Вампиры. Опасные связи - Страница 128

Викторина прижала к губам пожелтевшее письмо, ощупала пальцами белые шрамы, которые крест-накрест пересекали ее обнаженную грудь. Закрыв глаза, она все еще могла представить укус лезвия ее госпожи, жар ее рта на своей воспаленной груди. Открыв глаза, она могла увидеть вокруг себя тысячи репликантов своей госпожи. Все стены в комнате были завешаны контрастными черно-белыми фотографиями Дивы Демоны, эти фото были ее жизнью, ее искусством. Дива Демона на сцене — пот, как бриллианты на ее гладких волосах, черные губы обнажают акриловые клыки. Дива Демона затянута в кожу, на ногах высокие шпильки, агрессивная и властная, она готова к действию. Дива Демона голая, надменная и разгоряченная, черные густые волосы блестят между бледных ног. Викторина все еще работала, снимала подающие надежды группы в плохо освещенных клубах, но ее лучшими работами были портреты ее госножи.

Рядом с Викториной на кровати, которую она столько лет назад (вчера) делила с богиней, была разложена композиция из фетишей — любовных писем и памятных вещей. Ключи от номеров в отелях, обрывки кружев. Салфетка из бара с отпечатком черной помады и хрупкие засохшие розы. Серебряные кольца, кольца из оникса, четки из филигранных бусин. Зажимы для сосков и лезвия. При тусклом освещении аккуратно разложенные предметы можно было принять за длинную человеческую фигуру с поднятым будто бы в танце коленом. На подушке, где должна была бы лежать голова фигуры, Викторина соорудила неровный овал из пропитанного духами госпожи черного бархата. Пьянящий парфюм назывался «Дыхание ночи», Викторина освежала бархат каждый день. Этот неистребимый запах служил связующей нитью с иллюзией, он придавал ей форму. Когда Викторина оказывалась в обонятельных сетях, письма и мечты облекались в плоть, ее госпожа становилась реальной, ее жалящий поцелуй, агония от ее прикосновения были такими же достоверными, как в первый раз. И тогда Викторине казалось, что не было никакого предательства и она никогда не оставалась одна.

Викторина сделала глубокий жадный вдох и позволила этому аромату переместить себя в иную реальность. Стальные кольца госпожи проникли сквозь нежную плоть бледных сосков, она почувствовала их возбуждающий холод. Дива Демона снова придет этим вечером. Викторина чувствовала это.

Мона цеплялась за немытую раковину в туалете кафе в Ист-Вилладже, ее охватила паника, пот выступил под мышками и струйкой пробежал от шеи по бокам. Она смотрела на свое отражение с расширенными глазами в потрескавшемся зеркале. До этой минуты она всегда считала, что ранняя седина в ее темных вьющихся волосах — это высший класс, намек на ее итальянские корни. Теперь она судорожно пыталась понять, не следовало ли ей воспользоваться какой-нибудь крем-краской. Минерва решит, что она превратилась в старую пердунью. Она и чувствовала себя старой пердуньей в этих простых черных джинсах и мотоциклетных ботинках. Но, втиснув свое новое «я» в старый потертый бархат и кожу, она выглядела бы как инфантильная дура.

— Ты выглядишь как успешная, независимая тридцатиоднолетняя женщина, — сказала Мона своему отражению. — Ты знаешь, кто ты есть на самом деле.

Она поправила пряжку на ремне и без особой нужды подкрасила губы темной помадой. Глубоко вдохнув, она подхватила чемодан и рывком открыла дверь.

Минерва прибыла, когда Мона на минутку уединилась в туалете. Сердце Моны замерло, а потом резко, как «харлей», набрало обороты. Она подумала было ретироваться в сортир, но Минерва ее уже засекла, и Моне не оставалось ничего другого, кроме как помахать рукой и застенчиво улыбнуться.

Минерва рванула навстречу и заграбастала Мону в объятия. Светлые дреды исчезли, были сбриты почти под корень, а татуировки, напротив, размножились и колонизировали плечи и шею Минервы. Вокруг глаз появились тонкие морщинки, а в нижней губе — кольцо пирсинга, но пряный запах ее кожи и язвительный изгиб широкого рта остались такими же, какими их помнила Мона.

