Вечный колокол - Страница 19

Конечно, Дана уже спала. Млад долго думал, прежде чем постучать в темное окно: а стоит ли ее будить? Но она услышала его стук сразу, будто ждала его, зажгла свечу и отодвинула засов.

– Я сразу догадалась, кого леший принес ко мне в столь неподходящее время… – проворчала она, пропуская Млада в дом. Он очень любил смотреть на нее, когда она в одной шелковой рубашке: помятая, сонная, теплая. Особенно, если горела всего одна свеча.

– Я тут привез тебе кое-что… Я в Новгороде сегодня был, и вот, привез… У меня просто времени не было раньше…

– Не гунди. Опять шапку не надел? Сначала погреем уши, а потом поговорим… – Дана поставила свечу на стол, подняла тонкие руки и положила их ему на уши, – холодные уши.

Она приподнялась на цыпочки и дохнула ему в ухо – горячо и приятно.

– Я ненадолго совсем, пока Миша спит…

– Ага, – она дохнула ему в другое ухо, – теплей?

– Теплей, – он улыбнулся, – я чай привез. Хороший чай, из Индии. Смотри, какой красивый.

Млад вытащил из кармана коробок из тонкой соломки с инкрустацией.

– Ты – умница, – Дана подхватила коробочку, – ставим самовар. Не сомневаюсь, ты пришел поговорить.

– Ну… я не только… Я… просто…

– Ага, – она хохотнула и начала наливать в самовар воду, – давай. Оправдывайся.

– Хочешь, я сам самовар поставлю? – спросил он, подойдя к ней поближе, – не пачкай руки…

– Нет, не хочу, – она опустилась на корточки, заряжая самовар березовыми углями, – ты не можешь сделать и такой простой вещи без приключений.

Млад опустил голову: в прошлый раз он действительно забыл налить в него воды. А Дана рук вовсе не пачкала, складывая угли в самоварную трубу тонкими щипцами.

– Чудушко… – она обняла его за пояс и потерлась щекой о его бок, – ты создан не для самоваров. Неужели ты действительно не подписал грамоту, как болтает весь университет?

– Действительно, – Млад пожал плечами, не понимая, осуждает она его или нет.

– Вот за это я тебя и люблю, – Дана поднялась и вставила самоварную трубу в печную вьюшку, и Млад снова не понял, шутит она или говорит всерьез.

– Понимаешь, это были не мои видения. Мне почудилось, будто кто-то нарочно показал мне их. И я не стал подписывать.

– Я думаю, тебя после этого в покое не оставят… – Дана посмотрела на него искоса.

– Уже.

– Да? Так быстро?

– Ага. Ректор вызвал меня к себе – я еще из Новгорода не вернулся. Велел завтра на вече подписать грамоту и повиниться.

– Да ты что? – Дана присела на лавку у стола и подняла удивленные глаза, – что, прямо так и сказал?

– Ага. Сказал, не Белояр дает деньги университету…

– А… а ты что? И сядь, наконец, я не могу задирать голову.

Млад присел напротив нее:

– Я уже решил. Если из-за меня университет лишится денег, я не могу… понимаешь? Это, получается, не только мое дело. Я завтра же уйду из университета, чтоб никто больше не пострадал. Возьму ребят, поеду к отцу… Если уж они решили объявить меня лазутчиком татар, то ректору не придется меня защищать и подставлять университет под удар, понимаешь?

– Только глупостей не делай, ладно? Какой из тебя лазутчик? Ты в зеркале-то себя видел? – Дана усмехнулась и недовольно сложила губы, – и не вздумай никуда уезжать! Никто университет без денег не оставит, это не так просто. Слушай больше, что тебе ректор говорит! Девять десятых денег университету платит Новгород, и решает такие вопросы не дума, а посадник. Да, одну десятую нам жертвуют бояре, но без нее мы не обеднеем, так и запомни. Университет тебя защитит, никто не посмеет взять тебя под стражу без грамоты ректора, если им вообще придет такое в голову. Так что выбрось это из головы, понял? Герой нашелся… Решил он…

– Послушай, но не могу же я прятаться за чужими спинами? Подумай сама, ну как я могу?

– А ты не прячься за чужими, ты прячься за своими, хорошо? С чего это ты вдруг взял, что университет – это чужие спины?

