Ведро на обочине - Страница 9

Баба Нюра с замиранием сердца наблюдала за этой сценой из окна своего дома, но на улицу не выходила.

– И потом, у меня куры, огород, хозяйство, – продолжила выставлять свои аргументы баба Глаша. – Неужели всё так одним разом бросить, чтобы пропало? Я так не могу. Я такому поведению не обучена. К тому же мы с Нюркой договорились в складчину кабанчика взять. Мясо будет, сало…

Оно, конечно, там лучше. Почище будет, поспокойнее, – согласилась она с тем, что дочь рассказывала, но тут же возразила:

– Но что я там буду делать? Сидеть целый день в кафе? Смотреть на толпу? Это хорошо в первый день. А потом? Засну там, на солнцепёке, вечным сном – этим всё и закончится. Там всё для меня чужое.

А как говорится:

«Сe qui n’a de rapport ni а nos crйances ni а nos plaisirs, nous est importun, faux et absolument йtranger…»

(Что не имеет никакого отношения ни к нашим верованиям, ни к нашим удовольствиям, кажется нам несносным, ложным и совершенно чуждым…)

Дочь попыталась возразить, но баба Глаша выставила последний аргумент, против которого все остальные доводы были бессильны:

– Дочка, милая, мне там не с кем будет воевать. Там не с кем бороться. Там всё сделано. А здесь… – баба Глаша обвела рукой и лес, и речку, и дорогу. – Куда ни посмотри, куда взгляд ни кинь – всюду дело найдётся. Тут поле не паханное. A la guerre comme a la guerre, ma chere. (На войне, как на войне, моя дорогая.) Сама знаешь – в нашем роду давно уже выработалась привычка биться до последнего. А там я умру … от скуки. Так что, пока силы есть – я здесь повоюю, а ты меня не забывай.

Дочь вздохнула и не стала настаивать – не переубедишь. Пока что… И баба Глаша осталась.

А вечером все собрались на прощальный ужин. Обязательно была приглашена и баба Нюра, Анна Николаевна Трынкина, в девичестве Рогозина. А имения Рогозиных и Вышковых всегда располагались по соседству.

Пили чай с вареньем, ели пироги, пробовали наливочки Анны Николаевны, шутили, смеялись, рассматривали старые фотографии, грустили и, даже, немного всплакнули. В окнах маленького домика, первого на повороте, свет горел до самого утра.

Пока дочь гостила у бабы Глаши, ведро на дорогу не выставлялось. Не до коммерции было – других дел хватало. Но дочь уехала и одним прекрасным, солнечным утром на обочине, напротив старенького домика, стоявшего первым, как въезжать в деревню из-за поворота, появилось ведро, засыпанное доверху, с горкой, картошкой. И таких вёдер по этой стороне дороги стояло несколько штук, напротив каждого из домов, но только одно из них было привязано пеньковой верёвкой к металлической петле, торчащей невдалеке из земли.

(Имена персонажей вымышленные, любое совпадение с реальными людьми – случайность.)

«И откуда они такие берутся? И где их гнездо? Откуда выползают-то? Эх, разузнать бы… А гнездо должно быть где-то… Это же не мутации какие-нибудь, это закономерный процесс воспроизводства какого-то вида или подвида человеческого существа. Если бы это были мутации, то внешние условия должны были бы измениться, чтобы вызвать подобные изменения в организме и привести к появлению подобных существ… Ан, нет, ничего вроде бы не меняется: и солнышко по-прежнему светит, и ветерок шелестит листвой, и небо голубое, и грибники, вон, корзины полные волокут… Все, кажется, по-старому, как и раньше было, но эти-то откуда-то взялись? Значит, у них либо нора имеется, либо где-то гнездо свили – другого объяснения пока нет», – размышлял Андрей, провожая взглядом проносящиеся за окном поля, перелески, холмы, деревни утопающие в сочной зелени. В густой листве иногда мелькали жёлтые пряди, словно ранняя седина, ненавязчиво указывая на то, что лето заканчивается и скоро наступит осень.

Конец августа – славная пора: уже не так жарко, как было в июле, но дни всё ещё наполнены солнечным блеском, а вечера стали прохладны и воздух прозрачен, ночное небо сереет от бесчисленных звёзд, в полях опускается густой туман и по утрам в лучах восходящего солнца на каждой травинке сверкают, будто брильянты, капельки росы.

В этот день Андрей встал пораньше, хотя спать хотелось немилосердно, так что голова болела. Тупая, ноющая боль упрямо точила висок, но, переселив себя, он покидал вещи в рюкзак, подхватил пакет с продуктами и поехал на вокзал.

