Вечное невозвращение - Страница 10

Спустившись вниз, он сел на лавочку у подъезда и закурил, глубоко задумавшись. Очнулся после того, как дворник с метлой попросил его пересесть.

— О, как кстати! — обрадовался Макаров. — Вы не знаете, где может быть Березин из восьмой квартиры? Может быть, уехал куда?

— Уехал, — подтвердил дворник, — он регулярно уезжает.

— Куда?

— В дурдом. Куда же ему еще. Раза два в год обязательно уезжает. Полежит, полечится, успокоится и назад.

— Вот те на! Разве он сумасшедший?

— Самый настоящий сумасшедший. За неделю перед тем, как в дурдом уехать, он все время в окне торчит и поет песни на весь двор.

— А в какой дурдом, не знаете случайно?

— Знаю. Здесь совсем рядом, на параллельной улице, увидите больничное зеленое здание.

Через полчаса Макаров вошел в палату. Старик радостно улыбался ему с койки в углу:

— Спасибо, что пришли. Теперь я могу умереть спокойно. Хоть одна родственная душа навестила.

— Вам нельзя умирать, вы же не все мне передали.

— Что делать. Теперь уже поздно, сил нет. Да в этой обстановке и невозможно.

Он надолго замолчал. Макаров сидел рядом и не знал, что ему делать; то ли уйти, то ли еще посидеть.

— Все-таки кое-что я успел передать вам, — сказал наконец Березин, — разве вы не почувствовали?

— Почувствовал, еще как почувствовал!

— А вы уже научились различать духов? Или это вам не дано? — улыбнулся старик.

— Нет. А что это такое?

— Я не могу этого передать словами. Когда научитесь, поймете. Если вам повезет.

Стариковская улыбка показалась Макарову глумливой.

«Издевается, старый черт. У него на самом деле крыша поехала. С другой стороны — как тут не спятить от такого наследства».

Макарову уже много раз казалось, что он сходит с ума. А старик еще и духов умеет различать. На миг ему увиделось, как он сам, такой же больной и старый, почти выживший из ума, лежит на больничной койке и беседует со своим молодым двойником. От этого стало жутко.

— Ну, я пойду?

— Да, идите, если выживу, мы обязательно увидимся. И еще раз спасибо, что пришли.

Макаров вышел из больничных ворот и уперся в церковь, которая стояла рядом с молочной на Арбате.

«Что за черт? Я ведь уехал отсюда. Столько остановок на метро, и опять здесь?»

Подавляя в себе легкую панику, он быстро пошел в сторону Смоленской. Вспомнился старик и его глумливая улыбка.

«Что он имел в виду, говоря о духах?»

Тут Макаров заметил, что опять пришел к молочной, и не на шутку испугался.

«Не отпускает. Место не отпускает. Видимо, я схожу с ума!»

Он метался до вечера по близлежащим переулкам, но так и не смог выйти за какой-то невидимый круг. Непонятная, жуткая сила сначала вводила его в забытье, а потом поворачивала назад. Кончилось тем, что он, обессиленный, ввалился к Татьяне.

Наутро он продолжил свои попытки, но с тем же успехом.

«Может быть, вызвать врача? — Думал Макаров, сидя на своей скамейке во дворе Таниного дома. — Ведь я же очевидно сошел с ума. Может, меня на „скорой“ отсюда вывезут? Но что я скажу врачу?»

Ночью, лежа без сна и прислушиваясь к еле слышному дыханию Татьяны, он решил, что есть только один способ выбраться — снова скользнуть в прошлое по потоку, который, может быть, куда-нибудь его вынесет, главное, вынесет из этого места. Он встал, вышел на кухню и, не зажигая света, сел на табурет перед окном, вглядываясь в темное искореженное дерево во дворе. Почему-то вдруг всплыло лицо отца, потерянно озирающегося в толпе, и Макаров понял, что ему нужно его найти, нужно сейчас же отправиться на поиски. Сейчас же, сию секунду нужно нырнуть в эту ужасающую глубину, так, чтобы темные воды сомкнулись над его головой, нырнуть без всякой надежды на успех. Он так долго и пристально смотрел на дерево во дворе, что от напряжения заболели глаза, и ему показалось, что дерево вдруг шелохнулось и стало приближаться к окну. Вот его острые сухие ветки уже царапают по стеклу, покрытый трещинами ствол почти закрывает окно, и Макаров сквозь стекло чувствует, как от него исходит тепло, сильное и ровное, потому что, понимает он, ствол растет из самой глубины Земли, где всегда жарко. Вдруг опять возникло то же состояние, что было на даче, он увидел себя с улицы, вернее даже, не он увидел, а дерево увидело, как он сидит, жалкий, тщедушный, в застиранной футболке, с горящими щеками, и смотрит в окно, и губы его шевелятся, он что-то беззвучно говорит…

