Ваш друг Джек Потрошитель и другие рассказы - Страница 13

Неподвижно склонившись над опустевшим письменным столом, он медленно и тихо сказал мне:

— Я все тщательно обдумал. В последнем сне, две ночи назад, я впервые хорошо разглядел, откуда идет настоящая угроза… Дело в том, что я никогда не попаду в город. По воде навстречу мне движется конный отряд. Солдаты закутаны в белые одеяния и мчатся с огромной скоростью. Даже несмотря на то, что сны прогрессируют медленно, конец уже не за горами. Это вопрос, самое большее, нескольких недель.

Я хотел было как-то развеять его мрачные мысли, но слова застряли у меня в горле.

— Это же янычары из Эмильона! — задыхаясь, выкрикнул Фарлоу. — Я уже различаю их зверские восточные лица. Черт знает как, но я стал человеком их времен, которому они должны отомстить!

— Да как же сон может причинить тебе реальный вред?! — неожиданно для самого себя выпалил я.

— Дурак! — заорал Фарлоу. — Они же убьют меня! Как только они поймают меня, я умру.

Я молчал. Фарлоу отвернулся и невидящими глазами уставился на книжную полку.

В наступившей тишине я встал и взял свою шляпу.

— По-моему, друг мой, вам нужна хорошая медицинская консультация, причем немедленно, — сказал я. — Могу порекомендовать вам…

— Спокойной ночи, — ровным и ничего не выражающим тоном прервал меня Фарлоу. Я тихо вышел и закрыл за собой дверь. В этот вечер, чего греха таить, даже у меня появилось сомнение в его полной нормальности.

В создавшихся обстоятельствах, начав опасаться за рассудок и саму жизнь моего друга, я обратился к доктору Сондквисту и как можно точнее постарался обрисовать ему суть дела. К моему облегчению, Сондквист не увидел в этом случае ничего сверхъестественного и выходящего за рамки его обычной психиатрической практики. Он привел несколько убедительных цитат из Юнджина и Адлериана и своим чутким отношением к моему рассказу вскоре уверил меня, что он — именно тот человек, который сможет отвести заблудившийся разум Фарлоу от мрачного берега его снов, если это вообще в человеческих силах.

К счастью, следующая встреча с Фарлоу прошла более благоприятно, нежели я мог ожидать. Казалось, что мой приятель напрочь забыл о своей вспышке гнева, имевшей место накануне. Он был бледен и очень изможден, но тем не менее накаленная атмосфера, окружавшая его в последнее время и наводившая на мысль, что человек находится на грани помешательства, куда-то исчезла. Беседа прошла спокойно и тихо. Я понял, что в эту ночь ему ничего не снилось. А в заключение Фарлоу сказал, что согласен встретиться с доктором Сондквистом. Через неделю, после тщательного обследования, его поместили в Гринмэншен для отдыха и наблюдения, о чем я упоминал уже в начале рассказа.

Само собой, что мы потеряли тот близкий контакт, которым прежде наслаждались по вечерам, хотя поначалу я мог навещать своего друга дважды в неделю, и доктор Сондквист с готовностью давал мне самую исчерпывающую информацию о состоянии его здоровья. Конец этой истории составлен мною из того, что я узнал из уст самого Фарлоу, из его дневника, переданного мне в госпитале, и из последнего страшного разговора с доктором Сондквистом.

Когда я впервые навестил Фарлоу в Гринмэншен, то с беспокойством отметил, что выглядит он еще более изможденным и уставшим, чем ранее. Но белые стены санатория, размеренное течение жизни и повседневная забота медицинского персонала несомненно оказывали свое благотворное влияние. Это было сразу заметно.

Безо всяких предисловий Фарлоу начал рассказывать мне о подробностях своих последних видений, будто не мог более ни секунды выдержать того, что кроме него их никто не созерцает. Со времени нашей последней встречи у него было еще два сна, в целом повторявших предыдущие, но, как всегда, с некоторыми новыми деталями. Насколько Фарлоу сумел разглядеть, янычары были теперь значительно ближе. Он все так же стоял на берегу, а белые всадники бороздили воду залива уже на полпути к нему.