С начала лета он не был у своих на даче. Родители его поселились там с самой ранней весны и каждый выходной с нетерпением ждали его приезда, но дела последних дней не позволяли расслабиться ни на минуту, держали в жестком напряжении, выматывая бесцельной суетой, и сейчас воспоминания об этом висели над душой, как тяжёлая, грозовая туча, за которой не видно ни солнца, ни неба, а вокруг свет редеет, и кажется, что либо нежданно ночь наступает, либо конец света приближается…

Андрей смотрел в окно на проплывающие мимо полустанки, на заборы, неровной змейкой вытянувшиеся вдоль насыпи, на треугольные крыши, крытые старым, почерневшим шифером, на кирпичные трубы, на палисадники с охапками ярких цветов, на покосившиеся веранды, выглядывающие из яблоневых садов, где деревья под тяжестью плодов склонили ветви к самой земле.

«Однако, как много в этом году яблок », – меланхолично думал Андрей. – «Опять выбрасывать придётся. А жалко. Яблочки-то – одно к одному, сочные и ароматные, не магазинные – те и не пахнут ничем, лишь вид имеют привлекательный. Но спрашивается: куда их девать в таком количестве? Сами не съедим, а у соседей своих будет столько, что хоть беги…»

Поезд мчался дальше, постукивая колёсами на стыках рельс.

«Откуда они берутся?» – вернулся к своим невесёлым мыслям Андрей, провожая взглядом высокие, в рост человека, глухие заборы, за которыми скрывались двух, а иногда и трёх этажные кирпичные дома сложной архитектуры, что как грибы выскакивали в самых неожиданных местах. То прямо посередине посёлка, то где-нибудь по склону холма, то вдоль берега реки. Особенно им нравились берега – бывало, так сгрудятся, что и самой реки не видно, а уж о том, чтобы пройти человеку со стороны – об этом и речи нет. К воде все тянутся: и зверье идет на водопой, и человек забредает сюда в знойный день освежиться, и дома сползают на берег также вслед за своими хозяевами.

Было очевидно – владельцы этой недвижимости достигли такого финансового благополучия, что могли позволить себе отделиться, спрятавшись за забором, от суетного мира людей простых, но на этом всё и закончилось, потому что уйти совсем куда-нибудь в отдельные поселения у них либо не получалось, либо они чего-то опасались. Совершенно ясно, что не одиночества. Но, по-видимому, окончательно порвать связь с толпой они почему-то не решались. Скорее всего, сделать это не позволял инстинкт самосохранения, который тысячелетиями приучал держаться как можно ближе к основному стаду, в стае, с косяком идти… Когда вокруг мелюзга всякая кружится, то у крупного хищника глаза разбегаются – не знает на кого кинуться, теряет драгоценные секунды, а этого иногда бывает достаточно, чтобы уплыть, убежать, ускакать, упорхнуть подальше.

Солнце бодро карабкалось по небосклону, голубому и ясному, без единого облачка, будто его тщательно вымыли и протёрли насухо. С ночи под деревьями в низинах всё еще лежал слоями лёгкий туман. Денёк обещал быть тёплым. Однако всё это великолепие не трогало Андрея, скользило по поверхности, отскакивая, как от брони, от ожесточения, которое, словно огромный жук, ползало в его душе. Он сидел, сжав зубы, и с раздражением щурился на ослепительный диск солнца.

«Что же это делается, а?» – продолжил гадать Андрей. – «Это же уму непостижимо! Они же всё погубят. Ничто их не интересует, только деньги. Деньги, деньги, деньги. Деньги хозяину, деньги себе, опять хозяину и про себя не забыть.

А как же дело? А проект? С ума сошли, что ли?! Какой там проект?! Хватать надо, пока возможность есть, а потом уж разберёмся и с проектом, и с теми, кто сидит на этом проекте… Вот они и хапают, не теряя драгоценного времени», – вёл непрерывный диалог сам с собой Андрей, причём диалог этот он проговаривал внутри себя со все более нарастающим остервенением каждый день в течение последних двух месяцев и извёл себя бесплодными беседами этими до такой степени, что временами готов был лопнуть от злости на себя и на свою неудачливость, на окружающих его людей, бестолково тычущихся друг в друга, на весь этот мир, который вдруг начал, по мнению Андрея, вращаться в каком-то неправильном, почти идиотском направлении, подталкиваемый эмоциями, завистью, жадностью, разгоняемый страстями неопределёнными. И это для него было не то чтобы в новинку… О таких вещах, о том, что подобное случается, он и раньше читал и слышал, но увидел это воочию и, можно сказать, прочувствовал на себе совсем недавно.