Вечность на двоих - Страница 10

— Почему дерьмо? — спросил Адамберг, кивая на рога над входом.

— Потому что это сброс. Чтобы повоображать, и такие сойдут. Сам посмотри, если не веришь. Там у основания кости заметны розетки.

— А это кость?

— Ты и правда профан, — грустно заметил Альфонс, словно недоумевая, с какой стати Анжельбер допустил этого невежду в их компанию.

— Это кость, — подтвердил старик. — Череп зверя прорастает наружу. Такое только у плотнорогих бывает.

— Представь, если бы наши черепа прорастали наружу, — сказал Робер мечтательно.

— Вместе с мыслями? — спросил Освальд, чуть улыбнувшись.

— Тебе это не грозит.

— Полицейским было бы кстати, — вставил Адамберг. — Хоть и небезопасно — все бы видели, что у тебя на уме.

— Во-во.

Анжельбер воспользовался задумчивой паузой, чтобы вновь наполнить бокалы.

— А в чем ты, собственно, разбираешься? Не считая полицейских? — спросил Освальд.

— Отстань от него, — приказал Робер. — В чем хочет, в том и разбирается. Он же у тебя не спрашивает, в чем ты разбираешься.

— В женщинах, — сказал Освальд.

— Он тоже, представь себе. Иначе бы от него не ушла жена.

— Во-во.

— Разбираться в женщинах — это не то же самое, что разбираться в любви. Особенно когда это касается женщин.

Анжельбер встрепенулся, словно отгоняя ненужные воспоминания.

— Объясни ему, — кивнув Илеру, он постучал пальцем по снимку растерзанного оленя.

— Самец скидывает рога каждый год.

— Зачем?

— Они ему мешают. Он носит рога, чтобы сражаться за самок. Когда драчка окончена, рога падают.

— Жаль, — сказал Адамберг. — Они красивые.

— Красота усложняет жизнь, — сказал Анжельбер. — Пойми, рога тяжелые и путаются в ветвях. После боя они сами сваливаются.

— Так люди складывают оружие. Если тебе на примере понятнее. Бабу получил, можно заключать перемирие.

— Женщины — сложная штука, — сказал Робер, в своем репертуаре.

— Но красивая.

— Вот и я про то, — вздохнул старик. — Чем они красивее, тем с ними сложнее. Их не поймешь.

— Нет, — сказал Адамберг.

— Поди знай.

Четверо мужчин разом, не сговариваясь, глотнули вина.

— Рога отпадают, это называется сброс, — продолжал Илер. — Их собирают в лесу, как грибы. А рога убитого оленя срезают. Они живые. Дошло?

— А убийце плевать на живые рога, — сказал Адамберг, возвращаясь к снимку распоротого оленя. — Его интересует только смерть. Или сердце.

— Во-во.

Адамберг попытался прогнать оленя, занимавшего все его мысли. Ему не хотелось заходить в гостиничный номер с полной крови головой. Он постоял за дверью, чтобы прочистить себе мозги и прояснить мысли, насильно вогнав в них облака, шарики и голубые небеса. Потому что в комнате спал девятимесячный ребенок. А кто их знает, этих детей. Может, они способны проникнуть внутрь головы, услышать ворчливые мысли, уловить запах тревожного пота и, не дай бог, увидеть растерзанного оленя в раздумьях отца.

Адамберг бесшумно толкнул дверь. Он солгал почтенным нормандцам. Сопровождал — да, из вежливости — да, но лишь для того, чтобы посидеть с ребенком, пока Камилла будет играть на альте. Их последний разрыв — пятый или седьмой, он уже им счет потерял, привел к неожиданной катастрофе: Камилла безнадежно превратилась в его подругу. Рассеянная, улыбчивая, сердечная, родная — но подруга, во всем отчаянно трагическом смысле этого слова. Это ее новое качество сбивало с толку Адамберга, он пытался обнаружить трещину и вытащить наружу чувство, бьющееся под маской непринужденности, как краб под камнем. Но Камилла, судя по всему, и впрямь ушла на дно, забыв былые ссоры. «А, — сказал он себе, поприветствовав ее вежливым поцелуем, — пытаться вовлечь усталую подругу в новое любовное приключение — задача, увы, непосильная». Поэтому, недоумевая, но покорившись судьбе, он сосредоточился на своей новой роли отца. Будучи новичком в этой области, Адамберг честно пытался втолковать себе, что данный младенец приходится ему сыном. Ему казалось, что это стоило бы ему таких же усилий, найди он мальчика под забором.

