Вечный колокол - Страница 31
– Тебе было всего тринадцать? – спросила Дана. Млад никогда не говорил с ней о пересотворении.
– Я так считаю: или ты мужчина, или нет, – важно изрек Ширяй, – если нет – о каком испытании можно говорить? Почему ты в тринадцать лет был мужчиной, а он в пятнадцать мужчиной быть не должен?
– Я же говорю, меня готовили к этому с рождения, – вздохнул Млад, – а он рос в окружении полусумасшедших женщин и попов. Ты бы слышал, чему они его учили!
– И ты хочешь за неделю сделать его мужчиной? – грустно улыбнулась Дана.
– Да! – вспыхнул Млад, – да, хочу! Потому что если он не станет мужчиной, он умрет!
– И если это случится, ты будешь думать, что во всем виноват?
– Не надо! Это неправильно! Я взял его к себе не для того, чтоб сделать все, что я могу! И не для того, чтоб оправдывать себя тем, что у меня была всего неделя! Мой отец говорил мне: нет ничего хуже, чем сказать самому себе «Я сделал все, что мог». Он творил чудеса, он поднимал на ноги безнадежных больных, потому что никогда не говорил: «Я сделал все, что мог»!
Неожиданно, вспышкой, перед глазами появилось лицо доктора Велезара: «Здоровье князя уже не в моей власти». А ведь князь был еще жив…
Миша вернулся быстро. Он вбежал в дом в расстегнутой шубе, без шапки, и прямо с порога кинулся Младу в ноги: тот едва успел повернуться в его сторону.
– Прости меня! Прости! – выкрикнул мальчик и разрыдался, – Спаси меня!
Млад тяжело вздохнул: он никак не мог привыкнуть к бесконечным просьбам о прощении, его передергивало оттого, что кто-то падал перед ним на колени, поэтому взял Мишу подмышки и усадил рядом, обнимая за плечо.
– Ну? В чем ты виноват на этот раз?
– Я… я правда виноват, – всхлипнул мальчик и ткнулся лицом Младу в грудь, – я не говорил тебе. Я хотел сказать, но не говорил. А ты должен был знать.
– О чем?
– В белом тумане меня встречает Михаил Архангел. Он говорит со мной. Он говорит совсем не то, что говоришь ты! Он сейчас… он сказал, что уведет меня к Господу, стоит только дать ему руку, и он уведет меня к нему… Никаких испытаний для этого проходить не надо. Я крещен, а значит – я принадлежу ему.
Млад помертвел. Первым его желанием было немедленно, сейчас же идти в лес и разводить костер – подниматься наверх. Он на миг забыл о том, что он белый шаман и никогда не сражался с духами, это не его стезя. Он забыл о том, что просто умрет, если попытается подняться – доктор Велезар прав, сердце остановится. Надо, по меньшей мере, еще дня три-четыре, чтоб на подъем хватило сил. А главное, что он скажет огненному духу с мечом? Что тот неправ?
– И почему ты с ним не пошел? – спросил Млад ледяным голосом.
Миша расплакался еще сильней и обхватил шею Млада руками.
– Потому что ты можешь меня спасти! Ты мне не лжешь! Ты меня любишь по-настоящему!
– А он? Он тебя любит не по-настоящему?
– Он… Он хочет, чтоб я умер…
В дом зашел Добробой и стащил с головы шапку, виновато поглядывая на Млада, словно считал поручение выполненным с недостаточным рвением.
Млад похлопал Мишу по спине, снял с себя его руки и вытер ему слезы рукавом.
– Хватит плакать. Я не могу тебя спасти, тебя никто не может спасти, при всем желании. Ты сам себя спасешь, слышишь? Сам.
– Правда что, Миш, – встрял Ширяй, – ну что ты как маленький. Посмотри, нас тут трое. Мы все прошли испытание и ничего, правда, Добробой? И ты пройдешь. Все проходят. Ты, главное, не бойся. Ты делай все, как Млад Мстиславич говорит.
На следующее утро, едва рассвело, Миша с тоской глянул в окно и сказал:
– Уходите.
Млад не стал переспрашивать, поднял узел с собранными Даной вещами и закинул его за плечо: дальше Миша пойдет один. Так и подмывало успокоить себя мыслью: он сделал все, что мог. Так и хотелось сказать: ничего изменить нельзя, все идет своим чередом. Но что-то внутри противилось этому! Все можно изменить, надо только захотеть!
– Да ладно, Млад Мстиславич, – усмехнулся Ширяй, забирая свои вещи, – ничего с ним не будет. Все проходят, и он пройдет.