Глава четвертая

Макаров шел по запорошенной тополиным пухом дороге и радовался, что идет, что вырвался. Дорога вилась мимо каких-то холмов, маленьких деревень из трех-четырех домиков; вдали, в распадке, в дымке утреннего тумана, угадывался город. Неожиданно справа показался стадион, собственно не стадион, а огромное поле с искусственным льдом и несколько рядов скамеек вокруг. На поле одинокий хоккеист гонял шайбу. Подойдя ближе, он увидел, что это девушка, очень похожая на Татьяну, одетая в новенькую спортивную форму. И она не просто гоняет шайбу, она демонстрирует настоящий, наступательный хоккей. В семи огромных динамиках вокруг поля гремела песня «В саду мне ветер шляпу сдул.»

Он несколько минут любовался стремительными изящными дриблингами и успокаивал себя:

«Ничего! Так и должно быть! Почему бы ей, если это действительно Татьяна, не играть здесь в хоккей? Здесь все возможно! Вероятно даже, что это добрый знак того, что я на правильном пути».

Макаров успокоился, на душе потеплело, и он двинулся дальше, к городу. Пройдя еще с километр, он увидел небольшой, наполовину затянутый ряской пруд, на берегу которого на скамейке сидел мужчина. Макарову была видна только его сутулая спина и кепка с широкими полями. И спина и кепка показались ужасно знакомыми.

«Отец! Неужели я так быстро нашел его?»

Он спустился с дороги и, подойдя к сидящему человеку, положил ему руку на плечо. Тот обернулся.

— Извините, я обознался.

— Ничего, ничего. Присаживайтесь. Вы в город? Передохните немного и пойдем вместе. Я вот тоже туда шел и сел отдохнуть.

Мужчина был то ли китаец, то ли японец, но говорил чисто по-русски и был чем-то удивительно похож на макаровского знакомого, только он никак не мог вспомнить, на кого.

— Вы так меня рассматриваете, будто я кого-то вам напоминаю и вы никак не можете вспомнить, — сказал китаец.

— Да, верно.

— Вы, наверное, кого-нибудь ищете здесь. Когда ищешь, то в каждом встречном находишь знакомые черты.

— Вы правы.

— На самом деле все люди знакомы. Хотя это, конечно, иллюзия. Люди подобны свету погасших звезд. Мы видим в них то, чем они стали, они уже изменились под влиянием нашего взгляда, они нам уже знакомы, и мы никогда не узнаем, какие они на самом деле.

— А если человек не знает, что на него смотрят?

— Знает, что кто-нибудь все равно смотрит — кролики, например.

— Какие кролики?

— Разные — белые, серые. Бегают среди деревьев и смотрят.

— У меня в детствe был кролик, — возразил Макаров, — и он никогда на меня не смотрел.

— А как звали вашего кролика?

— Не помню. — Макаров поднялся. — Извините, мне пора.

— Я с вами. А по дороге мы обсудим проблему знакомых и незнакомых.

Они вышли на дорогу и направились в сторону города. Со стадиона уже доносился бодрый мотив «Стиль баттерфляй на водной глади».

— Извините за дурацкий вопрос, — решился Макаров, — вы китаец?

— Почему, собственно? Вовсе нет. Я литовец.

— Балтрушайтис? — радостно закричал Макаров.

— Да нет, я даже не Банионис, — улыбнулся китаец, — у меня простая и почти русская фамилия: Перерва. Такая станция есть в Москве, недалеко от кольцевой. Я там даже жил некоторое время, только это было очень давно.

Они долго шли молча, потом Макаров сказал:

— Вы знаете, у меня такое чувство, что я попал на другую планету.

— Это понятно. Дело в том, что Марс всегда другой, он каждую минуту меняется.

— Вы сказали — Марс? Это что — Марс?