Вазкор, сын Вазкора - Страница 42

Белые, как Уастис, моя альбиноска-мать.

Белые, как очищенная кость.

Тоннель был так построен, что можно было скакать по нему галопом, не встречая препятствий. Однако не доверяя совершенству мостовой – где-нибудь впереди могла обрушиться крыша, встретиться какая-нибудь неясная опасность, названия которой я не знал (и хотел, чтобы она осталась безымянной) – я пустил коня быстрым парадным шагом. Он был сильный, умный зверь; так мы проехали несколько миль.

Потом факел начал дрожать и тлеть, и на меня навалилась усталость, такая же, как у моего факела.

По моим предположениям, приближалась заря. Мне было любопытно, гнались ли уже собаки по моему следу, или там все еще были в замешательстве по поводу моего побега. Но каковы бы ни были их планы или мои, потребность во сне придавила меня свинцом. Я сознавал, что так долго оставался без отдыха не из-за мысли о погоне, а потому что не испытывал особого желания останавливаться здесь, тем более забыться сном в этой экзотической пустыне.

В этот момент задыхающийся факел обнаружил неожиданную вещь в стене справа от меня – овал бесформенной темноты.

Охваченный любопытством и беспокойством, я нагнулся посмотреть и различил в углублении вход, который, вероятно, вел в какое-то внутреннее помещение.

Я был заинтригован, и, отбросив детские страхи относительно духов и обмана – для которых в противовес моим рациональным рассуждениям это место сделало меня определенно хорошей добычей, – я проехал между колоннами на мраморный тротуар в углубление.

Это действительно была внутренняя комната, обставленная как жилье, очевидно, для божественных людей, которые путешествовали в тоннеле.

По меньшей мере занавес, висевший перед входом, был из тленного материала. Он рассыпался на пыльные частички, когда я отдернул его, и у меня появилось чувство, что я ошибочно потревожил что-то, к чему не должен был прикасаться.

Затухающее пламя факела еще раз пробежалось по большой комнате, выхватывая, как и раньше, отдельные предметы. Слева от меня стояла подставка со свечами на пиках с человеческий рост. Нужно было только протянуть руку и дать остаткам моего факела поцеловать их воск и разбудить свечи. Через несколько секунд теплый свет залил вход и показал мне такие же подставки по всей комнате. Какая-то странная и непреодолимая сила заставила меня слезть с коня, взять в руки одну из свечей и обойти всю комнату, зажигая огонь везде, где он мог гореть. Возможно, это были их чары, прежних обитателей, они хотели, чтобы я увидел великолепие, которое было памятником им. Я помню, что потом я считал себя глупцом из-за своих действий и предчувствий в тоннеле.

Это была красивая комната; ничего другого я не предполагал. Потолок был цвета зеленого оникса, резьба на нем превращала его в лесную крышу из листьев и виноградных лоз, которые благодаря игре света и тени как бы трепетали на легком ветерке. Ковры и драпировки превратились в тонкие паутинки; прикоснешься или встанешь на них, и их больше нет. В остальном обстановка сохранилась: любовные ложа в виде спаривающихся лебедей из слоновой кости и эбонитовых кошек, вазы из халцедона. Я наткнулся на огромное серебряное блюдо с фруктами, чистыми, как будто их только что сорвали. Запустив в них руку, я вытащил яблоко из прохладного хрусталя цвета красного вина, янтарный персик и виноград, ягоды были из черного турмалина, а листья – из нефрита: игрушки мужчин и женщин, считавших фрукты украшениями, так как им незачем было заполнять свои животы. Казалось, что легенды говорили правду. Было еще кое что. Золотая дверь вела в просторную ванную комнату. Я нашел ее неожиданно и вошел посмотреть. Вделанная в пол ванна была заполнена мхом, а золотые краны-дельфины не брызгали больше водой. Не хватало еще одного предмета. Привыкнув к нему в Эшкореке, я стал искать. Я глупо ухмыльнулся и испугался – рассказа, реальности этого совершенно другого мира. Унитаза не было.

Это было похоже на грубую шутку, на удар по лицу.

