Вечный комендант (СИ) - Страница 6

   Любовь определенно творит со мной чудеса - я словно летаю. Не уверен, что млекопитающие и птицы произошли от общих предков, но одно могу сказать с определенностью: на моей спине будто выросли крылья. На работу прибегаю гладковыбритый, чистый, пахнущий дезодорантом, не знаю усталости и неудач, так что директор, помимо материального поощрения, не скупиться и на словесные, каждое собрание начиная с воспевания моей персоны - этакая молитва за здравие.

   Зато после работы, не заезжая - привести себя в порядок - домой, помятый и потный, я спешу в общагу, где она, не говоря ни слова, раздевает меня прямо на пороге. Оля - само воплощение животной страсти, а мой запах для нее - как приманка для хищника. Я точно знаю: ей, как первоклассной собаке-ищейке, не составит труда найти свою жертву, даже если я ослепну и потеряюсь - а заблудиться в нашей маленькой столице можно, разве что потеряв зрение.

   Возможно, Олю я немного перехваливаю, но я ведь и вправду ничего не видел, что, впрочем не удивительно - от окружающего мира я вновь отгородился повязкой для глаз. На этот раз - по собственной воли и без принуждения. И конечно же не на заднем сиденье автомобиля, а на входе в общагу, путь от которого до комнаты с ожидающей меня Олей я и вправду могу пройти с завязанными глазами.

   Что я, собственно, и сделал.

   В коридоре - звенящая тишина. Неудивительно: начались зимние каникулы и иногородние - а других тут и нет - разъехались по домам, чтобы вернуться через две недели поправившимися и с горящими, жаждущими продолжения дикого студенчества глазами.

   Держась за перила, поднимаюсь на второй этаж, где, отсчитав ровно девять шагов, останавливаюсь и поворачиваюсь направо - лицом к двери, за которой меня ждет очередная бессонная ночь. Немного постояв, улыбаюсь неожиданной мысли и вот уже с моих плеч падает пуховик, а вслед за ним в разные стороны, как от объятого пламенем бедолаги, летит вся остальная одежда. Кроме повязки на глазах. Толкаю всегда открытую к условленному часу дверь и делаю шаг вовнутрь, чувствуя, как от комнатного тепла гусиная кожа на моей, успевшей-таки замерзнуть в коридоре заднице снова обращается в человеческую.

   Сюрприз явно удался, сужу я по гробовой тишине в комнате. Я жду, когда схлынет волна Олиного удивления, и, по достоинству оценив великодушие господина, избавившего свою нежную рабыню от нетерпения - вечного спутника ритуала раздевания, она сразу пустит в ход весь арсенал ласок, отчего я, как кэролловский кролик, буду безумно долго падать в пропасть, пока, устав от полета, не плюхнусь на заботливо подложенный матрац.

   Вместо этого в море удивления погружаюсь я сам, когда слышу: "Ничего не скажешь, красавец!" - насмешливый мужской голос.

   ***

   Боже, как она очаровательна в своей беспомощности!

   Теперь, хотя бы отчасти, мне понятны чувства маньяка, возбуждающегося от одного вида связанной женщины. Занятно, но стул, к которому привязана Оля, кажется естественным продолжением ее самой, и я покрываюсь потом от одной мысли, что погладить Олино бедро не более сладостно, чем потертую деревянную ножку, а вцепиться пальцами в стягивающую ее запястье веревку - не менее волнительно, чем в переливающиеся блеском волосы.

   - Ну и как он? - слышу я голос, тот самый, что окатил меня на входе и понимаю, что это он.

   Муж. Суженый. Ее, будь он проклят, судьба.

   - Как он в постели, спрашиваю? - уточняет, видимо считая ее тугодумкой, он.

   - О, прекрасно! - смотрит прямо в глаза мужу Оля. - И, кстати, у него огромный член, не то что у некоторых, - насмешливо бросает она. - Не член, а какая-то генно-модифицированная кукуруза. Да что кукуруза - торпеда! Останкинская телебашня, слышишь, мать твою!

   Продолжать Оля могла бы, кажется, еще долго, точь-в-точь как та сексапильная брюнетка в "Четырех комнатах" - этой безумной комедии, которую мы частенько крутим на работе. Если бы не одно "но": все эти комплименты она произносит лишь в моей голове. Потому что реальная Оля, хотя и привязана, подобно воображаемой, к стулу, но у нее, у реальной, изо рта торчит здоровенный кляп.

