Вавилон-17 - Страница 5

— Он думал, что я не понимаю. Что он ничего мне не сообщил. И я рассердилась. Это причинило мне боль. Все недопонимания, которые связывают мир и разделяют людей, обрушились на меня — они ждали, что я распутаю их, объясню, а я не могла. Я же не знаю слов, грамматики, синтаксиса. И...

Что-то изменилось в ее азиатском лице. Маркус попытался уловить, что именно.

— Да?

— Вавилон-17.

— Язык?

— Да. Ты знаешь, что я называю моим «озарением»?

— То, что ты внезапно начинаешь понимать незнакомый язык?

— Да, генерал Форестер сказал мне, что то, что было у меня в руках не монолог, а диалог. Этого я раньше не знала. Но это совпадало с некоторыми другими моими соображениями. Я поняла, что сама могу определить, где кончается одна реплика и начинается другая. А потом...

— Ты поняла его?

— Кое-что поняла. Но в этом языке заключается нечто такое, что испугало меня гораздо больше, чем генерал Форестер.

Лицо Т'мварбы вытянулось от удивления.

— В самом языке?

Она кивнула.

— Что же именно?

Ее щека снова дернулась.

— Я думаю, что знаю, где произойдет следующий «несчастный случай»...

— Несчастный случай?

— Да, очередная диверсия, которую планируют захватчики — если это, конечно, они, в чем я лично не уверена. Но этот язык сам по себе такой... такой странный.

— Как это?

— Маленький, — сказала она. — Плотный. Сжатый... Но это наверное тебе ни о чем не говорит?

— Компактность? — спросил доктор Т'мварба. — Я думал, что это хорошее качество разговорного языка.

— Да, — согласилась она, глубоко вздохнув. — Моки, я боюсь!

— Почему?

— Потому, что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли.

— Если это что-нибудь серьезное, ты можешь немного поволноваться. Что же именно?

— Я решила это еще в баре, но подумала, что мне нужно сначала с кем-нибудь посоветоваться.

— Выкладывай.

— Я собираюсь сама разрешить проблему Вавилона-17.

Т'мварба наклонил голову вправо.

— Я установлю, кто говорит на этом языке, откуда говорит, и что именно говорит!

Голова доктора повернулась влево.

— Почему? Пожалуйста, большинство учебников утверждает, что язык это средство для выражения мыслей, Моки. Но язык и есть сама мысль! Мысль в форме информации: эта форма и составляет язык. А форма Вавилона-17... поразительна.

— Что же тебя поражает?

— Моки, когда изучаешь чужой язык, познаешь, как другой народ видит мир, Вселенную... — Он кивнул. — А когда я всматриваюсь в этот язык, я начинаю видеть... слишком многое.

— Звучит очень поэтично.

Она засмеялась.

— Ну, ты всегда стараешься вернуть меня на землю.

— Но делаю это не так уж и часто. Хорошие поэты обычно практичны и ненавидят мистицизм.

— Только поэзия, которая отражает реальность, может быть поэтичной, — сказала Ридра.

— Хорошо. Но я все еще не понимаю, как ты собираешься разрешить загадку Вавилона-17?

— Ты действительно хочешь знать? — она коснулась рукой его колена. — Я возьму космический корабль, наберу экипаж и отправлюсь к месту следующей диверсии.

— Да, верно, у тебя есть удостоверение звездного капитана. А сможешь позволить себе такое?

— Правительство субсидирует экспедицию.

— О, отлично. Но зачем?

— Я знаю с полдюжины языков захватчиков, но Вавилон-17 — не из их числа. И это не язык Союза. Я хочу найти того, кто говорит на этом языке; узнать, кто или что во Вселенной мыслит таким образом. Как ты думаешь — я смогу, Моки?

— Еще чашечку кофе, — он протянул руку куда-то в сторону и послал ей кофейник. — Ты задала хороший вопрос. Тут есть над чем подумать. Ты не самый уравновешенный человек в мире. Руководство экипажем космического корабля требуют особого психологического склада — у тебя он есть. Твои документы — как я помню, результат твоего странного... хм... брака несколько лет назад. Но тогда ты командовала автоматическим экипажем. А теперь это будут транспортники?

