Вечное невозвращение - Страница 83

Помимо уюта на кухне, у нее были удивительно красивые чайные чашки, и все это вместе взятое усиливало в Стрелкове чувство нереальности происходящего. У него уже несколько раз мелькала мысль: может быть, он вовсе не вырвался из сна, а продолжает спать? Не мог же он во сне узнать ее адрес! Да и познакомился он с ней во сне — такие женщины на улице не знакомятся!

— У вас и правда глаза слипаются. Может, приляжете?

— Где?

— Да здесь же, на диванчике. А я пойду поработаю. У меня срочная работа.

— А вы не боитесь, что у вас дома на кухне будет спать чужой человек?

— Если вы будете спать, то чего же мне бояться?

— Да, конечно. Но только это очень странно выглядит — пришел в гости и тут же завалился спать.

— Ничего странного. У меня тоже бывают такие дни, особенно осенью, когда целую неделю невыносимо хочется спать. Я даже сплю и вижу сон, как мне хочется спать.

Стрелков прилег и почти сразу заснул. Сквозь дрему слышал, как она собирает посуду со стола. Потом в ванной зашумела вода, потом в коридоре зазвонил телефон и Ольга с кем-то долго негромко разговаривала.

“Как это глупо с моей стороны”, — подумал он и окончательно заснул.

Проснулся он от довольно бесцеремонного толчка. Открыв глаза, увидел, что в ногах у него сидит какой-то седой пожилой мужик, а напротив, на стульях, двое молодых парней: один — типичный плакатный комсомолец пятидесятых годов, а у второго было очень сердитое и почти уголовное выражение лица.

— Ты что тут делаешь? — спросил его седой.

— Я сплю, а вы?

— А мы водку пьем. Уже час пьем, орем, курим — а ты спишь как сурок.

— Где Ольга?

— Не знаю. Когда мы пришли, ее не было.

Стрелков сел на диванчике и зябко поежился со сна.

Седой внимательно оглядел его.

— Ты что, бомжуешь?

— Нет, почему?

— Вид у тебя такой. Чем же промышляешь?

— Я писатель.

— А как твоя фамилия, писатель?

— Диккенс. Моя фамилия Диккенс.

— Вы английский писатель! — радостно заулыбался типичный комсомолец, — Я слышал про вас!

— Цыц, знаток! — оборвал парня седой. — Видишь ли, я отец Ольги и мне не все равно, кто у нее спит на кухне.

— Конечно, конечно, я вас понимаю. Мне бы тоже не понравилось, если бы у моей дочери на кухне спал кто-то неизвестный. Да еще похожий на бомжа. Меня зовут Олег.

— А меня Константин Эдуардович.

— Как Циолковского?

— При чем тут Циолковский?

— Да нет, это я так. Приятно познакомиться.

— Ну, так давай выпьем за знакомство, Олег Диккенс.

— Вы давно из Англии к нам? — снова спросил парень напротив.

— Вчера приехал, — пробормотал Стрелков, глотая колбасу, чтобы побыстрее заесть кошмарный привкус явно паленой водки.

— А я из англичан больше люблю Агату Кристи. Вы с ней не встречались? — спросил парень с уголовным лицом.

— Да ты что! — возмутился плакатный. — Агата еще до войны умерла! Олега тогда и в проекте не было.

Стрелков внимательно посмотрел на парней: не издеваются ли? Но те сидели размякшие, осовелые от выпитого и почтительно его разглядывали.

— Ну что ж, пойдемте ребята, пусть писатель отдыхает.

— Да я вроде уже отдохнул.

— Если отдохнул, то садись за стол и пиши. А у нас дела.

— Константин Эдуардович! Какие у нас сегодня дела? В кои веки с английским писателем встретились. Поговорить бы о его творческих планах.

— Да план у меня один: создать яркий образ нашего современника. Английского.

— Вот это правильно!

— Пошли, пошли. А то вернется Ольга, она нам покажет — за то, что устроили шалман и Диккенса разбудили.

Они ушли, а Стрелков решил ненадолго прилечь и опять заснул. И засыпая, думал: “Что это я все сплю и сплю, пора выходить из такого состояния”.

Тут он увидел Ольгу, она стояла в дверях и улыбалась.

— Ну, вы и соня. Сколько можете проспать, если вас не будить?

— Суток двое, — засмущался Стрелков, — я так думаю. Но последний раз мне это удалось, когда я был студентом.

