Вечный шах - Страница 9

Это или честная мать семейства, тянущая на себе работу и быт, до крайности вымотанная, но гордая собой, а если к тяжкой ноше добавляется еще алкоголизм мужа, то гордая вдвойне. Или можно выйти замуж как бы удачно, за начальника, военного или партийного деятеля, но тогда придется терпеть бесконечных любовниц и знать, что он не разводится с тобой только потому, что это повредит его карьере. В общем, счастье и любовь бывают только в сказках, а жизнь – преодоление и беспросветный быт. Так же и радость от своего труда следует отнести в область сказок и коммунистических лозунгов, а в жизни ты пашешь неизвестно зачем и непонятно для кого, получаешь копейки, поэтому тяни, конечно, свою лямку, но не забывай, что приличная женщина работает настолько плохо, насколько это возможно.

Парням общество диктует свои образы будущего. Чем больше мы стремимся замуж, тем больше они опасаются жениться, понимая, что благодаря этому ответственному шагу получат не прекрасную подругу жизни, а еще одну строгую маму, которая будет отбирать зарплату и запрещать играть с пацанами в гараже.

В молодости мы все это уже понимаем, но еще надеемся, что серая хмарь – это не вся жизнь, а только лишь остров обреченных, откуда мы сумеем вырваться в райские сады.

Бежим за мечтой, но рано или поздно падаем на землю. Успокаиваемся, оглядываемся и начинаем обустраиваться там, где споткнулись, ведь реальные сытость и спокойствие – неплохая, черт возьми, замена воображаемому счастью. И я была к этому готова, только мне не повезло чуть больше, чем другим. Выпав из своего воздушного замка, я провалилась прямиком в ад.

Наскоро выпив чаю в обеденный перерыв, Ирина постучалась к судье Дубову. Анатолий Иванович принимал пищу, как он сам называл это без малейшей иронии, но радушно пригласил коллегу войти.

– А, Ирина Андреевна, пожалуйста, присаживайтесь, – вежливый Дубов встал и подставил для нее стул к журнальному столику, где имел обыкновение питаться, – хотите котлетку?

Ирина села, опустила взгляд на столешницу, где на льняной салфетке были аккуратно расставлены майонезные баночки с дубовским обедом – утренним даром заботливой супруги. Не успела Ирина подумать, что любой нормальный человек, если бы носил обед с собой, ел бы прямо из банки, как Анатолий Иванович поставил перед ней такую же тарелку, из которой подкреплялся сам, положил котлету и немного салата из огурцов.

Пришлось взяться за вилку.

Поблагодарив Дубова за угощение, Ирина хотела перейти к сути, но Анатолий Иванович ее остановил:

– Кушайте, кушайте. Когда я ем, я глух и нем.

Ирина покорно ела безусловно полезную и питательную, но не слишком вкусную котлету и думала, что мало найдется на свете людей, которым так подходит их фамилия, как судье Дубову.

Квадратная голова на мощной шее напоминала чурбачок, на котором кто-то ради шутки вырубил топориком нос, рот и небольшие глазки, да и весь он был такой, крепко сколоченный. Одевался Анатолий Иванович тоже с какой-то деревянной добротностью. Всегда облачен в костюм цвета мокрого асфальта, в отглаженной сорочке и неярком галстуке, ботинки начищены до блеска. Лишь изредка, когда у него не было заседаний, Дубов позволял себе надеть под пиджак водолазку и в эти дни чувствовал себя, наверное, очень дерзким и раскованным парнем. Среди коллег Дубов считался хорошим профессионалом, но ограниченным человеком, а говоря без экивоков, занудой. Казалось, он, привыкнув руководствоваться законом, обо всем остальном тоже перестал составлять собственное суждение, принимая общепринятое мнение как данность, и настолько в этом преуспел, что, когда его на волне антиалкогольной кампании избрали председателем общества трезвости, действительно бросил пить. Точнее, как он сам выразился, «ограничил прием алкоголя до минимума, делая исключение только для таких глубоко укоренившихся традиций, как свадьбы и похороны».

На любой случай жизни у Дубова была заготовлена какая-нибудь банальность, он всегда знал, как правильно поступать, и, что самое удивительное, поступал, порой даже во вред себе, а не только поучал других.