— Ах ты, грязная сучка! — воскликнула Минерва, сжав лицо Моны в мозолистых ладонях. — Выглядишь вполне съедобно. — Она намотала на палец седой локон подруги.

— Мне нравится этот стиль а-ля Эльза Ланчестер.[45] Так ты похожа на реальную писательницу.

Мона отстранилась на шаг и рассмеялась:

— Хочешь сказать — я постарела?

Минерва снова притянула ее к себе:

— Я пытаюсь сказать, что соскучилась, глупая ты щелка!

У Моны запершило в горле, и она обняла Минерву.

— Я тоже соскучилась по тебе, — призналась она.

Они не разжимали объятия и на целую минуту с удовольствием погрузились в поток беззвучных воспоминаний. Потом, почувствовав некоторую слабость, Мона позволила Минерве довести себя до столика и заказать двойной эспрессо. Пока они нагоняли упущенное в дружеской болтовне, обмениваясь историями о Даниэле, о последнем романе Минервы с некой мужеподобной пассией, закончившемся ее отбытием в сопровождении полиции, Мона начала сознавать, что ей предстоит кое-что услышать. Что-то важное и настолько деликатное, что Минерва не могла решить, следует ли ей открывать рот на эту тему. Несмотря на десять лет разлуки, Мона прекрасно понимала свою подругу и была уверена в том, что в их разговоре произойдет неожиданный поворот. Она сделала маленький глоток двойного эспрессо, кофеин заиграл в ее жилах.

— Знаешь, — наконец сказала Минерва, — это не мое дело, но я тут недавно видела нечто реально странное, и я подумала, может, ты захочешь узнать об этом.

— Да? И что же это? — спросила Мона, глядя через край крохотной кофейной чашечки.

— Ну… — Минерва принялась сооружать из салфетки непонятное оригами. — Помнишь, я тебе рассказывала о нашей новой басистке? Так вот, она живет в доме на Девятой, там, где ты раньше жила. Вообще-то она живет в квартире прямо под той, где ты жила… с Викториной.

Кофе забулькал в желудке Моны и растревожил завтрак авиалиний. От одного только упоминания имени Викторины у нее возникло ощущение, будто она проглотила целый пузырек ролейдса.[46]

— Так вот, — продолжила Минерва, она явно испытывала дискомфорт, но уже не могла остановиться, — зависала я как-то у Ноктурны, трахалась над новой песней, и тут отключили электричество. В доме напротив свет горел, так что мы решили, что вылетели пробки или что-нибудь в этом роде. У Ноктурны на этаже никого не было, и мы поднялись наверх. Выше этажом в одной квартире свет был, в другой — нет. Я не успела понять, что к чему, а Ноктурна уже колотила в дверь твоей бывшей квартиры.

Минерва допила кофе, просто чтобы чем-то себя занять.

— Все эти старые плакаты, «Сиу» и «Сестры милосердия», все эти дикие рисунки так там на двери и висели. Мы слышали музыку, стало быть, электричество в квартире было. Кто-то должен был быть там, но им потребовалось бог знает сколько времени, чтобы подойти к двери.

Минерва снова выдержала паузу, а у Моны в желудке начала раскручиваться тонкая спираль тошноты. Она не хотела это слушать, но в то же время ей это было необходимо.

— Это была Викторина. Она была вся потная и явно дергалась. Знаешь, она совсем не изменилась. Так же подводит глаза, а-ля Клеопатра, мажет губы черной помадой, начесывает свои нагуталиненные патлы в воронье гнездо, но она выглядит… Я не знаю. Грязной. Будто никогда не смывает этот свой макияж, а только подновляет. А квартира, то есть то, что я смогла рассмотреть, — это музей, храм Дивы Демоны.

Мона отвела взгляд.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — Головная боль начала сдавливать ей виски. — Что я могу поделать, если какая-то отверженная психопатка захотела устроить в своей спальне музей моего прошлого на манер придорожного музея Элвиса. Та часть меня умерла и давно похоронена. Почему меня должно волновать, во что Викторина превратила свою жизнь?

— Не в этом дело, — терпеливо ответила Минерва.

— А в чем тогда? — Мона начата жалеть, что приехала.