Вечный попадос IV (СИ) - Страница 4

— Не хочу играть в дочки-матери, — дуется первая девочка. — Вечно ты со своими куклами, Вторая.

— Да ладно тебе, — миролюбиво возражает девочка с пупсом. — Твой папа сказал, нам надо больше времени проводить вместе.

— Не хочу! — сердится девочка с роботом. — Ты мне не нравишься! И вообще, не хочу играть с малышнёй!

— Да ладно, — ядовито усмехается Вторая. — Всего лишь десять лет разницы. Потерпи уж того, кто завтра умрёт вместо тебя.

— В каком смысле? — настораживается первая.

— Тебе что, не сказали? — хохочет Вторая. С каждым словом она становится больше и всё сильнее нависает над первой девочкой. — Твой отец тебе вообще хоть что-нибудь рассказывает? Или ты думаешь, что в нейрохирургическом экспериментальном центре твоего дяди тебе станут делать операцию на сердце? Да ты ещё наивнее, чем я-малолетка!

Последнюю фразу Вторая буквально кричит, нависнув над девочкой с роботом. Но вместо того, чтобы испугаться, первая откладывает игрушку и берёт Вторую за руку.

— Почему тебе обязательно надо умирать? — шепчет так тихо, что я едва её слышу. — Разве ты не можешь жить также, как и я?

Вторая возвращается к прежнему размеру, будто сдувается.

— Нет, — произносит с горечью. — Сама подумай, ну как я выживу? Ты заберёшь моё тело. Твоё умрёт. А мне места не останется.

— Останется, — первая девочка обнимает Вторую. — Давай теперь будем вместе.

Сцена затемняется. Затем вспыхивает красный свет. По площадке мечутся невнятные тени и доносятся голоса.

— Борис Петрович, поздравляем! Пересадка прошла успешно!

— Временные проблемы с памятью — это норма! Скоро всё наладится.

— Ничего страшного, что девочка не помнит то, что происходило до операции. Главное, что помнит папочку…

И снова темнота и тишина.

А затем мы слышим пение. Без слов, на манер колыбельной. Это и в самом деле оказывается колыбельная — луч выхватывает из темноты фигуру девочки, которая баюкает робота на манер младенца.

С другой стороны сцены появляется бело-красная клоунская маска. Которая начинает сурово выговаривать голосом Бориса Петровича — настолько реалистично, что у меня мороз по коже.

— Разве ты не собиралась заняться кибернетикой? Тебе ведь пятнадцать, не пять! Почему ведёшь себя как маленькая? Ты точно моя дочь? Точно человек?..

Девочка откладывает робота в сторону и встаёт на ноги, глядя в сторону маски.

— О чём ты, папа? — спрашивает со слезами в голосе. — Я совсем не понимаю. Тебе не нравятся мои игры? Я больше не буду.

Она отпинывает свою игрушку в сторону и та исчезает в темноте.

— Видишь? — улыбается девочка. — Я всё ради тебя сделаю! Что скажешь! Теперь ты доволен?

Маска молчит. Девочка ждёт ответа.

— Ясно, — наконец произносит Петрович мрачно. — Ты не она. Моей дочери больше нет.

— Врёшь, — шепчет девочка.

— Это ты врёшь, подделка.

— Нет! — девочка резко вскидывает голову. — Неправда!

Маска безжалостно улыбается:

— Ты сама знаешь, что я прав. Будешь теперь делать всё, что я скажу, ясно?

— Нет! — девочка сердито топает ногами. Сцена, а за ней и весь пол, начинают качаться.

— Да, — смеётся маска. — Послужи на благо дома Обуховых хотя бы так, подделка.

— Я не подделка! — уже по-настоящему ярится девчушка. — Я настоящая! Я существую!

Маска что-то говорит, но её уже не слышно. Окружающее пространство заполняет оглушающий многоголосый вопль. Пол под ногами и сцена продолжают раскачиваться. Где-то неподалёку грохает сверху кусок чего-то…

Так, пора это заканчивать!

— Бо!

Пара пуль, одна за другой, вонзаются в улыбающуюся маску. Из трещин на ней сочится красная жидкость, похожая на кровь. Правда, я в этом далеко не так уверен, как хотелось бы.

Девочка замолкает и замирает. Теперь в ушах звенит тишина.

— Поч-шшшему ты стреляешшш в меня? — шепчет незнакомый голос. — Разве я преступник? Разве не ж-шшшертва?

