Вечное невозвращение - Страница 92

— Где же плавать? Здесь, в болоте?

— Тут рядом такой бочажок есть, вода чистая, теплая. Ты не бойся, со мной не пропадешь.

Коля долго не решался, наконец разделся и полез в воду. Сначала вошел по колено, потом по грудь, потом лег на живот, на огромную лапу водяного, а тот, поддерживая его, объяснял, какие движения надо делать руками. Коля быстро научился сам держаться на воде, а потом уже не боялся, разбегался на берегу и прыгал прямо на водяного — тот увертывался, Коля плюхался в воду, поднимая тучи брызг, и оба они радостно хохотали.

Часто он виделся и с царем, и с ним они тоже подолгу беседовали, правда, в основном говорил царь, рассказывая о лесе, его обитателях, о приметах, о том, как не заблудиться, как чувствовать и понимать деревья и траву, о том, что кролики и медведи умеют разговаривать, что в кроличьем языке десять слов, а у медведей только два.

Никак не удавалось ему познакомиться с бабой-ягой, та как будто его избегала, но Коля от этого не очень страдал: бабу-ягу он побаивался и не ждал от нее ничего хорошего.

Одно только тревожило: папа всерьез собирался ехать на море и все чаще говорил об этом с мамой, со стариками. До предполагаемого отъезда было еще далеко, но Коля уже знал, как быстро летит время, когда тебе хорошо и интересно жить. Он и с друзьями делился своей тревогой, но те только руками разводили — чем они могли помочь?

Однажды в субботу, когда отец с матерью приехали из города и они все вместе завтракали в беседке, у калитки остановилась женщина и пронзительно закричала:

— Хозяева! Огурчики малосольные не нужны?

Бабушка пригласила ее войти. Женщина внесла ведро, поставила его в беседке на стол, достала из кармана передника огромный черпак и начала выкладывать огурцы в тарелку.

— Да погодите, погодите! Куда нам столько? ѕ всполошился дед.

— Снедайте, снедайте, будь ласка! — почему-то перешла на украинский женщина. — Бачу, люды вы гарни. Я трошки грошей визьму с вас. Тильки у тяким мисте таки гирки можно вырастыти, а в Евпатории помрэшь, а тяких не найдэшь.

— Причем здесь Евпатория? — спросил отец.

— Да так, к слову. У меня соседка приехала оттуда на днях. Еле ноги унесла, — женщина заговорила опять по-русски.

— А что с ней случилось?

— Холера там. Какая-то особенная. Люди мрут, как мухи.

— Мы ничего не слыхали.

— Так ведь скрывают информацию, — продолжала — чтобы паники не было. На самом деле она не только в Евпатории, но уже по всему Крыму расползается. Не так, чтоб сильно, но случаи везде есть. И скоро на Кавказ перебросится. Сначала в Сочи.

Мама многозначительно поглядела на папу.

— Вы серьезно это говорите, ничего не путаете? — строго спросил папа.

— Да вот вам крест! — Женщина хотела осенить себя знамением, но передумала. — Да что там крест! Чтоб мне никогда на лысую гору… Тьфу, да что там гора? В общем, за что купила, за то и продаю.

Бабушка предложила ей чаю, но та отказалась, почему-то по-польски:

— Дзенькую, панове!

И, выложив с полведра огурцов, взяв деньги, быстро, не прощаясь, пошла к калитке. Выйдя на улицу, она сурово и резко крикнула:

— В общем, детей берегите! Берегите ребенка, говорю, от костлявой руки холеры! Какого голубка загубить хотят! Но пассаран!

— Странная какая женщина, — задумчиво пробормотал папа.

Царь с Грибановым и с Голубикиным, а также примкнувший к ним Спиридон долго хохотали, когда Коля в лицах рассказывал о приходе бабы-яги.

— Ну уморил ты меня, малый! Ну уморил! — Царь рукавом вытирал слезы. — Говоришь, костлявой рукой?

— Яга такая жадная, а тут полведра огурцов не пожалела, это ж надо! — удивлялся Грибанов.

Коля так и не поехал на юг. Но время от этого не остановилось, а помчалось еще быстрее. Только что начавшийся август быстро перевалил за половину и стал приближаться к концу. Пора было ехать в Москву, собираться в школу. Как назло, стояла необыкновенно теплая погода. Утром Коля купался с дедушкой на пруду, причем дед разрешал ему заходить в воду только по пояс, а после обеда брал уроки в бездонно глубокой бочаге у домового. Вместе с волком они носились по полям за жирными зайцами — правда ни одного догнать им не удалось, но волк не унывал:

— Ничего, я еще свое возьму, — говорила машинка в его голове.

