обсуждение проектов послевоенного устройства мира. Существует ряд конкретно разработанных планов… СССР должен прийти к “круглому столу”, имея максимальные ресурсы и наиболее выгодные военные и политические позиции. Воля СССР должна быть осуществлена!»[327] 16 марта 1943 г. в блокадном дневнике Г. А. Князева появилась такая запись: «идет смертная борьба между “новым по рядком” Гитлера и коммунизмом Ленина – Сталина. Третьи – буржуазные демократы Англии и Америки – покуда поддерживают противников Гитлера (но отнюдь не коммунистов). Борьба между первыми двумя системами идет смертельная, тотальная, на взаимоуничтожение. По-видимому, этого и ожидают втайне третьи… я твердо уверен, что трудным путем, но человечество идет к единой мировой трудовой федерации – Союзу Советских социалистических республик всего мира»[328]. О том же размышлял и М. М. Пришвин в августе 1944 г.: «Начинает мелькать перспектива на будущее: наши по беды за границей будут сопровождаться формированием новых членов СССР: Польши, Чехии, Румынии, Югославии и самой Германии». Через год, уже в августе 1945 г., он был еще более категоричен: «Если понимать большевизм в России как силу возмездия за нарушенную правду жизни в Первой мировой войне, то из Второй мировой войны неминуемо должен выйти во всем мире социализм»[329].

И, как бы предвосхищая будущую «холодную войну», физик В. С. Сорокин писал в частном письме в январе 1944 г.: «Насчет того, что планируют союзники, прочти в № 10–11 “Мирового хозяйства” о том, что они собираются сделать в Европе после войны. Вот уж кто мерзавцы, так это они. Ханжи и бандиты, каких больше не найдешь нигде. Не далее как в 1947 г. мы будем иметь с ними дело»[330]. Подобные прогнозы встречаются, впрочем, не только у него[331].

Но наиболее трезвый вывод сделал в своем блокадном дневнике в январе 1942 г. И. И. Жилинский, начальник отделения Управления дорожного строительства Октябрьской железной дороги: союзники «имеют попытку повлиять на внутренний режим в нашей стране в смысле свободы слова и вероисповедания в полном смысле этих терминов на демократических началах. Однако наши в этом, конечно, проявят достаточно увертливости, а Америка и Англия отступят и разрешат нам вариться в собственном соку»[332].

Изменения политического строя под давлением союзников ожидала не только интеллигенция. Подобные настроения существовали и в городах, и в деревне.

Еще в ноябре 1942 г. красноармеец Евстегнеев (вскоре арестованный) уверенно заявлял: «Наше правительство и партия продались англичанам, если даже будет наша победа, то после войны у нас будет власть англичан, а не советская. В нашей стране создалось такое затруднительное положение, что приходится идти на все уступки англичанам. Теперь Советский Союз не сам руководит, а ему диктуют Англия и Америка»[333].

Постепенно ситуация на фронтах менялась к лучшему, но представления об определяющем влиянии союзников фиксировались все чаще, и трудно сказать, чего в них было больше – опасений или надежд.

«Усиленно распространяются слухи о том, что скоро будет у нас введена свобода различных политических партий, а также свобода частной торговли, что будет выбран новый царь, что после войны миром будут руководить Америка и Англия и т. д.», – утверждалось в справке о политических настроениях в Свердловске в 1943 г.[334] Жители только что освобожденных территорий в декабре 1943 г. спрашивали пропагандистов ЦК ВКП (б): «Будет ли существовать советская власть после войны или же будет такая же власть, как в Америке и Англии?.. Зачем США укрепляют свои военные базы на Аляске, не направлено ли это против СССР?.. Смогут ли мирно ужиться СССР с капиталистическими странами после разгрома Германии? Как долго Советский Союз может быть в капиталистическом окружении?»[335]

По свидетельству историка Г. И. Мирского, московские рабочие уверенно утверждали, что союзники в обмен на оказанную помощь поставили условие: «Разрешить после войны свободную торговлю и вольный труд. Многие верили в это и мечтали о грядущих переменах, возлагая надежды именно на Америку и Англию. Пусть останется Сталин, пусть останется партия, но главное – вот это: свободная торговля и вольный труд»[336]. Зато крестьяне Тихвинского района Ленинградской области в 1944 г. хотели большего: «После войны у нас коммунистов не будет. Партия большевиков должна отмереть и отомрет, потому что наши союзники Англия и Америка капиталисты, поставят дело так, как им нужно»[337].