Вечный колокол - Страница 1

Крепкий мороз после короткой оттепели высеребрил высокие терема Сычевского университета: и бревна, и тесовые крыши, и резьбу ветровых досок, полотенец и наличников. Университет превратился в пряничный городок, облитый сахарной глазурью. Сычевка, заваленная снегом, дымила печами, и дымы уходили в небо прямыми пушистыми столбами.

Холода в тот год наступили рано, обильные снегопады завалили Новгород снегом в конце месяца Листопада, Волхов давно стал, превратившись в проезжую дорогу, и оттепель не поколебала крепости льда. Листопад уступал права месяцу Грудню – вместо обычной распутицы, ледяных дождей и сырого осеннего ветра Зима в хрустальных санях, запряженных тройкой белых коней, вовсю катила по безукоризненно чистой земле.

Млад вышел из главного терема, поспешно нахлобучивая треух на голову – мороз впился в уши, стоило только оказаться на крыльце.

– До свидания, Млад Мстиславич! – вежливо кивнула ему старушка-метельщица, убирающая снег с дорожки.

– До свидания, – пробормотал он, запахивая полушубок: после оттепели мороз казался странным и непривычным.

– Что ж ты так легко оделся? – метельщица сочувственно и укоризненно покачала головой.

Млад не вспомнил о морозе, когда выходил из дома. Только глянув на восходящее солнце, по дороге на занятия, он подумал, что мороз – покрепче утреннего – установился недели на две. Предсказание погоды было для него столь привычным, что частенько он не мог объяснить, откуда берется его уверенность.

Млад на ходу пробурчал метельщице что-то вежливое и почти бегом направился к естественному факультету – двухъярусному терему, где жили студенты: сегодня он пообещал ребятам дополнительное занятие для отстающих. Конечно, нормальный профессор устроил бы ее в главном тереме, заранее заказав аудиториум, но Млад любил заниматься в учебной комнате – уютной, с потрескивающей печкой, а иногда и за чарочкой меда.

Он столько внимания тратил на то, чтобы не уронить с головы треух и одновременно не дать распахнуться полушубку, что неожиданно наткнулся на декана, идущего по тропинке ему навстречу. Декан был человеком крупным во всех отношениях, так что Млад, со своим ростом чуть выше среднего, ткнулся головой в его выпуклую грудь, плавной дугой переходящую в не менее выпуклый живот.

– Млад! – декан недовольно сложил мягкие тонкие губы и пригладил ворс куньей шубы на груди, – ну что это за вид? Ты что, истопник? Что ты бегаешь по университету, как студент, грудь нараспашку? В валенках! Будто сапог у тебя нет! И когда ты, наконец, избавишься от этого собачьего полушубка? Сычевские мужики побрезгуют такое на себя надеть!

– Это волк, настоящий волк, – улыбнулся Млад.

– Никакой разницы! Заведи нормальную шубу, а то мне стыдно смотреть студентам в глаза. Будто профессора на естественном факультете нищие!

– Хорошо, – в который раз пообещал Млад и хотел бежать дальше.

– Погоди, – декан попытался поймать его за руку, – ты опять в учебной комнате занимаешься с бездельниками?

– Я не успел аудиториум заказать…

– Да полтерема свободно! – хмыкнул декан в усы, – ладно, беги, пока совсем не замерз… Но чтоб в последний раз!

До консультации оставалось полчаса, и Млад прямо с улицы завалился к старому факультетскому сторожу по прозвищу Пифагор Пифагорыч. Пифагорычу было далеко за восемьдесят, в лучшие годы он служил грозным помощником декана, и мог бы доживать век в покое и достатке, но расстаться с университетом не смог, жил в сторожке на входе в терем и присматривал за студентами не хуже родного деда. Со времен работы в деканате осталась внешняя солидность и строгий взгляд, так что обыкновенным стариком Пифагорыч не был, сохранил ясность ума, разве что с возрастом стал чрезмерно ворчлив.

Настоящего его имени никто и не помнил.

– Здорово, Пифагорыч, – выдохнул Млад, сунув голову в дверь, – погреться пустишь?

