Ванька-ротный - Страница 7
Из всего сказанного я не мог представить, где всё это происходило. Название деревни не зачитали. Месяц и даты не были указаны.
Солдаты мои как-то сгорбились, обмякли, стояли растерянные, потупив взор. Они стояли, не шевелясь, не дыша, уперев глаза в землю перед собой.
Только эти приехавшие курили, переглядывались и переговаривались между собой. Капитан, тот самый, что читал бумагу, подошёл ко мне, наклонил голову набок и сказал негромко:
– Учтите, лейтенант. Кто перебежит к немцам, тому пощады не будет.
– Для чего вы мне это говорите?
– Вам, лейтенант, полезно на это посмотреть! Душа у меня сжалась. На одно мгновение похолодели руки и ноги. Я понял, что после доноса Савенкова мне решили в школе преподать моральный урок.
– Мы специально привезли его сюда, – как сквозь сон услышал я слова капитана.
А что, собственно, он мог написать про меня? Я давно с ним вообще не разговариваю. Савенков мог изложить только своё собственное мнение.
И чем он злобней и изворотливей, тем неправдоподобнее оно должно быть. Я воевал всё это время, водил солдат на деревни. /Свидетелей и подтвержденных фактов у него нет./ А по его донесению обо мне может сложиться неправильное мнение. Мои мысли были прерваны выстрелами. Солдаты из конвоя стреляли в затылок связанного. Он стоял на коленях и храпел. В смуглой шее чернело пулевое отверстие.
«Даже стрелять не умеют», – подумал я.
Но крови вокруг отверстия не было. Стреляли одиночными. От первых трёх выстрелов солдат не упал. Он захрапел, замотал головой. Ещё две пули вошли ему в затылок. А он не падал и, стоя на коленях, продолжал храпеть. Капитан из дивизии крикнул:
– Кончайте скорей!
Один из охранников подошёл к связанному вплотную, пустил длинную очередь из автомата и толкнул его в спину ногой. Он ткнулся головой вперёд и неожиданно разогнулся снова. Тогда охранник повалил его ударом приклада в бок. Кто-то незаметно подошёл ко мне со спины сзади и негромко сказал:
– Кто из солдат перебежит к немцам, не уйдёт от кары!
Я мгновенно повернулся и увидел глаза мл. лейтенанта.
– А, это ты? Я так и знал!
Что я мог ещё сказать ему?
Офицеры дивизии засуетились, забегали, вскочили в сани и, трогаясь с места, крикнули в сторону солдат охраны:
– Сбросьте его под обрыв!
Тоненько звякнул подвешенный под дугой жеребца колокольчик, сани резко рванулись, офицеры в них дернулись и покатили со школьного двора. Конвойные, торопясь, скинули с обрыва неостывшее тело, попрыгали быстро в сани и поспешили наутёк. Так прошёл ещё один день войны.
Но почему-то мне запомнились два основных момента, связанных со школьным двором в Верховье.
Первый – когда мне сзади на плечо навалилась физиономия мл. лейтенанта, говорившего о возмездии. Лицо его я больше никогда не видел и постепенно забыл, а противный запах из желудка и изо рта запомнил надолго. Я вспоминал потом, как перед отъездом они оттащили к обрыву тело убитого. На холодном снегу остались кровавые полосы, освещенные зимним солнцем. Испачкали кровью весь снег! И уехали!
[И] второй момент, который запомнился мне. Во дворе этой самой школы командир дивизии генерал Березин принимал гвардейское знамя. Березин и Шершин дали клятву, встали на коленки в том самом месте около обрыва и целовали край красного знамени первыми. Красный отсвет от знамени был виден на снегу потому что, как и в прошлый раз, светило зимнее солнце. Но вернёмся к прошедшему дню.
После всего, что случилось, солдаты притихли, сутулясь, вернулись в комнату и завалились на солому досыпать. Я тоже лёг на свою кровать. Долго лежал с открытыми глазами, смотрел на оживших тараканов, которые ползали около тёплой печи. Зачем эти тыловики нам, испытанным воякам, преподали кровавый урок?
Через несколько дней меня вызвали в штаб полка и приказали отправиться в Шайтровщину за получением пополнения. Мне вывели из сарая лохматую неказистую лошадёнку и принесли армейское седло.
Уложив на спину лошади седло и подтянув под брюхом подпруги, я вскочил в стремя, перевалил ногу через седло и с места рысью погнал по дороге.
