Вегетация - Страница 4

Она вскочила и кинулась к плите.

— Сразу поясню, браток, — по-хозяйски расслабленно заговорил Серёга. — Ты с нами здесь не жил никогда. Я за тебя вообще не слышал. Давай колись, кто ты, откуда, как сюда попал?

— Ничего не помню, — виновато ответил Митя. — Очнулся в лесу — иду по шоссе, вокруг никого, карманы пустые, всё болит, весь в грязи…

Мать у плиты тяжело вздохнула от сострадания.

Серёга чувствовал, что Митя не врёт. Да и зачем ему врать?

— Может, ты ехал куда на попутках? — предположил Серёга. — Ну, тебя грабанули и выбросили на дорогу. Дали по башке — она и повредилась.

— Не исключено, что и от сотрясения мозга амнезия, — согласился Митя.

— Может, ты к нам ехал? — с надеждой спросила мать. — Ну, познакомится, посмотреть на родственников…

Митя беспомощно развёл руками.

Мать включила в кухне свет — за окном уже темнело — и поставила на стол сковородку с ужином.

— Бедно у нас, не обессудь, — сказала она.

— Да уж, бананьев нету, — хмыкнул Серёга. — Не городские разносолы.

Он снова разлил водку, и они снова выпили.

Митя ел вежливо, аккуратно, но Серёга видел, что он голоден как волк. Серёге интересно было наблюдать за братом — будто за самим собой в зеркале. Ощущения были непонятные. Хотелось угостить брата чем-нибудь ещё, как себя, — или врезать по морде. Ведь собственный облик принадлежал только ему, Серёге, и тот, кто пользовался им, этим обликом, — вор. Мать присела чуть в стороне на табуретку и тоже смотрела на Митю, но жалостливо.

Митя наконец отложил вилку.

— Простите за бестактность, — осторожно сказал он. — Но получается, вы про меня вообще ничего не знаете, да? Я жил отдельно? А почему?..

Серёга уже понял почему, но ответ обидел бы маму.

— По кочану, — грубо отрезал он.

А мать заплакала:

— Война же, Митенька…

— Какая война? — искренне удивился Митя.

— И этого тоже не помнишь? — опять разозлился Серёга.

— Амнезия…

— Хуямнезия!

Серёга налил себе одному, выпил и встал.

— Вымыться тебе надо полностью, братец, воняешь, — бросил он, усмиряя гнев. — Титан включу, чтобы вода нагревалась. Шмотки свои дам.

— Искупайся, а твою одежду я постираю, — тотчас пообещала мать.

Серёга пошёл в прихожую. Света здесь уже не было — мать экономила. В темноте Серёга споткнулся о ботинки Мити и в сердцах выругался, нашаривая выключатель. Вспыхнул жёлтый пластмассовый плафон. Расшнурованные армейские берцы брата валялись прямо посреди прихожей, как огромные дохлые крысы. Серёга вдруг вперился в них, и в голове замелькало. Такие же берцы были у Харлея. Серёга вёл мотоцикл, мёртвый Харлей лежал в коляске, а его ноги, обутые в берцы, торчали вровень с рулём…

Харлей… Тогда — перед выстрелом — он ведь принял Серёгу за кого-то другого… Он сказал: «Димон, ты за мной с “Гарнизона” припёрся?» Димон… Дмитрий… Митя… Харлей принял Серёгу за Митю! Они были знакомы!

А ведь Маринка говорила ему о последнем маршруте Харлея… Серёга стоял в прихожей и вспоминал, как гулял с Маринкой по Ленинградке. У него-то нет никакой амнезии, он всё помнит… Бли-и-ин… Ну и дела… Вот, значит, кто ты — братец Митенька!.. Ты — из тех городских мудаков, что упрямо сидят на объекте «Гарнизон», сдвинутые мозгами на своей долбаной хрени… Ты, Митенька, пришёл не к брату и не к матери… Ты шёл за Харлеем!

Серёга виделся с Маринкой недели три назад, в конце июня. В последних числах месяца обычно отоваривали талоны, и Серёга пошёл в гастроном на Ленинградской за водкой. Так-то он пил редко, дома уже скопилось бутылок пять, но не пропадать же талонам. И в очереди он заметил Маринку — недалеко от кассы. Он пристроился рядом, хотя дело, конечно, было не в длине очереди.

— Эй, парень, ты здесь не занимал! — недовольно загомонила очередь.

