Ваша девочка – больше тепла, меньше нервов! Как получать удовольствие, воспитывая дочь - Страница 8

Именно поэтому взрослому, который воспитывает ребенка, важно помнить, что он – прежде всего тренер. Он рассказывает, очерчивает границы и далее – показывает способы: а еще под нашу музыку можно делать вот так!

Чем больше способов реакции мы показываем ребенку, тем богаче палитра его поведения. Чем более конструктивны и адаптивны эти способы, тем он лучше приспособится к дальнейшей жизни среди себе подобных.

Возвращаясь к злобным нападкам и физическим наказаниям, еще раз скажу – это бедный, малоинформативный и однообразный способ. Вряд ли умение бить в лицо обидчика и орать поможет договориться с инспектором полиции, кассиршей в супермаркете, подчиненным в офисе. Мало поможет во взрослой жизни и тотальный страх перед каждым трамвайным хамом, боязнь отстаивать свою позицию или парализующий ужас перед молодым человеком, который внезапно решил тебя ударить, потому что ему показалось, что ты строила глазки «во-он тому парню». Давайте постараемся научить наших дочерей разнообразным реакциям и объясним, как именно с ними никто не должен обращаться.

Хочется также отметить вот что: физические наказания и жестокость нарушают еще одну важную штуку – телесную границу. При систематическом применении телесных наказаний девочка перестает верить, что ее тело принадлежит только ей, что она вправе им распоряжаться, вправе ограничивать другого в том, что делать или не делать с ее телом. Что, конечно же, сильно искажает восприятие и переживание своего тела.

Поговорим теперь немного о том, как вообще девочка ощущает себя, свое тело, как обходится с ним.

Каждый из нас, вне зависимости от пола и возраста, точно знает, что его тело принадлежит ему. Конечно, многие из нас, будучи слегка идеалистами, следуют рассуждениям Платона: я – это душа, живущая в темнице тела. Кто-то же, наоборот, считает, что я – это и есть мое тело, раз ничего другого на раздаче не предложено. Но, так или иначе, в принадлежности нашего тела нам самим не сомневается никто, кроме разве что больных, страдающих редкой формой шизофрении.

И если мальчики, среди которых статистически чаще встречаются так называемые кинестетики, то есть люди, воспринимающие окружающий мир, прежде всего, через движение и телесные ощущения, смотрят на свое тело с практической точки зрения: насколько оно ловкое, шустрое, сильное, подвижное, способное влезать на самое высокое дерево, ездить на велосипеде быстрее всех, – девочки смотрят на свое тело несколько иначе.

Хотя многим мама пела в детстве: «Не родись красивая, а родись счастливая!», девочки довольно пристально изучают себя с точки зрения соответствия принятым на данный момент в обществе эталонам красоты и как будто оценивают свое тело со стороны, «глазами другого».

[?!] Стоит отметить, что формирование образа тела и собственной телесной привлекательности у ребенка происходит тогда, когда он или она начинает узнавать себя в зеркале, то есть месяцев в восемь-девять.

Конечно, кое-что о своей привлекательности ребенок знает и раньше. Насколько часто его берут на руки? Насколько много ему улыбаются, играют с ним, тетешкаются, называют «сладеньким», «лапочкой», «красавчиком/красавицей»? Не мелькает ли у матери и других близких взрослых гримаса отвращения на лице при взгляде на него?

Но в восемь месяцев, когда ребенок начинает видеть свое отражение и понимать: «Вот я! Я выгляжу вот так! Смотри, Арина Родионовна, я пришел!» – у него начинает формироваться образ «Я глазами других» и как-то соотнесенное со своими чертами представление о собственной красоте/некрасивости. Если в этом возрасте мама, поднося младенца к зеркалу, как и всякая любящая мать, непрестанно щебечет о том, «какие ножки – какие ручки – какой пупсик – какая улыбка – папа, только посмотри, такого очарования я еще не видела!», ребенок запоминает: я прекрасен! Я любим! Я нравлюсь лучшим людям на Земле, меня можно полюбить за то, какой я!