Лошадёнка послушно бежала по большаку. Устав, она сама переходила на шаг, шла без понуканий, вертела хвостом и мотала головой. Но стоило мне подать тело вперёд, не натягивая поводья, она, не дожидаясь пинка по бокам, сама переходила на мелкую рысь. Это была умная и сообразительная лошадёнка. Через каждые два-три дня я ездил верхом в дивизию и приводил оттуда десятка по два, по три новобранцев. Вот кому нужно было показывать сольный концерт!
Люди были одеты в пёструю одежонку. Кто в чём. У некоторых на ногах были старые подшитые валенки, у других обмотки с ботинками, а у большинства онучи и лапти. Прибывших сразу распределяли по ротам.
Мобилизация в армию проходила так.
Рота человек тридцать обстрелянных солдат ночью незаметно окружала деревню. Вокруг деревни выставлялись посты, так чтобы ни одна живая душа ни дорогой, ни полем не могла уйти из деревни. С рассветом в деревню приезжали уполномоченные по мобилизации. Выбирали избу. Посередине избы ставили лавку, и два еврея парикмахера усаживали по очереди призывников-новобранцев. Когда его остригали наголо, уполномоченный, регистрируя в книгу, предупреждал:
– Поймаем где стриженного наголо – на месте расстрел без суда! – Все ясно? Сбежишь, поймают сразу!
– Слушай и запоминай! Ты зачислен в полк стрелковой дивизии. – Запомни эти две цифры!
– А документы?
– Какие документы? Документы тебе не нужны! В роте тебя и так будут знать! Ты будешь числиться в ротном списке. У командира роты на руках документов нет, а ты всего солдат! В стрелковой роте хлёбово выдают без предъявления документов! Видал! Он ещё винтовку не успел получить, а требует документы! – не унимался уполномоченный. – Тебе что важнее? Винтовка или документ? Следующий! Подходи!
– Я тут.
– Чего ты тут? Фамилию говори!
Из каждой деревни набирали до десятка парней и мужиков, брали и хозяев. К вечеру или на следующий день их направляли для проверки в дивизию. Когда до меня дошла очередь, я получил отсортированную и проверенную партию солдат.
Из числа батраков в деревнях не все оказались пристроены. Были и такие, которые болтались без дела. Некоторым, чтобы прокормиться, приходилось слоняться по деревням, обходить всю округу. А какая работа зимой?
Когда наши подошли к Белому, некоторые сразу стали проситься в армию. Это были в основном бездомные бродяги. Они с охотой просились в солдаты. Многие смекнули, что будет мобилизация. Но ждали её по-разному.
Одни, хлебнув вольного воздуха, бросали насиженные места и ночами растворялись в снежных просторах, уходили в другие районы, где наши роты не стояли и где у них проживали дальние родственники. Другие, полагая, что пришли их последние денёчки, лихо заламывали шапки и начинали упиваться самогоном. И только голодные, бездомные, продрогшие на дорогах бросали своё батрацкое положение и добровольцами записывались к нам. Добровольцев самостоятельно направляли в Шайтровщину.
Такой бездомный бродяга обычно подавался в ближайшую деревню, где стояла рота. Он нерешительно и пугливо смотрел на часового и осторожно, чтобы не потревожить его, спрашивал, где и как записаться в солдаты. Доброволец стоял, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо ждал, пока часовой ходил в избу доложить начальству. Не все окруженцы были сыты и тепло одеты. В каждой деревне были лишние руки. С наступлением зимы их стало больше. В некоторых домах жили недовольные и злые старухи, у них за кусок хлеба и за пустую похлебку не раз наломаешь спину. А солдат стоит на посту. Хорошо быть солдатом. Стой и ни чём не думай. А эти деревенские при немцах почувствовали себя здесь хозяйчиками.
Внешний вид такого бездомного окруженца был разительный. Линялая в заплатках и лоскутах куцая поддёвка, подпоясанная верёвочкой. Кусок самотканой тряпки вокруг шеи. Затасканная, потёртая шапка на голове. Крашенные сушёной черникой с дубовой корой исподние подштанники вместо штанов и плетеные из лыка лапти и онучи, крест-накрест обмотанные верёвкой. Сколько тряпья было навьючено на таком человеке. Он нёс на себе всё, что у него имелось. Ничего лишнего, лишь то, что нужно ему в дороге. Всё у него держалось на завязочках и верёвочках. Обросшие и небритые, похожие на стариков, согнув руки и воткнув их в рукава, странники на русской земле спешили по зимним дорогам, перегоняя друг друга, стараясь перехватить кусок лишнего хлеба из-под носа у другого.