– Ну… Это мое дело, только мое…

– Нет. Это не только твое дело. Слышал, что творилось сегодня в университете? Твоя заслуга, между прочим. Без тебя поискали бы наших татарчат и успокоились. А тут – до драк спорили, виноваты татары или нет.

– А ты считаешь – виноваты? – Млад поднял голову.

– Мне, если честно, совершенно все равно. По закону ваша грамота никакой силы не имеет, и неважно, подписал ты ее или нет. И не имела бы, даже если бы ее подписали сто волхвов.

– Нет, я имею в виду – не по закону. Ты сама как считаешь?

– Я никак не считаю. Мне никто не доказал ни их вины, ни их невиновности. И какой может быть разговор?

– Ты говоришь, как профессор-правовед, – улыбнулся Млад.

– А как я, по-твоему, должна говорить? Как баба из Сычевки? – она засмеялась, – я надеюсь, ты меня послушаешь и никуда не поедешь. Кроме ректора, в университете довольно законников, чтоб ты чувствовал себя спокойно. И это вовсе не чужие спины, как ты говоришь. Расскажи лучше, как себя чувствует твой Миша.

– Ты знаешь – лучше, – Млад улыбнулся, – только… мне кажется, он будет темным шаманом. Придется искать ему другого наставника. Жаль, конечно. Я за эти четыре дня к нему привязался. Уже думал, как мы станем подниматься наверх вчетвером. Никогда не поднимал наверх сразу троих.

– Как думаешь, он выживет? – Дана посмотрела на него испытующе.

– Думаю, да, – Млад сжал губы и торопливо добавил, – он очень поздоровел, поправился, и вообще – воспрянул.

– А ты не обманываешься?

– Я не хочу это обсуждать. Неужели ты не понимаешь? Ну как я могу об этом говорить?

– Если он умрет, ты представляешь, что начнется?

– Да я даже думать об этом не буду! – Млад откинулся назад и обиженно поднял брови, – мне совершенно все равно, что после этого начнется! Он же… он живой человек, он мой ученик! Знаешь, он Пифагорыча так жалел сегодня… Будто родного деда. Я не думал, что он такой… чувствительный. У него припадок случился.

– А что с Пифагорычем?

Млад рассказал о выходке пьяных студентов, на что Дана покачала головой:

– Не нравится мне это что-то… Я сегодня возвращалась из Сычевки и тоже встретила ватагу… Знаешь, стыдно признаться – я испугалась. Никогда ничего не боялась в университете, сколько лет тут живу. А тут чуть не бегом до дома бежала. Дикие они какие-то, словно ненормальные, глаза невидящие… Думала – дожила, студентов буду теперь бояться! Может, показалось? Темно было.

Млад очень пожалел, что его в это время не оказалось рядом – с ней он выдумывал несуществующие опасности и мечтал о подвигах, словно шестнадцатилетний юнец. Ему захотелось обнять ее узкие приподнятые плечи, но в это время закипел самовар, и вместо объятий пришлось тащить его на стол.

– Ты так на меня смотришь, – Дана улыбнулась, наливая кипяток в чайник, – как будто жалеешь, что сел слишком далеко…

Млад кивнул и придвинулся ближе.

– Я соскучился. И я так устал сегодня…

Она притянула его голову к себе на грудь – тонкими, гибкими руками – взлохматила ему волосы и шепнула в самое ухо:

– Младик, чудушко мое… Ну отчего же ты такой, а?

– Какой?

– Нелепый…

– Я и сам не знаю. Студенты меня ни во что не ставят… И шаманята мои.

– Ты сам это придумал? Студенты тебя обожают. Дай им возможность, они б тебя на капище поставили рядом с богами и поклонялись, как кумиру. И я вместе с ними.

– Что бы ты делала вместе с ними? – Млад обнял ее, и прижался щекой к тонкой шелковой ткани на ее груди.

– Поклонялась тебе, как кумиру.

– Почему?

– Потому что таких как ты не бывает. Потому что тебя совершенно невозможно любить, тебе можно только поклоняться.

Млад снова не понял, что она хотела этим сказать: подобными двусмысленными словами она морочила ему голову десять лет! Он потянулся к ее губам, но как только коснулся их, за окном раздался громкий крик:

– Вперед! Смерть татарам!

И призыву ответил вопль сотни глоток.

Дана дернулась и бросилась к окну, Млад вскочил вслед за ней: к профессорской слободе с факелами в руках неслась толпа студентов.