Ватутин - Страница 77

У орудия оставались два человека: он, сержант Курбатов, командир орудия, и подносчик снарядов Кутенков — воронежский колхозник, рябоватый парень с крепкими, мускулистыми руками. Кутенков был медлителен в движениях, нетороплив, словно не снаряды подносил, а таскал на мельницу мешки с мукой.

Но если эта неторопливость раньше, до сражения, раздражала стремительного Курбатова и он объяснял ее ленью, то теперь, когда кругом рвались снаряды, когда из всего орудийного расчета уцелели только они двое, Курбатову даже легче было от невозмутимости Кутенкова.

— Давай, давай, двигайся! — покрикивал он по старой памяти, хотя подносчик снарядов справлялся на этот раз со своим трудным делом быстрее обычного.

Орудие Курбатова уже подбило два танка. Когда первый из них вдруг остановился и пламя жадно охватило броню, затянув белые кресты клубами густо-серого дыма, у Курбатова радостно зашлось сердце, но все же он не посмел себе поверить, что подбил неудержимую стальную махину. Ведь сотни орудий, рассыпанных вдоль высоты, били по немцам — ив упор, и издалека, из тыла, через голову своей пехоты, и каждое из них могло настичь эту тяжелую машину.

Но когда второй вражеский танк неуклюже развернулся и замер, а из-под правой гусеницы у него вспыхнуло яркое пламя, Курбатов уже точно знал, что это — дело его пушки, его руки, и сразу почувствовал себя намного смелее и спокойнее.

Уже третий танк полз вверх по склону. На этот раз Курбатов не стал торопиться; он выждал, пока танк подойдет поближе, и целился медленно, так медленно, что у, Кутенкова хватило времени перевести дух и оглядеться по сторонам. Тут он и заметил неподвижное, окаменевшее лицо Мороза, со сжатыми поголубевшими губами.

Краем глаза Курбатов увидел, что Кутенков повернул Мороза на спину, прикрыл его лицо каской, и сразу понял, что случилось, понял, но не отошел от орудия и не сказал ни слова — продолжал следить за танком…

И этот и еще один танк подбили Курбатов с Кутенковым. Они работали дружно, как у наковальни кузнец с подручным, точно и слаженно, не зная, кто еще, кроме них, уцелел на высоте.

Второе орудие батареи, которым командовал старшина Грищук, было разбито прямым попаданием бомбы, там все погибли, в том числе и командир. А третье орудие хотя и стреляло, но кто там остался, не было видно из-за бугра. И Курбатов чувствовал: он один отвечает за то, чтобы эта высота по-прежнему оставалась грозной и неприступной.

Он поднял свою каску, надел ее и застегнул под подбородком ремешок. Потом взял обломок доски, обтер ее рукавом, вытащил из кармана карандаш и, послюнявив, написал на дереве большими неровными буквами: «Умру, но с рубежа не уйду». Доску воткнул в землю.

Опять суматошно забили зенитки, небо сразу же покрылось белыми пушистыми шариками разрывов. В пике шли десятки «юнкерсов». Оглушающе-пронзительно закричали бомбы — «ревуны». Взрыв, другой, третий… Туча черной пыли окутала позиции дивизии.

А издали уже доносился многоголосый крик:

— Хох! Хох!..

Крик приближался, нарастал. Вот он уже совсем близко. Вверх по склону холма вслед за танками — справа, слева — бежали серые фигуры, строча из автоматов.

Двадцать первая атака!.. Дивизия обескровлена, по врагу стреляли только отдельные орудия да пулеметы — от края оврага и от центра его, из-за густых кустов.

Вражеская пехота устремилась к новому рубежу. Он свободен, надо спешить!

«Тигры» тяжело переползали через окопы, в которых все было как будто мертво. Цепь эсэсовцев уже совсем близка. Видны их злобные лица, их глаза, руки, сжимающие автоматы…

И вдруг надвигавшиеся на высоту танки остановились, пехота противника залегла, неожиданно оборвав свой бег, а вражеские минометы, спрятанные в посевах, перенесли свой огонь куда-то дальше, вглубь…

Курбатов не столько понял, сколько почувствовал: за его спиной есть что-то такое, что устрашило врага. Еще не видя, откуда идет помощь, он уже ясно ощущал ее и, почти задыхаясь от горячего чувства, в котором были и радость, и облегчение, и злость, крикнул Кутенкову хрипло, прерывисто:

— Живем, Кутенков! Врешь! Наша возьмет!..

Командир орудия сержант Курбатов и не догадывался, что в это время в дело вступил корпус Кравченко.

Молчавшие в глубине обороны батареи внезапно ожили. Рев орудий слился в сплошной гул. Забили станковые пулеметы, отсекая вражескую пехоту от танков, заухали минометы, застучали противотанковые пушки. И навстречу вражеским машинам из-за рощи стремительным потоком выползли тридцатьчетверки, в небе появились десятки «лагов» и «илов». Снизившись до бреющего полета, «лаги» расстреливали фашистов, оказавшихся под перекрестным огнем. Теперь уже врагам было не до атаки укреплений. Основная их масса, отстреливаясь, начала в беспорядке отходить.

Когда атаку отбили, Курбатов присел, вытащил из горлышка фляги черную резиновую пробку и долго, тянул теплую воду — все не мог напиться. Потом он вытер рукавом с лица пот и осмотрелся. Невдалеке, на снарядном ящике, сидел Кутенков и, кряхтя, перевязывал раненую ногу. Труп Мороза по грудь засыпало землей. Каска сдвинулась с лица убитого, и теперь он, казалось, глядел полузакрытым глазом, словно щурился от яркого солнца. В пятидесяти шагах от Мороза, на скате холма, стоял развороченный, с вздыбленной пушкой, еще дымящийся фашистский танк. Это был шестой или даже седьмой танк, подбитый Курбатовым в бою.

6 июля войска Центрального фронта нанесли контрудар по северной вражеской группировке. Но с юга немцы продолжали рваться по шоссе к Обояни и Курску.

В нескольких местах гитлеровцы продвинулись на семь-восемь километров. И хотя было заметно: возможности их уже истощены, они атакуют осторожнее и значительно меньшими силами, бросая в бой теперь лишь до двадцать — двадцать пять танков, тем не менее враг стремился развить успех, и сражение не затихало ни днем, ни ночью.

Генерал Ястребов и замполит полковник Карасев сидели в землянке. Голова у Карасева была забинтована. Пятна крови проступали сквозь марлю, и он держал голову неестественно прямо, точно боялся пошевелить ею.

— Петр Петрович! — возбужденно говорил ему Ястребов. — Ведь выстояли, а? А ведь выстояли же, а? Ты смотри: от Ватутина благодарность всей дивизии! — И он протягивал Карасеву телеграмму, которую замполит уже знал наизусть.

— Размножим и пошлем по всем частям, — сказал, морщась от боли, Карасев. — Пусть люди узнают…

— Вот бы Потапов обрадовался!

— Да, жаль старика. Можно сказать, за пять минут до конца боя царапнуло…

Теперь дивизия Ястребова могла передохнуть. Поело многодневных боев гитлеровцы поняли, что на этом направлении им не пройти, и перенесли удар на левый фланг армии Чистякова.

Ястребов приказал выставить боевое охранение, а солдатам разрешил спать. И солдаты спали, лежа на траве, спали так крепко, что их не мог разбудить танковый бой, развернувшийся всего в двух километрах.

И вот в эти часы такого желанного и давно заслуженного и необходимого отдыха в землянку к Ястребову спустился офицер связи армии.

— Товарищ генерал, — обратился он к командиру дивизии, — вам боевой приказ. — И передал синий конверт с красными сургучными печатями.

Сломав печати, Ястребов вынул из конверта приказ, прочитал и отдал Карасеву.

Они ни слова не сказали друг другу.

«Что ж, приказ есть приказ, — подумал каждый из них. — Надо выполнять».

Офицер связи, выпив из кружки воды, которую принес ординарец, продолжал стоять, видимо чего-то выжидая.

— Что еще? — спросил его Ястребов.

— Начальник политотдела армии приказал передать, чтобы троих солдат — Курбатова, Никанорова и Кутенкова — немедленно направили в штаб фронта. Командующий фронтом лично вручит ордена Ленина.

— Никаноров и Кутенков ранены, в госпитале, — сказал Карасев. — А Курбатов, этот есть.

— ФоминІ — крикнул Ястребов ординарцу. — Сейчас же найди Курбатова.

Когда ординарец нашел Курбатова, тот спал около дощечки, на которой его же рукой было написано: «Умру, но с рубежа не уйду».