Вечный колокол - Страница 24

– Я ничего такого не говорил… – пробормотал Млад.

– Да, я трус и лжец! А ты – дурак! Просто дурак! Неужели ты не понимаешь, что тебя растопчут? Никто не скажет тебе спасибо и не оценит твоего подвига. Наоборот, вспоминать тебя будут, как предателя Родины, ты этого хочешь?

– Мне совершенно все равно, как меня будут вспоминать… – сказал Млад тихо, опустив голову, – Я не вижу в этом никакого подвига и не жду никакой благодарности. Я просто не могу отказаться от своих слов, потому что это будет низко.

– Высоким хочешь быть? Боишься гордостью поступиться? А если ты ошибаешься? Если Белояр ошибается? Если это будет всего лишь исправлением ошибки?

– Я не могу ошибаться.

– Да ну? Вот такой ты великий волхв! Сорок волхвов ошиблись, один ты увидел Правду?

– Я не могу ошибаться только потому, что я всего лишь усомнился в правдивости гадания. А сомнение не может быть ошибкой. Я сомневался, поэтому не стал подписывать грамоту. Разве это неправильно?

– Ну и кто тебе мешает перестать сомневаться? Ну что ты опять смотришь? Млад, почему никто не сомневался, а ты усомнился, а? Неужели ты не понимаешь, что от твоего слова ничего не зависит? Все пойдет своим чередом, все пойдет так, как задумано кем-то, и не нам с тобой вставать у этих людей на дороге!

– Я всего лишь делаю то, что должен… – Млад сжал зубы.

Раздался легкий стук в окошко, выходившее на крыльцо, но декан не обратил внимания даже на приоткрывшуюся через секунду дверь.

– Ты делаешь глупости! И говоришь ерунду! – упрямо сказал он.

– Кто это делает глупости и говорит ерунду? – в дом вошла Дана, улыбающаяся и румяная с мороза. Каждый раз, когда Млад встречал ее неожиданно, она на секунду ослепляла его своей красотой. Особенно в этой шапке с собольей оторочкой поверх красно-черного платка.

– Кто же, как ни Млад Мстиславич! – проворчал декан, – Дана Глебовна, ты – здравомыслящая женщина, объясни ему, что он должен поехать на вече и сказать, что ошибся!

Дана сняла шубу и сапожки.

– Почему это он должен говорить, что ошибся? Нет, милый мой Прозор Малютич! Это, во-первых, не мое дело, Младу Мстиславичу видней, как поступить. А во-вторых, не вижу причин, почему он должен отказываться от своих слов.

– Да не простят ему этого! Не простят. Его еще вчера обвиняли в предательстве, а завтра и вовсе отдадут толпе на расправу!

– Видала я вчера, как толпа хотела с ним расправиться, – Дана, проходя мимо Млада, легко и незаметно тронула его за плечо, – жаль, тебя там не было, Прозор Малютич! Не иначе, ты сон-травы на ночь выпил, и спал как убитый!

Декан покраснел и втянул воздух сквозь зубы.

– Мой дом стоит далеко от терема выпускников. Я действительно ничего не слышал…

– Это у Млада Мстиславича дом, а у тебя – терем, Прозор Малютич, – улыбнулась Дана, – за дубовыми ставнями, да на третьем ярусе и вправду ничего не услышишь.

– Едкая ты какая… – качнул головой декан, – ну не слышал я, не слышал! Казни меня за это!

– Да не за это я тебя казню, – Дана села поближе к Младу, – а за то, что ты свою шкуру его честью прикрыть хочешь.

– Ну, знаешь… – прошипел декан, – мне от его глупости ничего не будет! Я о его будущем думаю!

– Не иначе, ты хочешь сказать, что университет не встанет за своего профессора?

– Ректор может и отказаться… – неуверенно пробормотал декан.

– Так вот, ректору и передай: пусть только попробует! Мигом вылетит из своего терема дубового в избушку попроще! Не бояре его на ректорство сажали, не бояре и снимут! Не папа Римский!

– Да Млад и до университета не доедет, если вместе с Белояром на вече выступит!

– С Белояром? – Дана вопросительно глянула на Млада, и тот кивнул, – неужто старый волхв тоже усомнился?

Млад кивнул снова.

– Заварил ты кашу, Млад Мстиславич, – вздохнула она и посмотрела на него снисходительно.

– Вот и я о том же, – обрадовался декан, – смута, разброд! Тянули же тебя за язык!

– Я не это имела в виду, – Дана глянула на декана исподлобья, – я хотела сказать, что Младик… Млад Мстиславич единственный из всех заподозрил обман и не побоялся сказать об этом. А ты, Прозор Малютич, вместо того, чтобы уговаривать его отказаться от своих слов, лучше б собрал ему стражу из студентов. Глядишь, не надо будет опасаться, доедет он до университета или не доедет!

Декан поморщился.

– Да не надо мне никакой стражи, – успокоил его Млад, – я сам как-нибудь…

– Смотри, Млад Мстиславич, – декан поднялся, – я тебя предупредил. Говорить с тобой бесполезно, но так и знай: я тобой не прикрываюсь, и бояться мне нечего. Я тебе только добра желаю.

Едва за деканом закрылась дверь, Дана посмотрела на Млада совсем по-другому.

– Младик, ты, конечно, совершенно прав. Но, если честно, мне за тебя страшно. Новгородцы – не студенты. А если их так же заморочили, как наших вчера ночью?

– Я же буду с Белояром, – улыбнулся Млад, – никто не посмеет тронуть волхвов. Не бойся.

Ему было необыкновенно приятно, что она боится за него, и так горячо его защищает. Он даже поверил ненадолго, что на самом деле значит для нее гораздо больше, чем ему кажется.

– Жаль, женщин не пускают на вече… А то бы я поехала с тобой.

– Зачем? – удивился Млад.

– Посмотрела бы на тебя… на вече… – ответила Дана с загадочной полуулыбкой, и он в который раз не понял, что она имеет в виду.

В день гадания, ближе к закату, юный князь Волот Борисович пожелал выехать в детинец, к посаднику. Тысяцкий Ивор Черепанов зашел доложить о событиях в Новгороде и поставить князя в известность о том, что дружина поднята и стоит у стен детинца, охраняя порядок, но Волот его перебил, объявив о желании выехать в Новгород.

– Ну куда тебе ехать, княжич! – тысяцкий снисходительно махнул рукой, – без тебя командиров хватит! Будешь путаться под ногами!

Волот давно привык к тому, что Ивор ни во что не ставит своего ученика, он и не обижался на учителя, но в этот раз слова тысяцкого резанули его, словно кривой татарский нож. Волот сузил глаза и чуть откинул голову.

– Я не княжич, Ивор. Я князь. И не только князь по рождению – я князь Новгородский, так постановило вече! А ты забываешь об этом на каждом шагу.

– Не рано ли ты показываешь зубы, парень? Не рано ли думаешь о власти? – тысяцкий тоже сузил глаза и посмотрел на Волота сверху вниз.

– Если я не буду думать о власти, о ней подумаешь ты, – Волот посмотрел в глаза Черепанову и вспомнил слова доктора о силе, которую питает в нем вся русская земля, – ты считаешь, я не понимаю, почему Новгород призвал на княжение меня?

– Ты – символ для новгородцев, кровь и плоть Бориса! И не более!

– Пока – не более. А призвали меня для того, чтоб такие как ты могли рвать Новгород на части и набивать свою мошну, не опасаясь княжьего гнева!

– Осторожней, княжич… – недобро усмехнулся Ивор, – за такие слова воина я бы вызвал на поединок…

– Я не княжич, я князь! Любой воин из дружины примет вместо меня твой вызов, чтоб ты не унизил себя поединком с отроком. Не боишься?

– Ты князь только потому, что умер твой отец. И я бы на твоем месте не стал этим кичиться, – тысяцкий сказал это примирительно и назидательно, как учитель ученику.

– К сожалению, это действительно так. Я князь, потому что умер мой отец. И кроме меня княжить больше некому! Чем дольше я остаюсь для вас не князем, а княжичем, тем лучше для всех вас! Не спорь со мной, я еду в Новгород. Я поеду верхом, подготовь десяток дружинников для сопровождения. И не отроков, как в пошлый раз! Я еду не на охоту и не на потеху!

Черепанов вышел вон, качая головой так, словно Волот на самом деле собирался потешиться в кругу друзей, и в самую неподходящую минуту озадачил тысяцкого своими детскими играми.

Новгород шумел: по всему городу шли стихийные уличанские веча, больше похожие на сходки перед бунтом. Волот нарочно проехал через весь город, прислушиваясь к тому, о чем говорят горожане. На Неревском конце, возле капища, Сова Осмолов кричал о войне, о несостоятельности посадника, о силе новгородского войска и поддержке Пскова и Москвы. Но не успел он договорить, с торговой стороны подошла толпа с житьими людьми во главе, и вскоре кончанское вече превратилось в заурядную потасовку. Торговая сторона войны не хотела, но Волот не успел вернуться к детинцу, когда на Ярославовом дворище вспыхнул пожар: громили татарское торговое посольство и восточные лавки на торге. Купцы, чьи лавки стояли неподалеку, подняли на защиту своего добра всю гильдию, а на помощь немецкому двору, под окнами которого занимался огонь, людей привел Чернота Свиблов.