— Пока вы спали, пошел снег. Он и сейчас идет. Пойдемте, погуляем.

Выбираться из дому с теплого дивана под снег, не очень-то хотелось, но Стрелков не подал виду и бодро встал.

Снег и правда шел — не просто падал медленно и нерешительно, как положено первому снегу, а шел сплошной стеной, за которой не было видно другой стороны улицы; а потом стало не видно и самой улицы и только по фонарям ползущих машин угадывался край тротуара. Ольга убегала вперед, скрывалась за этой стеной, а потом кричала:

— Я здесь, здесь, идите сюда! — и радостно смеялась.

Он наталкивался на нее, идя на голос, хватал под руку, но она вырывалась и снова скрывалась за снежной пеленой.

“Все у нас через край, — думал Стрелков, догоняя Ольгу. — Даже первый снег не как у людей, у каких-нибудь там англичан или бельгийцев, совершенно дикий и необузданный — валит стеной, и даже в центре города можно заблудиться”.

Ольга, наконец, набегалась, притихла, взяла его под руку и стала рассказывать о том, какая у нее сейчас интересная работа. Она пишет книгу о Пушкине. Вернее, пишет работу, которая, может быть, выльется в книгу. В этом труде она хочет показать, что было бы, если бы Пушкин в 1834 году не послушался гневных слов Жуковского и вышел в отставку, уехал в деревню, “в обитель дальнюю трудов и чистых нег”. По его наброскам, письмам, разговорам с друзьями Ольга, как ей кажется, восстановит ту грандиозную картину творческих замыслов, которые, несомненно, осуществились бы.

— Какой смысл писать о том, что не случилось, а только могло случиться?

— Мне кажется, о любом человеке нужно судить не только по тому, что он сделал, но и потому, что должен был сделать, по тому неосуществленному будущему, в которое он постоянно заглядывал, которое предчувствовал, и это делало возможным его творчество. То, что не сделано, стало условием сделанного. Мы часто даже не подозреваем, в какой степени будущее определяет нашу сегодняшнюю жизнь. Да Пушкин и сам писал: “Сердце в будущем живет; Настоящее уныло…”.

— Конечно, ему надо было бежать из Петербурга, — пробормотал Стрелков. — Но отчего это у нас все время бегут? Кто в деревню, кто за границу, кто в смерть. И только в этом побеге видят осуществление жизни.

Ольга опять отошла за пелену снега и сказала оттуда:

— Пушкин всю жизнь хотел уехать за границу. В Париж.

— Да, Бухарин уехал в Париж, погулял там немного и вернулся на верную погибель. И Пушкин тоже бы вернулся из Парижа или из деревни и обязательно бы погиб, иначе бы не был Пушкиным.

Они дошли до Петропавловской крепости, которая была еще открыта, вошли внутрь. К этому времени снег немного поутих, но все еще сыпал достаточно сильно. Навстречу шли толпы экскурсантов.

— Охота им в такую погоду здесь гулять! — проворчал Стрелков.

— Поднимемся на бастион, — предложила Ольга.

— Туда нельзя. Вон видите, заборчик стоит.

— Заборчик перешагнем, а в такой снег нас никто не увидит.

Они перебрались через загородку и быстро пробежали по узкой лестнице наверх. Там им показалось, что снежный заряд ударил с новой силой — не только противоположный берег с дворцами, но даже сама Нева скрылась в снежном крошеве. Они постояли несколько минут молча, и Стрелкову показалось, что он сквозь сильный шум ветра слышит плеск волн внизу.

— Давайте, возьмемся за руки и прыгнем вниз, — сказала Ольга ему в ухо.

— Хорошая идея, я давно ног не ломал.

— Не сломаете. Представьте себе, что вам это снится, и прыгнем. Вы ведь во сне часто прыгали с большой высоты?

— Много раз. Но при этом всегда было страшно — а вдруг это не сон?

— Сейчас это явно сон! — она взяла его руку, и он почувствовал, какие у нее странные пальцы: не теплые, не холодные, — и поверил, что спит.

Они подошли к самому краю, немного постояли еще и прыгнули прямо в очередной снежный заряд. Летели довольно долго. Стрелков уже начал волноваться — когда же будет земля. Ему даже показалось, что ветер выносит их прямо в реку. Ольга повернулась и крикнула ему в ухо: