Вариации на тему "Песни Песней" (эссе о любви) - Страница 8

Юридические очерчивания желания собираются вокруг одного устойчивого стержня: что есть телесное и что душевное в любви. И, следовательно, что греховно и что невинно. Потому что телесное всегда греховно, а душевное — невинно.

Однако и опыт телесного в любви градуируется согласно абсолютизированной казуистике этических оценок. Кошмарный энтузиазм подсчитать непозволенное. Точнейшее определение рамок дозволенного удовольствия. Куда может дойти телесное выражение ласки, и где должно остановиться. Реалистические подробности юридической классификации, проникновение чувства вины в самые спонтанные складки человеческой связи.

Безусловно, в любви существуют границы. Но только там, где телесное не отделяется от душевного, юридическая вина от юридической невинности. Существуют действительные границы, хотя и слабо различимые, — между связью и не-связью. Между самоприношением и эгоцентричным требованием. Между сущей любовью и подобием сущей любви.

Если любовь есть стремление к жизни, «жизни неограниченной, жизни вечной, жизни без границ, без необходимости средства или орудия для выражения», тогда первохристианская Традиция предлагает экзистенциальнейшее истолкование любви: она есть способ «сущей жизни», отраженный в человеческом существовании: отблеск творения человека «по образу Божию». Посеянная в саму природу человека, в его душу и тело, «сила любви» обуславливает способ существования природы. Природная устремленность жизни открывает недоступное «ядро» человеческой ипостаси, его личностной инаковости.

В перспективе этого толкования любовь не есть отдельная функция природы, способность выживания вида. Она принадлежит личностному способу существования природы. Поэтому и осуществляется всецело, в каждой телесной и психической энергии или действии природы. Без единой возможности, чтобы в любви разграничились и получили свои очертания психическое и телесное событие.

Христианская Традиция называет «падением» человека отклонение порыва к жизни в сторону смерти. Отклоняется природа, проходит мимо жизни, мимо способа «сущего бытия». Бытийная энергия или действие природы становятся автономными от собственного личностного ядра своей собственной животворной ипостаси. Она действует не путем личностного существования, не как любовная связь и самопреодоление, достигаемое в любви. Но как автономное устремление и порыв самосохранения, самоудовлетворения, самоукрепления безличностного индивида.

Общение пищи — бытийная связь с пред-лежащим миром — уклоняется в индивидуалистическую жажду насыщения, вкусового УДОВОЛЬСТВИЯ. Труд для обеспечения пропитания в корыстолюбивое стяжательство. Общественное сосуществование — в антагонизм индивидуального господства. А любовная связь — в удовлетворение индивидуальных ЧУВСТВ, эгоцентричное наслаждение. Крайняя степень любовного уклонения — древнейшая и ВСЮДУ распространенная проституция: платишь деньги и покупаешь наслаждение. Покупаешь партнера в любви, как какой-нибудь полезный соcуд.

Там, куда закон не протягивает свои смертельные щупальца, обуздание безличностного порыва ради личностной любви не значит обесценивание природы, пренебрежение телом. Оно не достигается природоцентрично, как некий индивидуалистический подвиг — подвиг природной воли независимо от личностного способа существования. Невинность и воздержание от пищи — всегда вместе — есть упражнение, готовящее к полноте связи. Чтобы были побеждены противостояния природы, которые исключают или искажают личностную связь. Чтобы отклонение смерти вернулось на путь жизни.

Там, куда закон не протягивает свои смертельные щупальца, невинность есть факт эротический. Преодоление частичной любви ради любви всецелой. Отказ от воображаемых наслаждений жизни ради всеобщей любовной связи, которая обнимает собою каждую складку жизни. Всякого человека и всякую тварь. С конечной целью, источником и полнотой любви — Личностью Бога.

КАК УДЕРЖИШЬ высоту глиняными пальцами. Карабкание к любви похоже на сизифов труд. И все же мы существуем, только взбираясь вверх, к парению неощутимого. Только желанием, которое собирает нас в личностное бытие.

Мысль и способность оценки, воля и чувства, память и фантазия, чувственный опыт приговорены: исчезнуть в прахе. Вместе с ударами сердца, с вздохом груди, с последним вкусом во рту, с последним запахом. С вариацией сознания, разыгранной на клавишах головного мозга. Телесные и душевные энергии и функции, осужденные без права аппеляции на уничтожение. И благодаря желанию они действуют или функционируют только как связь, как возношение. Здесь, в связи, обнаруживается единственность способа, бесподобное и неповторимое как возношение. Здесь отражается инаковость сокровенного ядра нашего бытия, наша личностная ипостась. Свобода от природного, обще данное.

Здесь, в невидимом изменении природы в связь, мы помещаем надежду бессмертия. Здесь, в любви.

Различение между природой и личностью не выражается в определениях. Оно постигается в опыте любви: откровение единственности любимого, невмещаемое в определения. Определения есть только природа, знаки общего понимания. Они очерчивают границы объективного, обще данного. Откровение любви остается неограниченным, высвечивает инаковость личности, его свободу. Неограниченная, то есть неощутимая.

Изменение природы в связь, изменение направления пути бытия от необходимости к свободе. Оставляем необходимость и приходим к свободе. Какое количество смерти содержит это изменение? Смерть заключенного в рамки определения, объективного, конечной и описанной тленности. Оставление индивидуалистичности, «кеносис» от требований природы, нигилизм по отношению к эгоцентрическим противостояниям. И воскресение личности в ее любовной инаковости. Жизнь в ином образе.

Суетность определений, тощее косноязычие скудости значений. Любовь не вмещается в язык. Поэтому и воскресение ищет нас, скрытых в недоумение от невыразимого и неопределимого. Язык приносит страх или приукрашение страха от грядущего безъязычия смерти, от абсолютного одиночества, несвязанного и необъяснимого. Воскресение всегда невыразимо и неосязаемо, тогда как смерть всегда нема и осязаема, пред-лежаща. Камень, лежащий напротив. У дверей желания.

Кто отвалит нам камень предлежащей смерти, кто нас научит, как нам умереть самим, как изменить путь природы в путь связи? Кажется, только любовь убедительна в недоказуемом. Поэтому мы и цепляемся за то, что несет в себе желание. Здесь, в желании, показывается неповрежденная смертью инаковость. Мы являемся продуктами недоказуемого воскресения, восставшими в «место» Другого, в вожделение материнского присутствия. Камень отваливается не с нашим физическим рождением, но с появлением первого знака, с нашим вступлением в первую любовную связь. И Тот, Кто отделяет желание от отождествления с материнским телом, отрывает нас от природы, чтобы сделать нас личностями, есть Слово Отца.

Мы сражаемся со страхом с помощью вожделения. Страх и вожделение сопровождают нашу пожизненную любовную жажду, строят посредством неопределенности неосязаемого надежду. Чтобы природа изменилась в связь, необходимо явление благодати — дар знака Присутствия. Чтобы оторвать нас от уверенности отождествления и привести к риску связи. Чтобы гроб материнской утробы оказался пуст. И чтобы связь не была ограничена природой, необходимо вмешательство Благодати, чтобы любовь была естественно свободной от тления. Только присно живый Любящий может сказать: «Лазарь! Иди вон».

Дух Святый нисходит в виде огненных языков «и почиет по одному на каждом» (Деян.2:3) из Апостолов, являя тайну личности в соборном единстве. (канон «Сошествие Святого Духа на Апостолов»)

Мы, христиане, говорим о «теле» Церкви, даруется воскресение через приобщение жизни. Тело — материнская утроба пустого гроба, с Любящим, Который есть первородный из мертвых и называет несуществующее, как существующее. Триумф недоказуемого, непрекращающееся празднование неосязаемого. Может, ложное чувство и мираж жизни, а может, неописуемая уверенность опытной непосредственности. В любом случае, постоянный выход к риску связи, хождение по лезвию бритвы.