Ванька-ротный - Страница 24

На меня подал жалобу Савенков. Он писал, что я своей расхлябанностью навлек пулеметный огонь на его землянку расположение их стрелковой роты. Петя Соков как-то при встрече проболтался ему, чем я занимался с солдатами на мельнице. Начальство набросилось на меня за то, что я о запуске змея заранее не поставил их в известность. Они никак не могли понять, почему немец вдруг открыл стрельбу и переполошился. Они даже решили, что немец перешел в наступление на наш передний край. А от переднего края наши начальники сидели, дай бог, верст за пять, не меньше. Это связисты доложили о стрельбе, что немец открыл огонь по всему фронту наших позиций.

На следующий день политрук Соков отправился в баньку в полковые тылы. Придя в Журы, он об этом змее и обо мне рассказал. Этого было достаточно, чтобы я приказом схлопотал строгий выговор с последним предупреждением. Змея я пустил на полную катушку. Нитки все были израсходованы, и второго фейерверка устроить не удалось. На следующий день немец притих. Стрельбу прекратил. /Ему нужно было заменить вскрытую систему огня и расположения огневых точек./ Жизнь на мельнице /после облая и строгого выговора/ снова вошла в сонную колею. Пулемет водворили на старое место. Политрук Соков Петр Иваныч был этим доволен. Он всегда считал, что беспокойные дела к хорошему не приведут. – «От нас никто не требует убивать немцев, – говорил он. – У тебя руки чешутся! Вот ты и достукался!»

Я вспомнил тот день, когда впервые пришел сюда. Тогда я на мельнице появился с двумя солдатами. Здесь надежно и без обрывов работала связь. Даже дежурного телефониста у аппарата не было. Помню, как я вошел в небольшой дом, стоявший у мельницы. /Там меня встретил круглолицый, начисто выбритый политрук Соков. Я поздоровался, мы разговорились. Петя, как стал я его называть, был тоже москвич. А на войне земляки – это большое дело!/ Петя оказался вполне порядочным человеком, если о политруке судить по личности Савенкова. Петр Иваныч не делал людям гадостей, не писал на них лживых доносов. Он был уживчивым и простым человеком. Он сам любил поспать и меня откровенно призывал все время к этому. Однажды он даже предложил мне пари, кто кого переспит.

Мы жили с Петей вдвоем в небольшом бревенчатом доме. У стены, обращенной к городу, по обе стороны от печки стояли две железные кровати. Сухого льна было много. Почти от мельницы до льнозавода под снегом стояли большие стога льна. Длинные, высокие, с островерхими двускатными крышами. С наступлением темноты в нашу избу приходил солдат и растапливал печь. Сухих дров хватало. Пилили бревна в сарае, что стоял около мельницы. Солдаты располагались в другом таком же бревенчатом доме. Тишина! Никакой тебе стрельбы! Лежи, спи, сколько влезет!

После каменного подвала жизнь на мельнице показалась мне раем. Все было бы хорошо, если бы нас кормили досыта. К вечеру на мельницу приходил старшина. Это бы другой старшина, старшина пулеметной роты. Меня и двух моих солдат баландой снабжал он, а подчинялся политруку и командиру пулеметной роты.

Старшина заходил к нам в дом, сбрасывал перекинутый через плечо мешок и ставил термос. Он наливал мне и политруку в котелок железной кружкой похлебки. Потом клал на стол по куску оттаявшего хлеба и уходил в соседний дом, где жили солдаты.

Однажды, раздав солдатам харчи, он вернулся обратно и, вынув пачку сухого спирта, обратился к политруку.

– Товарищ политрук! На складе предлагают взять вот эти таблетки для разогреву пищи! /На пороге стояли солдаты. Их интересовало, что скажем мы по поводу сухого спирта. Все дружно грохнули, когда услышали слова старшины о разогреве пищи. Мы смеялись, держась за животы./

– А пищу для подогрева тоже будут давать? – спросил зашедший солдат. /И опять все дружно заржали./

/– Ты. Наверное, по котелкам плеснул не больше железной кружки? А они еще хотят, чтоб мы ждали, пока она разогреется./

– Ну и насмешил, товарищ старшина!

– Ладно, помолчи!

– Я думаю, – сказал старшина, – что эти таблетки на подогрев пускать нельзя. Их нужно употребить вовнутрь.

