Вечность после... (СИ) - Страница 29

Её глаза переключаются с моего лица на живот:

- Не бойся. Тебе люди помогут.

- Думаете? - спрашиваю, просто чтобы спросить.

Вновь получаю уже знакомый лёгкий кивок головой:

- Каждый хочет прикоснуться к благости рождения новой жизни. А вокруг тебя много хороших людей. Они помогут.

Это самые трезвые и ясные слова из её уст, но… мне становится не по себе. Старуха словно чувствует это, медленно поднимается и, бросив напоследок: «Не ходи по венам!», удаляется, прихрамывая на одну ногу, удерживая костлявой рукой бирюзовую сумку с кормом для птиц.

Последние дни зимы выдались на редкость солнечными в наших краях. Я решила провести воскресенье на воздухе – мне нужно гулять. Утром съездила на кладбище к родителям, отвезла цветы – маки от меня, белые розы от Дамиена. Посидела с ними немного, попросила прощения за свой проступок и за то, что их внучка, скорее всего, родится больной.

Но, сидя в февральской тишине и глядя на игру рассеянных сквозь сосновые ветки солнечных лучей, я вдруг осознаю главное – как сильно люблю своего ещё не родившегося ребёнка. Пусть он «неправильный», пусть зачатый в грехе, но он мой, и он от любимого мужчины.

Грех и любовь в одном флаконе. Что мне дали, то и взяла. Могла ли отказаться? В теории – да, но на практике – никогда.

После кладбища еду на берег Западного Ванкувера – это единственное место, где можно увидеть «открытую» воду, все остальные заливы слишком узкие и уродливо промышленные.

Оставляю машину на бесплатной парковке – мне нужно экономить. Путь от неё до пляжа и набережной длинный: нужно пройти небольшой парк, бейсбольные стадионы и в самом конце железнодорожные пути. Но мне много ходить полезно и всё ещё легко, хотя живот уже довольно большой и его не скроешь даже под курткой.

В это воскресенье я беру от жизни всё лучшее, что она может мне дать: ещё один день, хорошую погоду, солнечный свет, радость приближающегося материнства и любовь к растущей во мне дочери. Я даже позволяю себе скромный пятичасовой ланч в небольшом безлюдном ресторанчике на берегу, предварительно убедившись, что цены не потопят мою финансовую лодку.

Я улыбаюсь, потому что счастлива, живу, дышу, существую.

На обратном пути тороплюсь – уже почти стемнело.

Увидев ещё издалека огни железнодорожных фонарей, внезапно вспоминаю зловещее «берегись вен», и сердце разом отзывается тревогой. Удар, и я отлетаю на зелёный газон, местами покрытый в зимнее время гигантскими лужами. Мне трудно дышать и шевелиться, однако мои глаза успевают увидеть удаляющуюся белую машину - Лексус.

Опускаю голову на траву и смотрю на тёмно-синее небо с уже виднеющимися звёздами.

Спустя время ко мне подбегает мужчина с собачкой. На его лице ужас. Я вижу и понимаю: он мечется между желанием помочь и страхом прикоснуться.

- Я уже позвонил в 911… - раз десять повторяет.

Странно, но я не чувствую боли. А странно потому, что у меня кровь. Везде: на руках, стекает по ногам, между них, проступает сквозь одежду.

Парамедики приезжают быстро.

Меня спрашивают:

- У вас есть родственники? Друзья? Кому позвонить?

И я отвечаю:

- У меня никого нет.

- С кем вы живёте?

- Я одна.

- Где работаете?

На этом вопросе я теряю интерес к беседе. Я всё теряю, потому что больше ничего не слышу, не вижу, но чувствую адскую, неописуемую по силе и интенсивности боль. И этой болью меня почти мгновенно вышибает в вакуум беспамятства.

Открываю глаза, вижу белый потолок. Закрываю.

Снова открываю глаза и вижу белый потолок. Поворачиваю голову чуть на бок, ощущая боль и не понимая, где она. Зато теперь вижу зелёное: какие-то шторы, натянутые на металлический каркас - перегородки. Закрываю глаза.

Открываю глаза: белый потолок, зелёные шторы, пластиковые трубки и писк.

Слышу голос. Он спрашивает:

- Как ты себя чувствуешь, Ева?

Шепчу:

- Хорошо.