– Я думаю, может все же подняться… Посмотреть на этого Михаила Архангела поближе… – пробормотал Млад.
– А он что, может что-то сделать? Или так, разговоры разговаривает? – спросил Добробой.
– Ничего он сделать не может. Другие духи не позволят, – вздохнул Млад.
– И зачем тогда подниматься?
Действительно. Наверное, это как раз и нужно для того, чтоб потом сказать себе: я сделал все, что мог. Нет в этом никакого смысла.
Дана ушла на занятия, Млада встретила девушка из Сычевки, которая приходила к Дане вести хозяйство – крупная, румяная, с большими руками и толстой русой косой на плече.
– Здрасте, Млад Мстиславич! Кушать хотите?
– Нет, спасибо, Вторуша. Я тоже сейчас на занятия пойду, – ответил Млад и поставил узел у порога.
– Что, и чайку не попьете?
Млад покачал головой и улыбнулся, хотя улыбаться вовсе не хотелось. Внутри зрело нехорошее, сосущее волнение.
Он еле-еле отчитал две лекции, на которых, вместо того, чтобы рассказывать студентам третьей ступени о расписании вызова дождей, пришлось отвечать на их вопросы о вече, о гадании, о смерти князя Бориса и о происшествии в профессорской слободе.
Едва вторая лекция закончилась, Млад побежал к дому, но войти не решился: походил вокруг, прислушиваясь и всматриваясь в окна. Добробой стопил печь с утра, и раньше завтрашнего вечера тревожить Мишу не стоило. Млад почесал ленивого Хийси за ухом и выпустил цепь так, чтоб пес мог добраться до крыльца: вдруг что? Мальчик в доме один…
Млад присел на скамейку у колодца: уходить не хотелось. Вдруг Мише что-нибудь понадобится? Вдруг он передумает? Вдруг…
– Ну и что ты тут делаешь? – Дана подошла неслышно. Или Млад просто не заметил ее шагов? Ведь снег скрипит на морозе так громко…
– Я? – он кашлянул, – я думал… я хотел…
– Младик, пойдем. Ты же говорил, что теперь он идет сам, разве нет?
– Да, конечно, сам… Но мало ли что?
– Младик, перестань себя накручивать. Пошли обедать, уже темнеет. Вторуша для тебя пирогов испекла.
Меньше всего ему хотелось пирогов…
Но в доме Даны топилась плита, дрова щелкали за заслонкой, на столе мурлыкал самовар, и только там Млад вспомнил, что не спал всю ночь, разговаривая с Мишей.
– Да ты засыпаешь, чудушко мое… – Дана обняла его сзади за плечи и поцеловала в макушку.
– Нет, ничего… – проворчал он.
– Давай-ка я уложу тебя в постель, мой хороший.
Ее тонкие руки помогали ему раздеться, а потом гладили по голове и по плечам, и Млад растаял от ее прикосновений, расслабился, позволил тревоге уйти ненадолго. Почему Дана выбрала именно его? Почему из тысячи мужчин, которые могли бы сейчас быть рядом с ней, она гладит именно его голову? Теплое, уютное счастье свернулось в груди клубком, и он заснул успокоенным.
Ему снился Миша и огненный дух с мечом, который уводит его из белого тумана, наверх, к своему христианскому богу…
Три дня Млад не находил себе места, три дня бродил вокруг дома, заглядывая в окна. Топил печь, кормил Хийси, а потом не мог уйти. Если бы не Дана, он бы не спал вовсе, и вовсе не ел. Волнение усиливалось с каждым часом, и к вечеру третьего дня дошло, как ему казалось, до предела: от нервной дрожи стучали зубы.
За ужином он ничего не ел, вскакивал и ходил, выглядывая на улицу то в дверь, то в окно.
– Чудушко… – вздохнула Дана, – тебе не кажется, что ты берешь на себя то, что от тебя не зависит?
– Нет, не кажется… – Млад прикусил губу, но, подумав, улыбнулся Дане, – оно на самом деле от меня не зависит…
«Здоровье князя уже не в моей власти»…
– Тогда что ты бегаешь туда-сюда?
Млад сел за стол, взял в руки пирожок, которые неизменно пекла для него Вторуша, но, откусив кусок, понял, что проглотить его не может: так и застыл с непрожеванным куском во рту. Дана покачала головой и придвинула к нему чашку с остывшим чаем. Млад запил пирожок и поперхнулся – Дана подошла сзади и стукнула ему между лопаток.