– Здорово, Мстиславич, – не торопясь ответил старик, – заходи, раз пришел.

– Я на полчасика. Ребята пообедают…

– А сам обедал? – Пифагорыч поднял седую кустистую бровь.

– Да некогда домой бежать…

– Садись, щей со мной похлебай, – дед указал на скамейку за столом.

– Спасибо, – Млад пожал плечами – отказываться показалось ему неудобным, хоть есть он пока не очень хотел.

И, конечно, Пифагорыч тут же сел на любимого конька:

– Да, не так живем, совсем не так… В щах курятины и не разглядеть, сметаны будто плюнули разок на целую кастрюлю. Про молодость мою я и не говорю, а ты вспомни, как мы до войны жили, а?

– Пифагорыч, ну что ты хочешь? – Младу щи показались вполне наваристыми, и голод откуда-то сразу появился, – Война и есть война.

– Не скажи. Был бы жив князь Борис, он бы быстро всех к порядку призвал. Бояре жируют, власть делят, а княжич против них еще сопля.

– Ты слышал, расследование будет? И года не прошло, решили узнать, своей ли смертью умер князь Борис.

– А ты откуда знаешь? – глаза старика загорелись.

– Меня тоже зовут. Всех, кто волховать может, зовут.

– Расскажешь?

– Ну, если слова с меня не возьмут, чего б не рассказать…

– Да убили его, тут и к бабке не ходи. Либо литовцы, либо немцы, – крякнул дед.

– Наверное, княжич и хочет узнать, литовцы или немцы. Кто убил, того и погонит из Новгорода взашей вместе со всем посольством.

– Долго собирался княжич твой. Батьку родного убили, а он сидит себе и в ус не дует!

– Пифагорыч, ему и пятнадцати еще не исполнилось, что ты хочешь от мальчишки? Он наших студентов с первой ступени моложе на три года почти. Посмотри на них, и скажи, о чем они в семнадцать лет думают? О девках сычевских, да о пиве с медом.

– Эти пусть балуют сколько душе угодно, а княжич на то и княжич, чтоб о всей Руси думать! Князь Борис в двенадцать лет в первый поход на крымчан вышел и с победой вернулся! Да и ты, помнится, в пятнадцать в бою успел побывать.

– Я от озорства и от дури, – Млад опустил глаза.

– Это от какой такой дури? А? За Родину сражался от дури? – вскипел старик, – дожили до того, что за Родину драться стыдимся… Это попы иноземные людям свой вздор нашептывают! Не убий, да возлюби ближнего! На свои бы крестовые походы посмотрели! Им, вишь, выгодно, чтоб мы стыдились. Да начни сейчас против нас войну, ни один студент не побежит в ополчение записываться! Ты вот тайком сбежал, а эти задов со скамеек не поднимут.

– Напрасно ты так, Пифагорыч… Это они пока друг перед дружкой носы задирают, а до дела дойдет – не хуже нас окажутся.

– Ни в твое время, ни в мое так носов никто не задирал, наоборот, мы ратными подвигами хвалились. А теперь все боярами быть хотят, белы ручки из рукавов вынуть брезгуют! Война – не боярское теперь дело, вишь ты…

– Так боярами или христианами, Пифагорыч? – подмигнул Млад.

– Один хрен, и редьки не слаще! Одни мошну набивают, другие колени протирают да морды под оплеухи подставляют. И скажи еще, что я не прав!

– Да прав, прав… – улыбнулся Млад.

– Не успел прах Бориса остыть, как тут же воинскую повинность для бояр отменили! – проворчал Пифагорыч, – Они и раньше не рвались на службу, в мое время, представь, в холопы друг к дружке записывались! Так Борис их и оттуда доставал. Дождались его смертушки… Ты смотри, хорошо расследуй-то… Вдруг и не немцы это вовсе, а наши бояре сговорились? Им-то теперь какая благодать настала!

– Или князья московские, или киевские, у них благодати не меньше… Или астраханские ханы, или крымские, или казанские… Пифагорыч, всем, кроме нас, без Бориса благодать. А от меня там ничего не зависит, нас человек сорок соберут.