Но мне плохо: меня тошнит, болит затылок, а каждый вдох отзывается болью во всём теле. Но я сказала «хорошо», потому что очень уж хочется чего-нибудь хорошего. Хотя бы слова, вылетевшего из моих липких, онемевших уст.

Господи, думаю, сколько я уже здесь лежу? Затылок, голова и спина ноют так, словно эта зелёная ячейка – гроб, и я в нём уже вечность.

В памяти, подобно сну, всплывает мой вопрос медсестре:

- Это что, коридор? Почему я в коридоре?

- Это не коридор, это общий реанимационный бокс.

- Мне нужно окно! Я хочу окно!

- Свободных палат нет, и вряд ли будут. Есть одиночные палаты, но твоя страховка их не покрывает, милая. Позвони кому-нибудь из родственников, люди часто соглашаются помочь таким…

Она умолкает и быстро сбегает по своим медсестринским делам.

Снова голос, он опять меня будит и спрашивает:

- Как ты себя чувствуешь, Ева?

- Я хочу окно.

- Боюсь, в данную минуту это не в моих силах, - отвечает тот же голос.

Открываю глаза и вижу перед собой приятную женщину со светлыми волосами. В прошлый раз был долговязый мужик с одним «неправильным» глазом. Интересно, кто из них мой лечащий врач, а кто дежурный? Кому задавать вопросы?

- Как твои дела, Ева? – снова спрашивает.

Вот оно! Эта женщина, наверное, отвечает за меня.

- Вам виднее, - говорю.

Она кивает.

- Вижу теперь, что ты хорошо меня слышишь, видишь и понимаешь. Это означает, что ты идёшь на поправку. И это прекрасные новости, Ева! Не так ли?

Она улыбается, но только ртом. Знаю я эти их лживые улыбки.

- Что со мной? – задаю прямой вопрос.

Она тут же меняется в лице и со вздохом сообщает:

- Меня зовут Линнет. Я – твой лечащий врач, - пауза. - У меня есть хорошие новости и плохие.

- Какая хорошая? – спрашиваю.

- Знаешь, кто интересуется в первую очередь хорошими новостями, Ева?

- Кто?

- Оптимисты! А это очень важное качество в жизни, оно помогает преодолевать трудности, перешагивать проблемы и идти дальше.

Она заходит издалека. Это подозрительно. Плохой знак.

- Ты помнишь, что с тобой произошло?

- В меня врезалась машина.

- Да, это так: тебя сбил автомобиль, - подтверждает.

Я жду, и она видит это в моих глазах.

- Знаешь, - говорит, - что самое сложное в работе врача?

- Что?

- Сообщать плохие новости.

- О плохом в принципе тяжело говорить, - мой голос спокоен.

Даже хладнокровен. Я не чувствую того, что должна чувствовать. Чего не скажешь о докторе: на её лице мука. И я решаю облегчить её задачу:

- Мой ребёнок умер?

Даже в состоянии пришибленности, я не могу, не решаюсь использовать слово «дочь». Дочь - это слишком… слишком… персонифицировано.

- Да, - подтверждает. – Удар пришёлся прямо в живот. Мне жаль, но у неё не было шансов.

У неё.

Подозреваю, они дают мне успокоительные. Транквилизаторы какие-нибудь. Химические вещества, притупляющие чувства. Тогда почему, мне так больно? Они что, не действуют?

- Об остальном поговорим позже, - внезапно заявляет.

О каком ещё «остальном»?

- Хватит с меня. Мне достаточно! Больше не надо! Хватит с меня, слышите? – ору, и глаза Линнет мгновенно наполняются тревогой.

- Я поговорю с психологом, у нас есть очень хорошие специалисты, они помогают людям справляться с потерями. Тебе помогут!

Да-да! Мне помогут, я уже слышала! Сделайте одолжение, не помогайте никто! Просто оставьте меня в покое! Я хочу быть одна, без помощи, без сочувствия, без слепых водителей на белых Лексусах, без влюблённых братьев, забывающих вовремя надеть резинку и плюющих на тебя, когда ты призываешь их воплотить слова в действия!

- Я справлюсь сама! Отойдите все от меня! Не прикасайтесь!

В обед полноватая медсестра Хлоя приносит мне стаканчик с таблетками, и я насчитываю две новые в этой растущей куче. Примерно через час засыпаю и просыпаюсь на следующий день.