Конечно, слова могут быть другими, да ребенок и слов-то таких не знает. Но это то, что психологи, любящие простые вещи обзывать умно и длинно, называют базовым представлением о себе.

И каждый из нас, погрузившись в себя достаточно глубоко и поискав, найдет где-то на донышке глубоко закопанное ощущение «какой я»: «Я красив, меня можно любить» или «Я – уродец и никому не нравлюсь». Эта запись потому такая простенькая, что она оттуда, из того времени, когда мы еще не знали слов и мало что знали о себе. И основана она только на том, с какой интонацией, с каким выражением лица обращались к нам близкие взрослые.

Но тут, как в компьютерной игре, помимо базового уровня есть еще уровни последующие. Довольно долго маленькая девочка ориентируется на оценки значимых других, расценивая себя, свое тело в целом и отдельные его части с точки зрения красоты или некрасивости. Поэтому очень важно, что говорят окружающие взрослые, прежде всего отец и мать, принимают ли они дочь такой, какая она есть, или считают, что ее саму или ее внешность следует «улучшить». Отпускают ли они обидные, уничижительные, оскорбительные комментарии по поводу роста, веса, каких-то особенностей внешности или просто радуются тому, какой именно у них ребенок.

Хочу заметить, что взрослые бывают иногда удивительно изобретательны в говорении гадостей: «Ничего, что ты, Маша, не такая умная, как твоя сестра, зато ты у нас красивая!»; «О да, ты растяпа и ничего сама не умеешь, но ведь красивые вещи и должны быть бесполезными»; «Ты, конечно, толстая, но про толстых говорят, что они добрые», «У тебя большие уши, давай прикроем их волосами!» И так далее, перечень можно продолжать.

К счастью, дети в коллективах сейчас в целом гораздо добрее, чем во времена моего детства, когда у большинства были прозвища, связанные с физическим несовершенством: жиртрест, очкарик, дылда, шибздик, дистрофан…

Но на смену давлению, которое оказывали сверстники, пришло давление массовой культуры! Свято место, как говорится, пусто не бывает. И вот уже подавляющее большинство девочек предподросткового и подросткового возраста сидят на диетах, уверенные, что у них лишний вес. А все благодаря тому образцу красоты, который активно пропагандируют СМИ и индустрия игрушек и развлечений для совсем маленьких девочек.

У Барби и последовавших за ней кукол, вплоть до нынешних любимиц многих девочек, кукол «Монстр Хай», искаженные, имеющие мало общего с человеческими, пропорции. У них сильно увеличена голова, а на ней – глаза и губы, та же история – с грудью и ягодицами, стопы и кисти, напротив, уменьшены, талия утончена, а туловище укорочено. А «Монстр Хай» – еще и не люди, а трупы. Они синего или зеленого цвета, иногда с клыками или черными губами. Причем, как обычно, находятся специалисты, которые говорят: «Ничего страшного, мы просто прививаем детям толерантность».

Рискую выступить в этом месте как ворчливая бабка, но, по-моему, куклы-покойнички – это все-таки слегка чересчур. И даже бог с ней, с эстетикой, хотя лично меня чуть не стошнило, когда я впервые увидела их в магазине. В конце концов, может, я чего-то не понимаю. Но вообще-то игрушка для девочек пяти-десяти лет предназначена для символической ролевой игры. И если это кукла, то она для символической игры в «дочки-матери», то есть изображает ребенка, за которым «я, когда вырасту, буду ухаживать». Вот и не могу я понять, почему вдруг на этом месте оказалась зомби синего цвета – псевдодевушка-покойник? Вдобавок, любая игрушка – предмет для отождествления с ним, одушевления, развития фантазии и символизации… Зачем одушевлять такое? О чем, глядя на малышку-зомби, можно фантазировать? Явно ведь о чем-то другом, нежели с традиционным мишкой или обычной куклой на руках. В любом случае, у живой девочки нет никаких шансов стать похожей ни на Барби, ни на Монстра Хай.