Она кивнула.

— Все мои дела в основном связаны с таможенниками. Да и ты тоже к ним относишься — более или менее.

— Мои родители были транспортниками. Я сама была транспортником до запрета.

— Тоже верно. Допустим, я скажу: «Да, ты сможешь это сделать»?

— Я поблагодарю и улечу завтра.

— А если я скажу, что мне нужно сначала с недельку повозиться над твоими психоиндексами, а тебе в это время придется жить у меня, никуда не выходить, ничего не писать, избегать всяческих волнений?

— Я поблагодарю... и улечу завтра.

Он нахмурился.

— Тогда почему ты беспокоишь меня?

— Потому... — она пожала плечами, — потому что завтра я буду дьявольски занята... и у меня не будет времени сказать тебе «до свидания».

— О, — напряжение на его лице сменилось улыбкой.

Маркус снова вспомнил о скворце.

Ридра, тоненькая, тринадцатилетняя, застенчивая, прорвалась сквозь тройные двери рабочей оранжереи со своей новой находкой, называемой смехом — она только что открыла, как он получается у нее во рту. А он был по-отцовски горд, что этот полутруп, отданный под его опеку шесть месяцев назад, вновь стал девочкой, с короткими волосами, с дурными настроениями и вспышками раздражения, с заботой о двух гвинейских свиньях, которых она называла Ламп и Лампкин. Ветерок от кондиционера шевелил кустики около стеклянной стены, и солнце просвечивало сквозь прозрачную крышу.

Она спросила:

— Что это, Моки?

И он, улыбаясь ей, в белых шортах, запятнанных солнцем, сказал с расстановкой:

— Это говорящий скворец. Он будет говорить с тобой. Скажи «привет».

В черном глазу сверкало маленькое солнце, размером с булавочную головку. Перья сверкнули, из игольчатого клюва высунулся тоненький язык.

Ридра повернула голову, точно как это делают птицы и прошептала: «Привет».

Доктор Т'мварба две недели учил птицу при помощи свежевыкопанных земляных червей, чтобы удивить девочку. Птица взглянула склонив голову на бок и монотонно произнесла:

— Привет, Ридра, какой прекрасный день, и я счастлива.

Ридра закричала.

Совершенно неожиданно.

Сначала Маркус решил, что девочка смеется. Но ее лицо исказилось, она замолотила руками по воздуху, зашаталась, упала. Она захлебывалась криком.

Т'мварба подбежал, чтобы подхватить ее, а птица, перекрывая ее истерические рыдания, повторяла: «Какой прекрасный день, и я счастлива».

Он и раньше наблюдал у нее припадки, но этот поразил его. Когда позже он смог поговорить с Ридрой об этом, она сказала, еле раскрывая побелевшие губы:

— Птица испугала меня.

А спустя три дня проклятая птица вырвалась и запуталась в антенной сети, которую они с Ридрой натянули для ее любительских радиоперехватов: она слушала гиперстатические передачи транспортных кораблей, находящихся в рукаве Галактики. Крыло и лапа попали в ячейки сети, птица начала биться о горячую линию, так что искры были видны даже в солнечном свете.

— Нужно достать ее оттуда! — закричала Ридра. Она показывала рукой вверх, но когда она взглянула на птицу, то даже под загаром стало заметно, как она побледнела.

— Я позабочусь об этом, милая, — сказал Маркус. — Ты просто забудь о ней.

— Если она еще несколько раз удариться о линию, то погибнет.

Но он уже пошел за лестницей. А когда он вышел, то увидел, что Ридра уже вскарабкалась по проволочной сетке на дерево, закрывавшее угол дома.

Через пятнадцать секунд она протягивала руку к птице. Маркус знал, что девочка чертовски боится горячей линии, но она собралась с духом и схватила птицу. Спустя минуту она была уже во дворе, прижимая к себе измятую птицу, лицо ее казалось вымазанным известью.

— Забери ее, Моки, — чуть слышно сказала Ридра дрожащими губами, — пока она не заговорила.

И вот теперь, тринадцать лет спустя, кто-то другой разговаривал с ней, и она сказала, что боится. Он знал, что она иногда пугается, но знал и то, что она может храбро смотреть в лицо своим страхам.