Великая окопная война. Позиционная бойня Первой мировой - Страница 91
Немецкая штурмовая группа изготовилась к броску
Мы же, оставшиеся живыми, когда утром затих огонь, переобувались и переодевались, потому что были совершенно мокрые после ночного купания в вонючей речке. И долго еще пахла моя шинель мертвечиной!..
Только на другой день мы узнали, почему немцы сами не выступили из своих окопов и не преследовали нас. Оказывается, наши пулеметы, заняв ночью один домик и горку вблизи немецких окопов, при попытках немцев выступить из своих окопов для преследования нас открыли такой убийственный, почти фланговый огонь, что немцы сейчас же спрятались. И только благодаря этому не ворвались они на наших плечах в наши окопы.
Героем этой пулеметной обороны явился поручик П. Н. Нечаев, забравшийся со своим пулеметным взводом во фланг немцам. Спасая наш отход своим огнем, он сам со своими пулеметами едва не попал в плен к немцам, целый день отстреливался и только вечером, с темнотой, вернулся в свои окопы, понеся большие потери убитыми и ранеными пулеметчиками.
Через несколько дней получаем грозный приказ командира корпуса генерала Епанчина (бывший директор Пажеского корпуса), С карандашом в руках, чисто арифметически подсчитав число убитых и раненых в этой неудачной ночной атаке, он нашел это число недостаточным. «Малочисленность убитых и раненых, — говорил приказ, — доказывает, что не было проявлено надлежащей энергии и упорства в этом бою», и он приказывает завтра, 24 октября, с рассветом возобновить наступление и взять во что бы то ни стало позицию Капсодзе. О плохой организации и подготовке ночной атаки 17 октября в приказе не было ни слова.
Невесело стало на душе: если мы не смогли ночным неожиданным штурмом взять Капсодзе, то что же мы сделаем днем?! Немецкая артиллерия и пулеметы своим перекрестным огнем сметут нас, как только мы выйдем из окопов и ступим в это болото. На нашу же артиллерию с ее «экономией снарядов» стало мало надежды. Прямо зеленые (а не бледные), бродили мы с пор. Бадзеном ночью по окопам, зорко оглядываясь в немецкую сторону. Не хотелось говорить, сон улетел… Мое мрачное настроение еще увеличивалось от полученного в тот день от жены письма с извещением об опасной болезни (воспаление легких) моего младшего сына Валентина. Мой денщик Иван под сильным артиллерийским огнем в этот день пробрался из обоза II разряда ко мне в окоп (за 15 верст!) с этим печальным известием. Полное отчаяние овладело мною! Я не мог в ту ночь даже и молиться. Я был почти уверен, что этот бой будет проигран.
Вот и даже унтер-офицерам я нарочно ничего не говорил о предстоящей атаке; пусть хоть они выспятся, думал я. В эту ночь, не выдержав нервного напряжения от ожидания этой атаки, застрелился у себя в окопе командир 3-й роты капитан Кемпинский.
Траншея после артобстрела
В бинокль видел я у немцев обыкновенные костры и на фоне их редкие фигурки часовых. Перед рассветом, 24 октября, подняли мы роты. Объяснили им задачу. Серьезно и пытливо смотрели на меня глаза моих унтер-офицеров. Чуть рассвело, мы выслали вперед разведку, чтобы вслед за ней начать наступление. Я не отрывал глаз от бинокля.
Но что это у немцев?! Необыкновенное явление: галки и вороны садятся на самые их окопы! Неужели ушли?! И вот, смотрю и глазам своим не верю: разведчики моей роты первые дошли до немецких окопов, вскочили, пляшут на окопах и на штыках машут мне фуражками! Я бросился к телефону и донес, что окопы немцами оставлены и что я сам с ротой двигаюсь вперед! За моей ротой двинулись и другие роты… Когда мы подошли к их проволочным заграждениям, то увидали много уже разложившихся трупов наших солдат и нескольких офицеров, убитых в ночной атаке (17 окт.) им. Капсодзе. Они лежали в разных позах, все уже без ружей, отобранных у мертвецов немцами. Лежали совершенно близко от их окопов, причем некоторые убитые повисли на самых проволочных заграждениях… Страшные гримасы их сильно тронутых разложением лиц производили ужасное впечатление! Воздух насыщен был трупным запахом. Я подумал: какие невыразимые мучения претерпели эти герои, первыми бросившиеся на окопы врага в ночной атаке, пока смерть не прекратила их страдания! Ведь вполне возможно, что немцы подобрали ночью только близлежавших и стонавших раненых. Но почему они не сняли и не похоронили трупы вот этих мертвецов, висящих и запутавшихся в колючей проволоке у самых окопов?! Вероятно, для устрашения нас, живых…
Итак, мы двигаемся вперед. Немцы отступили! Какая это была радость перейти опять границу и перенести бои на их территорию. Я жадно глотал воздух, гарцуя на своем Янусе впереди роты.