И старшина взял со стола железную кружку, которой только что черпал солдатское хлебово, и сполоснул ее водой. Он набросал в нее белых таблеток сухого спирта. Подержал некоторое время кружку над горящим огнем, разогрел содержимое и обратился к политруку:

– Товарищ политрук, с кого начнем?

– Давай с лейтенанта! Он старший по званию. И комендант мельницы.

Я посмотрел в кружку. Белые таблетки расплавились и превратились в густую коричневую жидкость.

– Запивать нужно горячей водой, – пояснил старшина. Старшина головой махнул солдату, видно, все было уже обдумано, опробовано и заранее приготовлено. Солдат подал старшине чайник с горячей водой, и тот наполнил ею другую кружку. Я сидел на кровати и смотрел на /манипуляции старшины. Он хотел было направиться в мою сторону, но я/ серую темную жидкость. Потом я поставил кружку на стол, показал на сидевшего политрука.

– А не отравимся? – спросил политрук.

– Ну что вы, товарищ политрук! Я уже четыре раза прикладывался. Я как только взял у кладовщика три пачки на пробу, так мы с повозочным сразу сняли пробу. Я, товарищ политрук, целый ящик выписал на роту. Они не знают, куда его девать. Никто не берет. Все смеются. Подпишите мне, товарищ политрук, заявку, а то без подписи кладовщик не дает. – Старшина поставил кружки на стол, достал из нагрудного кармана выписанную накладную и положил перед политруком. – Вот здесь, товарищ политрук! Завтра с утра мы обтяпаем все это дело.

Солдат над гильзой снова подогрел кружку, передал ее старшине и отошел к стене. Политрук опрокинул первую кружку, сделал один большой глоток не дыша, запил его горячей водой, перевел дух и, присев на кровать, откинулся к стене на спину. Он обтер губы от застывшей массы и недвусмысленно заулыбался.

– Теперь очередь твоя! – Мне не очень хотелось глотать эту липкую гадость. Но старшина решительно надвинулся на меня. – Товарищ лейтенант, это несолидно! – произнес он, как бы угадывая мои мысли.

Я нехотя взял кружку, хлебнул разогретый сухой спирт, во рту и горле у меня остался жирный, застывший осадок. Такое впечатление, как будто в горле застыла расплавленная сальная свеча. Я стал запивать из другой кружки горячей водой, но слой воска остался во рту и по-прежнему першил в горле /, Горячая вода больше в горло не лезла/. В голове затуманилось, и внутри где-то зажгло.

– С вашего разрешения! – сказал старшина и проглотил разогретую порцию из кружки. – Жрать не дают! Курева целый месяц нет! Спирт для подогрева пищи – пожалуйста! На хрен солдату подогревание. Ему побольше и посытней в котелок наливай! А тут таблетки, как больному, пожалуйте.

Политрук со мнением старшины был согласен, хотя подобных суждений о кормежке не высказывал.

– Разрешите идти к солдатам? – обратился старшина к политруку.

– Иди! Но учти – по одному глотку, не больше!

– Не беспокойтесь, товарищ политрук. Больше одного глотка никто не получит. /Я было хотел попробовать два раза, да горло заткнуло, еле горячей водой промыл./

Вечером началась и закончилась проба сухого спирта. Потому что на следующий день, когда старшина с заявкой явился на склад, там уже знали, куда и зачем этот спирт выпрашивали в роты. На ящики с сухим спиртом наложили арест.

Сутки на мельнице проходили лениво и однообразно. Но солдаты – народ дотошный. Спит, спит, а потом найдёт себе какое-нибудь дело по душе. В одном из лотков загрузочного бункера, что был на мельнице под самой крышей, солдаты нашли с полмешка немолотого зерна. Когда его ссыпали и замерили ведром, то оказалось ведра три. Приводные колеса на мельнице не работали, огромные жернова вручную не покрутишь. Немолотое зерно приходилось мочить и варить. Но каши, как ожидали, из нерушеного зерна не получилось. Жевали набухшие горячие зерна. Они скрипели на зубах. Ели молча, старательно жевали. Все были довольны. Добытых трех ведер хватило на несколько дней. Ели досыта. Растягивать не захотели. Через неделю всё равно всё кончится.