Коля с бабушкой часто ходили в лес и с помощью Грибанова приносили полные корзины.

Наконец настал день отъезда. Два дня до него Коля безуспешно искал в лесу друзей, чтобы попрощаться, никого не нашел и сильно обеспокоился. Перед отъездом сели обедать, и вдруг в калитке появилась странная процессия. Впереди шел лесной царь, одетый в офицерский китель со споротыми погонами, и в милицейской фуражке, шел тяжело, переваливаясь; за ним семенил Голубикин, одно ведро он нес в руке, а другое, соломенное, как всегда, возвышалось на его голове, за ним двигался Грибанов с корзиной. Коля бросился к ним навстречу:

— А Спиридон?

— Почему-то не захотел идти, как мы его ни уговаривали. Вот, гостинец тебе передал — орехи.

— А водяной?

— Ему долго без воды нельзя. Не в корыте же его тащить! Велел кланяться и вот целое ведро клюквы набрал. Хотел еще пиявок в банке послать для твоего деда, да я не взял, брезгую.

Подойдя к беседке, они церемонно поклонились. Дед выскочил из-за стола, а бабушка так и осталась сидеть, открыв рот от удивления, при виде такой странной компании. Тузик, что-то почуяв, заскулил и полез под дом.

— Извините, что без приглашения. — Царь говорил так, как только и может говорить царь — степенно, важно, и с глубоким достоинством. Так говорил, что даже бабушка встала и вышла к ним с робким выражением на лице. — Мы пришли вашего мальчика проводить.

— И давно вы знаете нашего мальчика? — удивился дед.

— Да почти все лето общались. Мы из милицейского поселка. Он к нам частенько заглядывал. Очень славный у вас мальчик.

— Славный, когда спит. Ты что же, негодник, через весь лес бегал?

— Ну, дедуля… — заканючил Коля.

— Не ругайте его. К тому же мы всегда его назад провожали.

— Все лето! — всплеснула руками бабушка. — И не зашли ни разу? Что ж ты не приглашал людей?

— Он приглашал, да как-то неудобно было вас беспокоить…

— Садитесь, садитесь, — засуетился дед, — что ж мы стоим?

Бабушка ахала, принимая дары:

— Да что вы? Что вы? Куда нам столько? Спасибо большое!

— Клюква еще не совсем спелая, — пояснял Голубикин, — но она дойдет, кисель варить уже можно. Из неспелой даже вкуснее.

Потом они пили чай. Царь спорил с дедом о политике, а остальных бабушка увела показывать свой огород.

— А я вам говорю, — доносилось из беседки, — что германец к нам больше никогда не полезет.

— Да при чем здесь германец? И без него проблем хватает…

Бабушка опять открыла рот, слушая с изумлением речь Голубикина по поводу ранних помидор.

— Какие удивительные люди! — говорила она, когда они отправлялись на станцию. — Что же ты, Коля, не приводил их раньше?

Потом Коля шел позади всех вместе с царем. Шел понурый и грустный.

— Ну, что закис?

— Думаю, как я без вас жить буду.

— Ты-то без нас проживешь, а вот нам без тебя плохо. Ты нам, Коля, гораздо больше нужен, чем мы тебе.

— Почему? Вы же взрослые, а я еще ребенок, как говорит бабушка.

— Неизвестно, каким ты приедешь в следующем году. Может быть, мы будем дружить и тогда все будет хорошо, а может быть, ты совсем изменишься и тебе все это станет неинтересно. Не только ты — весь мир изменяется, и, наверное, скоро таким, как мы, уже не будет места. Ну да ладно, не слушай старого болтуна, давай догонять твоих.

Коля, высунувшись из окна вагона, махал им до тех пор, пока они не скрылись за поворотом: три старичка вдруг показались ему такими осиротелыми, одинокими, что у него защипало в носу и выступили слезы. И почему-то вдруг подумалось — не сам он подумал, а через него подумалось, что следующим летом он действительно может их больше не увидеть. Какое-то предчувствие неизбывной скуки взрослой жизни, в которой не будет этих стариков, на мгновение обожгло его и сразу исчезло. Тут он увидел волка — тот стоял на холме у опушки леса и смотрел на поезд.