Тяжелое состояние нудного окопного сидения под снарядами сменилось приятным сознанием наступления и свободы!.. Это было чувство непередаваемой радости. Между прочим, когда мы подходили к бывшим немецким окопам, издали увидали на самой дороге лежащего здесь без движения нашего солдата. Все мы думали и сожалели, что это — убитый. Но, когда рота к нему приблизилась, «убитый» вдруг поднялся и, шатаясь во все стороны, начал плясать и петь! Он был совершенно пьян.
Оказалось, это был солдат из разведки. В немецких окопах он набрел на целую бутылку с крепким «шнапсом…» Обрадовавшись такой находке, он ее всю выпил и сразу опьянел! Вся рота хохотала что приняли пьяного за мертвого.
В имении N… где был у немцев штаб корпуса, мы нашли целый склад подарков, одежды и вкусных продуктов, присланных из «фатерланда» для офицеров и солдат… В этом же имении мы нашли в одной хате смертельно раненную, красивую молодую девушку-литвинку. Старик отец рассказал нам следующее: немецкий унтер-офицер из отряда у Капсодзе все время добивался ее любви и вот, потерпев неудачу, в последний момент, когда его рота ночью уже уходила, прибежал в хату к его дочери и с руганью выстрелил в нее!
Скорбная картина умирающей, такой молодой и красивой девушки, взволновала нас всех! Родители ее горько плакали, умоляя нашего полкового врача спасти ее, но, по словам доктора, — надежды было мало. Пуля застряла вблизи сердца. Девушку эту, в сопровождении ее отца и фельдшера, отправили в полевой лазарет.
Двинулись дальше на Герритен. С чувством особой гордости смотрю на пограничные столбы; вот и горка с тремя соснами, свидетельницами нашего первого боя под Сталупененом. Казалось, что здесь ничего не изменилось. Только вместо цветущего лета стоит глубокая осень. А сколько пережито, перечувствовано за это короткое время! Как часто радость боевых успехов сменялась унынием и малодушием от наших ошибок и потерь!
Ведь только сегодня утром мы, уфимцы, ожидали поражения у Капсодзе, и вот, все опасения рассеялись… Кто же выручил нас?! Оказалось, 25-я дивизия сделала прорыв, дело дошло до штыкового боя, которого немцы вообще не выдерживали, и они очистили нашу территорию. Мы их преследуем».
Эвакуация раненых с передовых позиций была сопряжена с большой опасностью. Даже если пехота противника не вела прицельный огонь по санитарам, всегда был риск получить шальную пулю или угодить под артобстрел. Густав Эбельхаузер (Ebelhauser) выносил своего раненого товарища по изрытому воронками полю боя на Сомме: «Каждая воронка, каждая щель, каждая дыра в земле разворачивали неприкрытую картину человеческой смерти. Мы прошли мимо солдата, чье тело было все разворочено, а головы не было вовсе… Ноги другого трупа были опутаны кишками, вывалившимися из вспоротого живота еще одного погибшего». Эбельхаузер все же добрался до медицинского поста, но его товарищ умер на операционном столе.
Не менее 80 % потерь было вызвано артиллерийским огнем. При взрыве оболочка снаряда раскалывалась на большое количество острых осколков, причинявших ужасные раны. Хотя солдатам выдавали обезболивающее, часто раненых было невозможно эвакуировать с поля боя, превратившегося в море раскисшей грязи. И все же раненых было так много, что медицинские пункты не успевали с ними справиться, и многие умирали, так и не дождавшись своей очереди.