Великая Охота (др. изд.) - Страница 4

– Ты – верный... Борс?

От проскользнувшего в этом имени намека на насмешку по спине пробежал холодок.

– Я верный, Великий Повелитель. От вас нельзя ничего скрыть. – Да, я верный! Клянусь в этом!

– Конечно, нельзя.

От звука уверенного голоса Ба’алзамона пересохло во рту, но Борс заставил себя говорить:

– Приказывайте мне, Великий Повелитель, и я исполню вашу волю.

– Во-первых, ты вернешься в Тарабон и продолжишь вершить свои добрые труды. Если быть точнее, я приказываю тебе удвоить рвение.

Он озадаченно воззрился на Ба’алзамона, но потом за маской вновь полыхнуло пламя, и он счел за благо поклониться, чтобы под этим предлогом отвести взгляд.

– Как прикажете, Великий Повелитель, так и будет.

– Во-вторых, ты станешь искать этих троих юношей и заставишь искать их своих приверженцев. Будь настороже: эти трое опасны.

Человек, который называл себя Борс, окинул взглядом фигуры, висящие в воздухе перед Ба’алзамоном. Как это получается? Я вижу их, но не вижу ничего, кроме ЕГО лица. Голова у него чуть ли не раскалывалась. Ладони в тонких перчатках повлажнели, а сорочка прилипла к спине.

– Опасны, Великий Повелитель? Деревенские мальчишки? Разве один из них...

– Меч опасен тому, на кого направлено острие, но не тому, кто держит его за рукоять. Если только человек, который держит меч, не круглый дурак, или не беспечен, или же не неумел, в каковых случаях оружие вдвойне опаснее для него самого, чем для кого-то другого. Того, что я сказал тебе, достаточно, чтобы опознать их. Этого достаточно, чтобы ты повиновался мне.

– Как прикажете, Великий Повелитель, так и будет.

– В-третьих, относительно тех, кто высадился на Мысе Томан, и о Домани. Об этом не рассказывать никому. Когда ты вернешься в Тарабон...

Человек, который называл себя Борс, понял, что слушает с раскрытым ртом. В приказах не было ровным счетом никакого смысла. Если бы я знал, что поручено хоть кому-то из остальных, наверное, я бы мог сложить фрагменты воедино.

Вдруг он почувствовал, что голову сдавило – будто гигантская рука сжимает виски, почувствовал, что его поднимают, и мир разлетелся тысячью звездных вспышек, каждая вспышка становилась картинкой, что проносилась перед его мысленным взором или кружилась, уменьшаясь и удаляясь, едва он успевал заметить ее. Немыслимое небо в полосатых облаках, красно-желто-черных, несущихся взапуски, будто гонимых самым сильным ветром, какой только видел мир. Женщина – девушка? – одетая в белое, едва появившись, отодвинулась в черноту и исчезла. В глаза ему уставился ворон, знающий его, потом пропал. Закованный в доспехи мужчина, в жутком шлеме, раскрашенном и покрытом позолотой наподобие какого-то чудовищного, отвратительного насекомого, поднял меч и нанес удар куда-то вбок, за пределы поля зрения. Рог, изогнутый, золотой, прилетел откуда-то издалека. Он несся прямо в лицо, звучала одна пронзительная нота, которая вытягивала из него душу. В последний миг рог вспыхнул слепящим золотым кругом света, который прошел сквозь него, обжегши холодом, по сравнению с которым хлад смерти – ничто. Из теней потерянного зрения выпрыгнул волк и разорвал ему горло. Кричать он не мог. Стремительный поток несся дальше, топя его, погребая его под собой. Он едва помнил, кто он и где находится. Небеса пролились огненным дождем, канули в небытие луна и звезды; реки текли кровью, и шагали мертвые; разверзлась земля, и выплюнула фонтаны расплавленного камня...

Человек, который называл себя Борс, очнулся и понял, что стоит пригнувшись в том же зале вместе с остальными, большинство из которых в гробовой тишине наблюдало за ним. Куда бы он ни глянул – вверх, вниз, в любую сторону, – везде перед глазами вставало лицо Ба’алзамона в маске. Образы, затопившие сознание, блекли, тускнели; он был уверен, что многие из них уже выветрились из памяти. Нерешительно он выпрямился; Ба’алзамон постоянно находился перед ним.