Любой человек, проходивший по их тоннелю, должен был оставлять свое дерьмо, как крыса. Но позднее я обнаружил узкие пропыленные уборные, которые они построили для смертных рабов, чтобы они не пачкали магистраль. Испытываешь какой-то черный позор, когда чувствуешь такую безнадежность. Наконец я привязал и накормил коня; Демиздор предусмотрела все нужды.

Я лег спать. Не на одно из любовных лож, откровенных и бесстыдных, а на покрытый паутиной пол, завернувшись в свой плащ.

Сон захватил меня внезапно и был глубоким, но не приятным. Ибо с приходом сна картины на стенах ожили…

Надо мной стояла женщина. У нее были крылья из света, и она была одета в свет; лицо ее было подобно звезде. Она коснулась меня ногой. Я не мог ни подняться, ни пошевелить конечностями.

– Вазкор, человек, волшебник, воин, Черный Волк, – сказала она. – Повелитель войны, король, глупец, мертвец, производитель сына. Вазкор, сын Вазкора. Кто твоя мать?

В моем сне я принял ее за духа, и волосы зашевелились у меня на шее, как будто там ползали муравьи.

Потом я бродил в запутанном лабиринте из белого мрамора, пытаясь добраться до тарелки с фруктами, поставленной для меня в центре. Божественная раса заперла меня в лабиринте для развлечения, чтобы посмотреть, насколько сообразительным может быть низшее человеческое существо. Я слышал их смех и как они заключают пари на мой счет. Когда я выбирал неправильный поворот, женский голос резко кричал: «Нет, Вазкор, не туда». (В Эшкореке я видел подобное времяпрепровождение золотых и серебряных масок. Они помещали мышь в миниатюрный лабиринт и наблюдали, как она мечется туда-сюда в поисках пищи. Если она находила блюдо, они ее награждали и превращали в любимчика. Некоторые создания погибали от голода, не решив задачу.) Один раз в этом сне я летал. Воздух надо мной был сумеречно голубым, и я отбрасывал черную тень на равнину, лежавшую внизу. Впереди меня белым голубем порхала женщина. Я поймал ее за волосы, и это оказалась Демиздор, в руке у нее был кинжал. Я сказал ей: «Мы солнце наших достижений, не больше и не меньше». – А она сказала мне: «Вазкор, ты смертный человек». – И она вонзила кинжал в мой мозг по рукоятку.

Боли не было, только ослепительный свет и слепота; а потом ощущение ледяной воды, а в воде – миллионы ножей.

Я вскочил, мокрый от собственного холодного пота.

Я думал: неужели так должно быть, что я – поле битвы для них, моего отца и моей матери? Он сделал ей меня, и она наслала на него какое-то проклятье, и он умер, и они будут разыгрывать эту пьесу вечно?

Потом я некоторое время лекал без сна, не в силах подняться и продолжать путь. Когда я снопа заснул, пришли другие сны. Мне предстояло привыкнуть к ним в этом путешествии.

Красота тоннеля становилась монотонной; он не менялся.

Обычно после многочасовой скачки я искал изысканную комнату для отдыха, чтобы поспать. Каждый раз мне приходилось собираться с мужеством, чтобы встретить сны. Духи как будто слетались поиздеваться надо мной. Но в конце концов даже этот мелкий кошмар потерял остроту. Я проснулся невредимым и совершенно очнулся; никакие фантомы не преследовали меня. Моим врагом был мой собственный мозг и темное происхождение, ничего больше.

Иногда апартаменты в тоннеле достигали вершин фантазии. Одна стоянка была отделана всеми оттенками красного цвета: потолок из земляничного стекла, мебель раскрашена лампами красной меди, и даже блюдо полированных гранатов, вырезанных так, что они напоминали сливы, но почему-то я никогда не пытался унести их. Были другие комнаты, подобные этой, все в зеленых или черных тонах, – все были просто кладами для воров, но их никогда не грабили.

Были также изящные пикантные сюрпризы. Маленькая серебряная арфа, оставленная лежать на ложе, как будто ее положили мгновение назад, и еще через мгновение хозяйка – это была женская арфа – вернется и возьмет ее снова. Или игровая доска, как для «Замков», только фигуры были из золота и эмали и стояли на своих клетках; игра останется навеки незаконченной.