Анатолий Иванович принимал жизнь так же, как принимал пищу – спокойно, размеренно, рационально и с благодарностью, и это, наверное, избавляло его от многих душевных мук.

Наконец Дубов убрал посуду, категорически отклонив попытки Ирины ее помыть, заварил чай и ободряюще улыбнулся:

– Павел Михайлович поручил мне взять над вами шефство, и я с большим удовольствием сделаю это, хотя ума не приложу, чем могу быть вам полезен.

– Ну как же… – стушевалась Ирина, – у вас такой опыт.

– Опыт да, есть, не стану скромничать. Но в плане профессионализма вы ни в чем мне не уступаете, а что до душевных всяких мук и угрызений совести, то я никогда их не испытывал.

– Никогда?

Дубов отрицательно покачал головой:

– Никогда! И вы тоже не будете, когда сядете в реальный процесс. В теории можно вообразить себе что угодно, а когда начинается настоящая работа, восприятие меняется, и многое из того, что пугало, отходит на второй план. Поверьте, не так страшен черт, как его малюют.

– Это да…

– Вы не ошибетесь, если все делаете правильно. Тщательно изучите все доказательства, взвесьте за и против, выносите приговор, только когда не осталось ни малейших сомнений, и вы будете спать совершенно спокойно. Помните, что вы являетесь орудием выражения воли государства, причем не единственным орудием, а всего лишь частью стройной и надежной системы.

Ирина кашлянула, зная, что, если Дубова не остановить, он так и будет сыпать общими фразами.

– Если можно, я бы хотела обсудить ваш последний процесс.

– Конечно, Ирина Андреевна, с удовольствием.

– Только дело, наверное, находится в работе в вышестоящих инстанциях…

Дубов хитро улыбнулся:

– А оно нам и не потребуется. Изучая дело перед процессом, я для удобства всегда составляю себе небольшой конспект, где фиксирую основную фабулу, формулирую для себя наиболее важные вопросы и отмечаю сомнительные места. А вы разве так не делаете?

Ирина потупилась.

– Горячо рекомендую вам взять себе такую привычку. Очень облегчает труд. Кроме того, по ходу процесса я все основные моменты рассматриваемых дел ежедневно заношу в блокнотик.

– А это еще зачем? – изумленно выпалила Ирина. – Протокол же ведется.

– Выйдя на пенсию, я планирую заняться сочинением детективных романов, – слегка смутившись, признался Дубов.

Предположив про себя, что это будут самые скучные на свете книги, Ирина пожелала ему творческих успехов.

Анатолий Иванович достал из ящика стола пухлый черный ежедневник и тонкую стопочку листков писчей бумаги, вложенную в пластиковую папку со схематичным изображением Петропавловской крепости.

– Пожалуйста, изучайте. Конечно, мои записи субъективны и не дадут вам непосредственности восприятия, но, насколько я понял, вам интересен именно ход моих мыслей, а фактуру дела вы под сомнение ставить не собираетесь?

– Конечно нет, но это ведь личные заметки…

– Ничего страшного, если для пользы дела. Ознакомьтесь на выходных, а потом обсудим те моменты, которые вызовут у вас сомнения. Вот, извольте, – быстро пролистав ежедневник, Анатолий Иванович вложил папку между нужных страниц, – делаю для вас закладочку, чтобы вы сразу видели, откуда начинать.

Приоткрыв обложку, Ирина заметила, что почерк у Дубова четкий и разборчивый, а сокращения понятны. Она немного еще поотнекивалась для приличия, мол, неудобно совать нос в личные дневники и «не дай бог, потеряю», но Анатолий Иванович все же всучил ей свой блокнот.

В субботу с самого утра зарядил дождь, чему Ирина нельзя сказать чтобы сильно огорчилась. В присутствии мамы она всегда старалась чем-то себя занять или хотя бы изобразить бурную деятельность, чтобы не получить «лентяйку», «неряху» и «грязища кругом, а она ручки сложила». Но сегодня все домашние дела она переделала до обеда, а на садовые работы имелась индульгенция в виде дождя, так что смело можно почитать дубовские записки, пока Володя отбывает свой дневной сон.