– Великий Повелитель, что?..

– Некоторые приказания чересчур важны, чтобы быть известными даже тем, кто исполняет их.

Человек, который называл себя Борс, склонился в поклоне вдвое ниже обычного.

– Как прикажете, Великий Повелитель, – хрипло прошептал он, – так и будет.

Выпрямившись, он опять оказался в одиночестве и в безмолвии. Еще один, тайренский Благородный Лорд, кивнул и поклонился кому-то, не видимому более никому. Человек, который называл себя Борс, приложил ко лбу дрожащую ладонь, стараясь удержать в памяти хоть каплю из того, что хлынуло через его сознание, хотя и не был уверен до конца, хочется ли ему это вспоминать. Ужасающий шлейф вспыхнул и пропал, и неожиданно он задумался: что же он пытается припомнить? Я знаю: что-то было, но вот что? Было же что-то! Или нет? Он потер друг о дружку руки, брезгливо морщась от неприятного чувства пота под перчатками, и обратил все внимание на три изображения, висящие без опоры перед парящей фигурой Ба’алзамона.

Мускулистый курчавый юноша; фермер с мечом; и паренек с озорным выражением лица. Человек, который называл себя Борс, уже окрестил их для себя – Кузнец, Мечник и Плут. Каково их место в головоломке? Они должны иметь большое значение, иначе зачем Ба’алзамону делать их центром этого собрания. Но, согласно одному из полученных им приказов, они все могут умереть в любое время, и он склонен был полагать, что некоторые из его сотоварищей имеют приказы, тоже подразумевающие смерть для этих троих. Насколько они важны? Голубые глаза могут означать принадлежность к аристократии Андора – неправдоподобно в сочетании с такими одеждами, – есть и Порубежники со светлыми глазами, как и кое-кто из Тайрени, не говоря уж об отдельных гэалданцах и конечно же... Нет, это не поможет. Но вот желтые глаза? Кто они такие? Что они такое?

Он вздрогнул от прикосновения к руке и, оглянувшись, увидел сбоку от себя слугу в белом, молодого мужчину. Прочие слуги тоже вернулись, их стало больше, чем раньше, по одному для каждого из гостей в масках. Он прищурил глаз. Ба’алзамон исчез. Мурддраал – тоже, и лишь шероховатый камень был там, где прежде находилась дверь, через которую входил Получеловек. Тем не менее три фигуры по-прежнему висели в воздухе. Он чувствовал себя так, словно они смотрели на него.

– Если соблаговолите, милорд Борс, я провожу вас в ваши апартаменты.

Избегая смотреть в эти безжизненные глаза, он еще раз взглянул на три фигуры, потом пошел за слугой, с тревогой размышляя, откуда тот узнал, как к нему следует обратиться. Но раздумывал он недолго, пока покрытые необычной резьбой двери не захлопнулись за ним. Он прошел с дюжину шагов, когда понял, что они со слугой в коридоре одни. Он подозрительно насупил брови под маской, но не успел открыть рот, как слуга заговорил:

– Других тоже провожают в их комнаты, милорд. Вы позволите, милорд? Время истекает, а наш Господин нетерпелив.

Человек, который называл себя Борс, скрипнул зубами как от досады на скудость предоставленных ему сведений, так и от того, что своими словами слуга поставил его и себя на одну доску, но последовал за тем молча. Лишь глупцы огрызаются на слугу, а припомнив глаза парня, он засомневался, что отповедь возымеет хоть какое-то действие, если не приведет к худшему. И как он узнал, что я собираюсь задать ему вопрос? Слуга улыбнулся.

Человек, который называл себя Борс, чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, пока не вернулся в комнату, где ожидал, прибыв сюда по зову, но и тогда беспокойство не оставило его. Даже найти пломбы на своих седельных сумках нетронутыми казалось слабым утешением.

Слуга входить не стал, остался в коридоре.

– Если угодно, милорд, вы можете переодеться в свое собственное платье. Никто не увидит ни того, как вы отбудете отсюда, ни того, как вы окажетесь в нужном вам месте, но, вероятно, лучше появиться там уже одетым надлежащим образом. Вскоре за вами придут, дабы проводить вас.

Дверь, к которой не притронулась ничья видимая рука, закрылась.