— Ты сам сделал свой выбор, — припечатываю безжалостно. — Сам решил, как надо поступать. А когда не получилось, как хотелось, — обвинил во всём другого.

— Да что ты понимаешшш, — оскорбляется голос. — Легко судить о том, чего никогда не переж-шшшивал. Ты вообщ-шшше из другого мира. И детей у тебя никогда не было.

Усмехаюсь:

— Это ты сейчас меня уязвить так пытаешься, да? Не получится! Потому что не важно, из какого я мира. Не важно, что у меня есть, чего нет. Важно только, принимаю ли я ответственность за собственные действия. Да и вообще — за всё, что меня касается.

— И-шшш ты, — тянет голос. — Тогда как, по-твоему, я долж-шшшен был поступить? Принять в семью нелюдя, который будет ж-шшшить вместо моей дочери? Не ж-шшширно ли будет?

Громкие аплодисменты заглушают окончание фразы. Это я стараюсь, аж ладони отбил. Но восхищение требует выхода.

— Ай, молодца! — поражаюсь я. —Спрашиваешь совета, которому даже не собираешься следовать!

— Откуда ты знаешшш? — изображает недовольство голос. — Я, мож-шшшет, благодаря этому стану действовать по-иному.

— Не станешь, — качаю головой. — Тебя ведь не существует.

Трещина на маске расширяется с громким звуком.

— Да что ты такое говоришшш? — веселится маска. Только меня не проведёшь: я слышу нотки паники в её голосе. — Скажи ещ-шшшё, что сам с собой тут болтаешшш…

Киваю:

— Да, примерно так и есть. Только не с собой. С Сашей.

Трещина на фарфоровой физиономии становится ещё шире.

— Саши больше нет! — голос так злится, что забывает шепелявить в нужных местах. — То, что ты видел в доме Бориса Петровича — нелюдь, занявший её место!

Зеваю — что-то надоело мне выслушивать эту болтовню.

— Какие будут ваши доказательства? — цитирую старый фильм. — Кокаинум не предлагать.

— Не знаю я этих ваших кок… кака… дряни этой! А у тебя какие доказательства есть?

— Ай-ай-ай, — грожу пальцем не в меру наглой маске. — Нехорошо вопросом на вопрос отвечать. Но мне не жалко. Внимай: о моём иномирном происхождении не знает практически никто. Саша одна из немногих.

— Подумаешь! — хохочет голос. — Она кому угодно могла об этом разболтать! Возможностей было — вагон и маленькая тележка.

— Тогда об этом бы объявили по телевизору, — улыбаюсь я. — Грех не использовать такую информацию против намозолившего глаза конкурента. Так что Петрович об этом понятия не имел. Вообще.

Маска молчит, переваривая услышанное. Всерьёз что-то возразить она явно не может. Я пафосно тыкаю в сторону маски пальцем:

— А в следующее мгновение — ты распадаешься.

Громкий треск — будто раскалывается сердцевина столетнего дуба. Маска разлетается на мелкие осколки, а вслед за ней исчезает сцена с так и не шелохнувшейся девочкой.

Чернота вокруг рассеивается. Теперь в помещении, где мы находимся, совсем пусто. Только пришедшие со мной вроде как соратники взирают на меня в немом изумлении.

— Вообще-то вы тоже могли помочь, — ворчу я. — Хоть бы ты, Папка, высказался. Я что, за всех отдуваться должен?

Киборг с огорчённым видом мотает головой. Ну, хоть не соглашается, и то хорошо.

— Они не могли, — отвечает за Папку бог-змеюка, который по-прежнему где-то прячется. — Я запретил. Хотел посмотреть, как ты один выкрутишься.

— В следующий раз при встрече я тебе втащу, — сердито сообщает Дрейку вновь завладевший языком Иван Васильевич. — Ну что, куда идти? Где Куджо?

Задумчиво озираюсь вокруг.

— По идее, она сама должна к нам выйти. Думаю, уже скоро.

— Как у тебя всё просто, — хмыкает тоже обретшая голос Кира. — Повернуть разрушение ядра вспять почти невозможно. Да и после будете жить, как на пороховой бочке, ведь оно, того и гляди вернётся в прежнее состояние. Оно вам надо?

— Не вернётся, — успокаиваю вскинувшегося было киборга. — Потому что Саша никогда бы не захотела становиться ядром разрушения. И даже сейчас могла справиться со всем в любой момент и собственными силами. Просто это было бы чуть дольше и сложнее.