Фарлоу видел, что они несут с собой нечто похожее на знамя с изображением зеленого полумесяца и при этом отчаянно размахивают короткими кривыми мечами, ослепительно сверкающими в лучах утреннего солнца. Их белые тюрбаны волнами вздымались в ритме лошадиной скачки, а вороные кони, бегущие тесным строем, с громким ржанием рассекали теплые волны залива своими блестящими подковами. Жестокость лиц янычаров, которые уже можно было разглядеть под тюрбанами, не оставляла никаких сомнений в неизбежности расплаты. Их обросшие бородой землистые лица, горящие глаза и ярко-красные тонкие губы, слегка приоткрытые и обнажившие ряды острых белых зубов — все было настолько хищное и пропитанное садизмом, что спящая личность Фарлоу чуть было не потеряла сознание от страха.

Во сне, который он видел следующей ночью, янычары подъехали настолько близко, что уже можно было ясно расслышать их рубленые гортанные выкрики и даже рассмотреть узоры на замысловатых уздечках коней. На ногах у всадников были сапоги из мягкой кожи с острыми металлическими шпорами, которые они глубоко вонзали в бока взмыленных скакунов. Снова задул ветер, неся с собой озноб отчаяния, и в двадцатый или тридцатый раз Фарлоу проснулся с воплем смертельного ужаса.

Я пытался успокоить своего друга, как только мог, но после нескольких часов тщетных усилий все же вынужден был покинуть его до следующего посещения. К сожалению, в этот день Сондквиста не было в клинике и мне не удалось побеседовать с ним, хотя он, вероятно, смог бы убедить меня в возможности благоприятного исхода всей этой истории. Но так или иначе, со временем я стал замечать, что постепенно и сам склоняюсь к тому же заключению, которое повергло Фарлоу в состояние крайней меланхолии, а именно: что развитие его снов — процесс совершенно неизбежный, и как-либо изменить или остановить его, а значит, и предотвратить наступление вполне определенного исхода, абсолютно невозможно. Но что это был за исход, никто из нас, кроме разве что самого Фарлоу, не мог даже предположить.

О последующих событиях я узнал из дневника моего друга, который он вел последние месяцы. Приведенный ниже отрывок, сложенный мною из отдельных кусочков, относится ко времени, следующему как раз за моим посещением. В этот период Фарлоу пытались лечить шоковой терапией, причем довольно интенсивно, и в результате днем он становился замкнутым и отрешенным, каким раньше бывал лишь по ночам, когда ему не удавалось заснуть. Сондквист был сильно обеспокоен его состоянием, но продолжал держаться учтиво и не подавал никакого вида, что существует серьезная опасность. Курс лечения должен был прервать навязчивое повторение снов и впоследствии рассеять их совсем. По крайней мере так я, не будучи специалистом, понял это из дневника Фарлоу. Помимо всего прочего в его записях было много размышлений о разного рода метафизических проблемах, которые для меня оказались непонятными, и поэтому я пропускал те страницы, на которых он предавался рассуждениям о законах природы и строении вселенной.

В результате лечения развитие снов удалось несколько приостановить. Во всяком случае, если раньше Фарлоу видел свои кошмары по три раза в неделю, то теперь они стали являться не чаше одного раза. Таким образом, исход этой странной «болезни» был несколько оттянут по времени, но ни разрушить, ни как-либо изменить по содержанию сны, столь сильно омрачавшие сознание моего приятеля, никакое лечение не было в силах.

Большую часть времени Фарлоу был свободен от медицинских процедур. В такие часы сон валялся полностью одетый на маленькой железной кровати и смотрел в потолок, прислушиваясь к голосам птиц, доносившимся из сада. День за днем он слушал, как течет кровь в его жилах, и уже мог даже различать оттенки пульса В разных частях тела. Каждой клеточкой своего организма Фарлоу сознавал, что живет, он почти что чувствовал, как растут ногти на его ногах под носками. Хорошо знал он также, сколь много еще может дать миру в области научных исследований. И с этим полным ощущением кипевших в нем жизненных сил в свои сорок девять лет он ясно понимал, что его страстная жажда жизни и дальнейшего творчества на поприще науки едва ли будет утолена. Эти тяжкие мысли не оставляли его ни на минуту, и с ними смешивалось жгучее желание стряхнуть с себя черное облако неизбежной судьбы, полностью заслонившее горизонт уже не только в снах, но и в реальной жизни.