   Вот мне и приходится додумывать за нее ответы, и сбрендил тут скорее не я, а ее благоверный, который - надо же додуматься - устроил допрос жене, которой сам же заткнул рот.

   Хотя, возможно, я немного преувеличиваю, и кляп в Олин рот вставлял не лично Сорин, а кто-то из его, так сказать, ассистентов. Которых сюда, в тесную комнатушку шестого общежития госуниверситета, набилось аж восемь человек.

   Собственно, их присутствие и удерживает меня от россыпи откровенных метафор в адрес воображаемой Оли - мне ведь тоже нетрудно: "бублик, нора, туннель"; фантазия - единственная бесконечная субстанция во Вселенной, кроме, разумеется, самой Вселенной. Но сейчас я не решаюсь даже мысленно произнести эти и тысячи других подходящих к Олиному естеству слов. Не потому, что стесняюсь посторонних, просто, так же как Оля, я привязан к стулу - этими же посторонними, которые в качестве компенсации избавили меня от повязки на глазах.

   А еще - потому, что ко мне подходят два бугая, легко поднимают стул - нет, не с Олей с кляпом во рту, а со мной и без повязки на глазах. Лучше б не снимали, думаю я и зажмуриваюсь, когда стул, а значит и меня ставят на подоконник и настежь распахивают окно.

   Не открывая глаз, я безошибочно могу предсказать развязку. Прощальный немой взгляд любимой - от ужаса ли, или от кляпа ли во рту, уже не разобрать, и мой немой взгляд - этот-то точно от ужаса. Даже пискнуть не успел, что, может, и к лучшему: безмолвная смерть - это как-то очень по-мужски. Два бугая без усилий приподнимают передние ножки стула и равновесие меняется не в мою пользу. Комната исчезает, зато появляется до бескрайности голубое небо, уносящееся вдаль - только ради этого эффекта стоило выпасть из окна - на фоне которого лицо Оли, с растекшейся тушью и кляпом во рту, парит прямо перед моими глазами как трехмерная голограмма, неподвластная элементарным законам физики.

   Только вот перед тем как исчезнуть, наша с Олей комната в последний раз проходит через сканнер моих глаз - вся, вместе с восемью мрачными ублюдками, среди которых где-то стоит ее муж, где именно, я не разобрал, все они для меня - одна сплошная серая масса. Я успеваю увидеть прогнувшуюся кровать, стол с непочатым шампанским и - вот это да! - старый распахнутый настежь шкаф.

   Из которого разве что не вываливаются - покруче меня со стулом из окна - женские шмотки. Платья, кофты, сорочки, чулки, джинсы. И юбки - как это я, тот, который ни одной не пропускает, мог так облажаться? И ежу - вот только его, в компанию к тараканам, мокрицам и мышам, в общаге не хватало - ведь понятно.

   Любовь - это как дальний свет, грустнею я, понимая, что был ослеплен. Теперь же, оказавшись на грани - в буквальном смысле, ведь стул со мной никто с подоконника не убирал, хотя, если честно, и не сбрасывал, все это лишь плод моей бескрайней как Вселенная фантазии, - я прихожу к выводу, который вряд ли скрасит эти, возможно последние мгновения моей жизни.

   Оля здесь вовсе не для того, чтобы встречаться со мной - в общаге она, представьте себе, скрывается, расставшись с мужем и прихватив свой гардероб. И, кстати, деньги - уж не думаете ли вы что шампанское и икра прописаны отдельной строкой в моем скромном бюджете?

   Совершив над собой форменное издевательство, я мучительно приоткрываю глаза и натыкаюсь прямиком на взгляд Олиного мужа. Взгляд - о нет, не убийственный и вряд ли способный покончить со мной, столкнув с подоконника, к примеру. У него - я имею в виду мужа - в распоряжении гораздо более верные способы расправы, чем, признаемся, весьма травматичный, но вряд ли смертельный для меня вариант падения со стулом со второго этажа. Его браткам ничего не стоит порвать меня в клочья - для них это такая же часть работы, как для меня - оформление гарантийного талона. Только вот взгляд Олиного мужа наталкивает на мысль, которая еще несколько мгновений назад сошла бы за слабость обреченного: может, все обойдется?