Ведро на обочине - Страница 7

– Вот она и устремилась к моему ведру с картошкой, чтобы, возвратившись домой, испечь своим мальчикам картофельных оладий. Разве это не счастье видеть, как твои детишки за обе щёки уплетают приготовленные собственными руками оладьи? Ещё какое счастье, – тихо прошептала баба Глаша и промокнула кончиком платка скатившуюся слезу, потом подняла глаза и долго смотрела на фотографию в аккуратной рамке, висящую чуть в стороне от остальных. На ней были изображены смеющиеся мальчик и девочка.

Баба Глаша встала из-за стола и, опираясь о край, обошла вокруг, приблизилась к фотографии и долго смотрела на радостные лица. Потом, дотронувшись легонько рукой до рамки, провела ладонью по дереву, будто погладила и, ссутулившись, шаркая стоптанными тапочками по полу, кутая плечи в шерстяной плед, пошла по комнате, бормоча себе под нос:

– А тут я вылезла из-под куста. Здрасьте вам! Чучело чучелом. Хорошо ещё, что дубину оставила там же. Конечно, не каждому понравится смотреть на такую оборванку. Была бы я одета поаккуратнее, а не в это рабочее старьё, так и разговор бы пошёл по-другому. Она для детишек своих старается, а у меня и ведро мятое, и картошка с землицей, и я страшнее войны – конечно, не захочется покупать. Ну, разве такие грязные предметы могут помочь доставить удовольствие? Нет. И ни каких сомнений здесь быть не может. Она праздник хотела устроить, а нашла на обочине старое ведро с грязной картошкой, да ещё обвязанное пеньковой верёвкой – и не представилось её душе, что «это может доставить высшее удовольствие»…, а потому она развернулась, вильнула задом и укатила.

Кот Барсик, задрав хвост, словно верный телохранитель, ступая бесшумно, следовал за ней. Баба Глаша подошла к часам, что отстукивали уходящие неизвестно куда секунды, помахивая на прощание им маятником, потянула цепь и подняла гирьки повыше, поправила пальцем минутную стрелку:

«Отстают «ходики». Надо бы к мастеру отнести часы», – подумала она. – «А где его сейчас найдешь, мастера-то этого? Кто сейчас умеет старинные часы ремонтировать? В районе у нас таких не осталось. Был один мастеровой – Порфирий Фёдорович, да год, уж, как помер. Пусть земля ему будет пухом. Золотые руки у него были. Всё умел делать. Помер и никого взамен не оставил. Ушёл без следа. В город везти их, что-ли? А куда? По какому адресу? Эх…» – баба Глаша с досады махнула рукой. – «Видимо помру под их хриплое тиканье или … они раньше сломаются.

Что-то меня сегодня унылые мысли гложут – не к добру это. Ох, не к добру».

Баба Глаша подошла к окну и, отодвинув край занавески, выглянула наружу. В соседнем доме свет горел с угла в двух окнах.

– Что-то Нюрка не спит, тоже. Неймется, должно быть, как и мне. Пойду к ней, расскажу, что вычитала. Или … нет. Нужно дочитать до конца, а то вопросы начнёт задавать. Что он там говорил про предметы, которые могут доставить удовольствие душе?

«…il est inйvitable qu’elle ne s’y porte avec joie…» – кажется так: «… и она тотчас устремляется к нему с радостью».

– Мне бы сегодня одеться, следовало, поаккуратнее, порадостнее и всё бы получилось, но… – тут баба Глаша осеклась, задумалась и потом возмущённо в полный голос воскликнула:

– Да откуда я могла знать, что она, эта тётка, сегодня ко мне пожалует. Я её, вообще, не ждала. Я за ворами следила. Я Петьку-Кувалду ловила, а тут она раз! и явилась, – баба Глаша со злостью отодвинула стул и уселась читать дальше.

«Il paraоt de lа que, quoi que ce soit qu’on veuille persuader, il faut avoir йgard а la personne а qui on en veut…»

«Итак, в чём бы не вздумалось убеждать, всегда следует видеть, кого убеждают: необходимо знать его ум и сердце, правила, которыми он руководствуется, и предметы, которые он любит; наконец, о предлагаемой вещи надо знать, какое она имеет отношение к принятым началам или к предметам, которые почитаются желанными в силу приписываемых им прелестей. Поэтому искусство убеждения состоит как в искусстве быть приятным, так и в искусстве убеждать: до такой степени люди управляются более капризами, чем разумом!»