— Он не спит, — сказала Камилла, надевая черный концертный пиджак.

— Мы почитаем сказку. Книжку я принес.

Адамберг вытащил из сумки здоровенный том. Его четвертая сестра явно считала своим долгом повышать культурный уровень брата и усложнять ему жизнь. Она подсунула ему четырехсотстраничный труд о пиренейской архитектуре, которая была ему до лампочки, велев изучить его и высказать свое мнение. А если уж кого Адамберг и слушался, так это своих сестер.

— «Строительство в Беарне, — прочел он. — Традиционные строительные технологии XII—XIX вв.».

Камилла улыбнулась, пожав плечами с легкостью верного друга. Главное, чтобы ребенок заснул, — в этом она полностью полагалась на Адамберга, а до его странностей ей не было дела. Ее мысли сосредоточены были на вечернем концерте — этим чудом она наверняка обязана Йоланде, выпросившей его у Могучих.

— Ему понравится, — сказал Адамберг.

— Да ради бога.

Ни упрека, ни насмешки. Белоснежное небытие настоящего товарищества.

Оставшись в одиночестве, Адамберг принялся изучать своего сына, который смотрел на него с важным видом, если вообще можно было употреблять это слово применительно к девятимесячному младенцу. Сосредоточенность ребенка на неизвестно каком, ином пространстве, его безразличие к мелким неприятностям, более того, невозмутимость и отсутствие всяких желаний тревожили Адамберга — слишком уж он узнавал в нем себя. Уже не говоря о густых бровях, носе, который явно собирался стать крупным, и лице, таком, мягко говоря, незаурядном, что ему запросто можно было дать на два года больше. Тома Адамберг пошел в отца, чего комиссар вовсе ему не желал. Правда, благодаря этому сходству до комиссара начало доходить — по капельке, по крохам, — что этот ребенок — плоть от плоти его.

Адамберг открыл книгу на заложенной билетиком странице. Обычно он их просто загибал, но это произведение сестра велела пощадить.

— Том, слушай внимательно, мы сейчас вместе будем повышать свой культурный уровень, и деться нам некуда. Помнишь, что я тебе читал про фасады, обращенные на север? Ты все усвоил? Слушай дальше.

Невозмутимый Тома смотрел на отца внимательно и безучастно.

— «Широкое использование речной гальки при сооружении низких стен в сочетании с конструктивным подходом применительно к наличию местных ресурсов представляет собой систематическое, хотя и не повсеместное явление». — Нравится, Том? — «Привнесение в подавляющее число этих стенок кладки в стиле opus piscatum, имитирующем узор листа папоротника или рыбьего хребта, отвечает потребности компенсировать, с одной стороны, незначительные размеры элементов строительного материала, с другой — низкую связующую способность порошкообразного строительного раствора».

Адамберг отложил книгу, встретившись глазами с сыном.

— Понятия не имею, что такое opus spicatum, и мне плевать, сын мой. Тебе тоже. Так что по этому вопросу у нас разногласий нет. Но я тебе объясню, как решать такого рода проблемы, поскольку ты наверняка еще с ними столкнешься. Что делать, когда ничего не понимаешь. Учись, пока я жив.

Адамберг достал мобильный телефон и набрал номер под рассеянным взглядом сына.

— Ты звонишь Данглару, — пояснил он. — Вот и все. Запомни это и имей всегда при себе его телефон. Все проблемы такого рода он решит тебе в одну секунду. Сейчас увидишь, следи внимательно.

— Данглар? Адамберг. Извините, что побеспокоил, но малыш тут запнулся на одном слове, и ему нужны разъяснения.

— Давайте, — сказал Данглар устало. Он привык соответствовать неожиданным закидонам комиссара и смирился со своей негласной ролью.

— Opus spicatum. Он интересуется, что бы это могло значить.

— Как же. Ему девять месяцев, черт возьми.

— Я не шучу, капитан. Он правда интересуется.

— Майор, — возразил Данглар.