Возле Маринки Серёгу всегда охватывала какая-то дурацкая лихость — или угрюмая злоба, как тогда, когда он оставил Маринку Харлею.

— Это жена моя! — оборачиваясь, весело пояснил Серёга.

Маринка возмущённо фыркнула, сдув с глаз чёрную чёлку.

— Чё несёшь! — ответили из очереди. — Она ещё со школы!

Маринка только что окончила учагу и считала себя взрослой.

— Не со школы ни с какой! — отсекла она. — Стойте и не лезьте к людям!

— Хамка малолетняя! — сообщили из очереди.

Маринка и Серёга одинаково отвернулись, чтобы не связываться.

С Маринкой Серёга познакомился на комбинате. Он работал на скиповом подъёмнике, а Маринка тогда ещё училась: Типалов подсуетился, чтобы его племянницу приняли в группу бризолосинтеза, и потом Маринка получила бы непыльную должность оператора ректификационной колонны. В тот день из учаги привели экскурсию, чтобы показать производство. И Серёга сразу отметил эту девку с чёрным хвостом. Она напоминала вороного жеребёнка.

— Как выпускной отметила? — негромко спросил Серёга.

— Нормально, — Маринка жевала жвачку. — Напились все как дураки.

— А ты сама пила?

— Я-то немного. Не как эти.

— Что делать собираешься после учаги? — улыбаясь, допытывался Серёга. — На комбинат пойдёшь? Оператором?

Серёга знал, что комбинат Маринка ненавидит. Вернее, презирает.

— Не пойду я туда! — Маринка строптиво махнула хвостом.

— Егор Лексеич ради тебя столько жоп там вылизал.

Егор Алексеич Типалов, Маринкин дядя, заменял ей отца.

— Да мне пофиг! Я для него эту долбаную учагу закончила, и хватит!

— Работать-то надо, — заметил Серёга. — Или хочешь у дяди на шее сидеть?

— На комбинат говно варить я не пойду!

Серёга даже обиделся. Бризол — не говно, а главное топливо в мире!

— Я же варю — и ничё, — глупо сказал он.

— Ну и вари, кому ты нужен! — Маринка гневно надула пузырь из жвачки.

«Кому ты нужен?» — повторил про себя Серёга. Вот Маринке-то он как раз и не нужен, потому что работает на комбинате, а не Бродяга, как Харлей.

Маринка не хотела смиренно оттрубить всю жизнь оператором. Серёга знал, о чём она мечтает. Мечтает быть красивой, опасной и загадочной: ездить в командировки, на вездеходе ломиться сквозь дикие чащи, стрелять с борта по комбайнам… Мечтает командовать грубыми и крутыми бойцами. Конечно, командировки — это хороший заработок, но Маринке нужны вовсе не деньги; она хочет жить интересно и рисково, как её дядя. Она хочет увидеть тот страх, что таится в лесах, по которым упрямо пробираются отчаянные бригады, хочет испытать себя на прочность и, ясное дело, победить. Она же лучше всех.

Их очередь придвинулась к прилавку. Серёга достал свои два талона и соединил их с тремя талонами Маринки — на неё, на мать и на Типалова.

— Десять бутылок им, — бросила продавщица мужику-разнорабочему и отсчитала сдачу — сорок рублей.

Мужик сноровисто выставил на прилавок десять бутылок.

— Говорил, только за себя с женой берёшь! — заметили Серёге из очереди.

Ничего такого Серёга не говорил.

— Так ещё за детей! — буркнул он.

Маринка засмеялась. Она уже забыла спор.

У крыльца гастронома Серёга перераспределил груз: себе — две авоськи по четыре бутылки в каждой, Маринке — лёгкую авоську с двумя бутылками. На площади, лязгая, поворачивал трамвай. Вдали, в перспективе улицы, была видна синяя река, а за ней — промышленные башни, трубы и дымы бризолового комбината. С тополей вдоль по тротуарам ветерок нёс белый пух.

У Маринки в кармане короткой курточки закурлыкал телефон.

— Приве-ет, — певуче произнесла Маринка, делая Серёге знак подождать.

Телефон у Маринки был розовый, девчачий, с какими-то звёздами.

По голосу Маринки Серёга мгновенно догадался, что звонит Харлей. И Серёгу тотчас окатило ненавистью. Серёга, будто играя, наклонился поближе к Маринке, чтобы слышать соперника. Маринка сделала страшные глаза — «Мешаешь ведь!» — но не отстранилась: пусть Серый слышит. Маринка не дразнила его, а просто хвасталась своим крутым мужиком.