– «… управляются более капризами, чем разумом…» – задумчиво повторила баба Глаша. – Что верно – то верно. Вот захотелось ей испечь картофельных оладий, и она понеслась по дорогам, выискивая где картоха получше, где приглянется ей больше. А у нас вся картоха одинаковая вплоть до самого района, – баба Глаша не заметила, как начала говорить в полный голос.

Откинувшись на спинку стула, она смотрела на окно, но не ничего не видела, а представляла себе образ той гражданки с золотыми перстнями, с кучерявой головой, которая в её воображении, как рыба, всё время открывала свой рот, но слов сказать не могла, потому что баба Глаша не позволяла ей сделать это. Подняв руку и указывая пальцем куда-то в пространство, она, распаляясь все больше и больше, начала громко выступать, так что кот Барсик, удивлённо поглядывая на неё, соскочил на пол и, гордо вышагивая, на всякий случай пошел, от греха подальше, за печку.

– Тебе что картошка нужна вся помытая в золотом ведре? А нет такой здесь! У нас все вёдра грязные да ржавые, и картошка в земле. А ей, видите ли, приспичило оладушек испечь. Так покупай у меня! Нет, уехала. Махнула хвостом и укатила. И то ей не так и это ей не эдак. Тьфу! Дорого, видите ли. Ишь, капризуля, какая! Да не дорого, не дорого. Так же, как у всех. Но нет. У неё, видите ли, каприз. Видите ли, и я ей не приглянулась, и картоха моя не понравилась. Ну и катись на здоровье! Да! Пошла, пошла! Жги свой дорогущий бензин! – баба Глаша замахала руками, словно отгоняла надоедливую муху и такая злость её обуяла, что она чуть не поперхнулась, но, спохватившись, замолчала, вздохнула поглубже и так сидела какое-то время, надув щёки и выпучив глаза, прислушиваясь к биению сердца и сравнивая его с тиканьем старинных часов.

«Что это я так разошлась», – подумала она, успокоившись немного, – «так можно и мозгом тронуться, разговаривая сама с собой. Надо заканчивать эту практику. Ничего же на самом деле и не произошло. Ну не купила и ладно. Это её беда. Я-то с картошкой осталась. Но моя проблема в том, что не смогла её уговорить.

По ней же видно всё. Вся её жизнь на ней самой и нарисована, даже приглядываться не надо.

Золото-то это, не сама себе покупает, а муж, наверное. А коль покупает золото, значит, есть за что. Ну не за любовь, скорее всего: такое толстое чучело вряд ли может вызвать любовное чувство. Что когда-то было – прошло давным-давно, «… как с белых яблонь дым…». Страсть улеглась, чувство с годами исчезло, если оно, чувство-то это, вообще, когда-то было, но не расходятся, продолжают жить вместе. Значит, удерживает она мужика чем-то. А чем? Что-то общее у них должно остаться после любви-то. А что после любви остается? Только дети. Вот она и вьётся, чтобы угодить всем: и детишкам её, и мужику своему. А мужику своему можно угодить только через желудок. Поэтому и картошечки решила прикупить. Не золотом же кормить их».

Баба Глаша задумалась:

« А как всё просто, когда задним умом решаешь. Как говорится: знала бы где упаду – сломку постелила. Все мы крепки задним умом, а тогда, перед ней, стояла, как пень, и слова разумного не могла вымолвить, только на колечки её таращилась. Эх, не умею я торговать. Не умею я быть приятной и услужливой с незнакомыми людьми. Учиться мне надо. Как говорится: учиться, учиться, и ещё раз учиться. А что там у него про это написано?»

Она опустила очки на нос и продолжила водить пальцем по пожелтевшим страницам.

«Or, de ces deux mйthodes, l’une de convaincre, l’autre d’agrйer, je ne donnerai ici que les rиgles de la premiиre …»

«Про эти два способа, то есть способ убеждения и способ быть приятным, я сообщу правила только для первого, предположив, что начала, на которых они основаны, допускаются и обязательно принимаются: иначе я не знаю, можно ли посредством искусства согласовать доказательства с непостоянством наших капризов.

Способ быть приятным, безусловно, более трудный, тонкий, полезный и замечательный, и если я его не рассматриваю, то потому лишь, что не способен к этому, ибо этот труд почитаю делом для меня совершенно невозможным, несоразмеримым с моими силами…»