Вальпургиева ночь, или Шаги Командора - Страница 3
Доктор: Вам кажется, больной, что вы выражаетесь неясно. Ошибаетесь. А это гаерство с вас посшибут. Я надеюсь, что вы, при всей вашей наклонности к цинизму и фанфаронству, – уважаете нашу медицину и в палатах не станете буйствовать.
Гуревич (чуть взглянув на Натали, оправляющую свой белый халатик):
Доктор (нахмурясь, прерывает его): Я, по-моему, уже не раз просил вас не паясничать. Вы не на сцене, а в приемном покое… Можно ведь говорить и людским языком, без этих… этих…
Зинаида Николаевна (подсказывает): Шекспировских ямбов…
Доктор: Вот-вот, без ямбов, у нас и без того много мороки…
Гуревич: Хорошо, я больше не буду… вы говорили о нашей медицине, чту ли я ее? Чту – слово слишком нудное, по правде, и… плоскостопное…
На протяжении этой тирады Боренька Мордоворот тихонько, сзади, подходит к декламатору, ожидая знака, когда брать за загривок и волочь.
Доктор: Ну-ну-ну-ну, довольно, пациент. В дурдоме не умничают… Вы можете точно ответить, когда вас привозили сюда последний раз?
Гуревич: Конечно. Но только – видите ли? – я несколько иначе измеряю время. Само собой, не фаренгейтами, не тумбочками, не реомюрами. Но все-таки чуть-чуть иначе… Мне важно, например, какое расстояние отделяло этот день от осеннего равноденствия или… там… летнего солнцеворота… или еще какой-нибудь гадости. Направление ветров, например. Мы вот – большинство – не знаем даже, если ветер норд-ост, то куда он, собственно, дует: с северо-востока или на северо-восток, нам на все наплевать… А микенский царь Агамемнон – так он клал под жертвенный нож свою любимую младшую дочурку, Ифигению, – и только затем, чтобы ветер был норд-ост, а не какой-нибудь другой…
Доктор (заметив взволнованность больного, дает знак всем остальным): Да… но вы отклонились от заданного вопроса, вас унесло норд-остом. (Все смеются, кроме Натали). Так когда же вас последний раз сюда доставляли?
Гуревич: Не помню… не помню точно… И даже ветров… Вот только помню: в тот день шейх Кувейта Абдаллах-ас-Салем-ас-Сабах утвердил новое правительство во главе с наследным принцем Сабах-ас-Салемом-ас-Сабахом… 84 дня от летнего солнцестояния… Да, да, чтоб уж совсем быть точным: в тот день случилось событие, которое врезалось в память миллионов: та самая пустая винная посуда, которая до того стоила 12 или 17 копеек – смотря, какая емкость, – так вот, в этот день она вся стала стоить 20.
Доктор (смиряя взглядом прыскающих дам): Так вы считаете, что в истории Советской России за минувшие пять лет не произошло события более знаменательного?
Гуревич: Да нет, пожалуй… Не припомню… Не было.
Доктор: Вот и память начинает вам изменять, и не только память. В прошлый раз вашим диагнозом было: граничащая с полиневритом острая алкогольная интоксикация… Теперь будет обстоять сложнее. С полгодика вам полежать придется…
Гуревич (вскакивая, и все остальные вскакивают): С полгодика?!
Боренька тренированными руками опускает Гуревича в кресло.
Доктор: А почему вы удивляетесь, больной? У вас прекрасный наличный синдром. Сказать вам по секрету, мы с недавнего времени приступили к госпитализации даже тех, у кого – на поверхностный взгляд – нет в наличии ни единого симптома психического расстройства. Но ведь мы не должны забывать о способностях этих больных к непроизвольной или хорошо обдуманной диссимуляции. Эти люди, как правило, до конца своей жизни не совершают ни одного антисоциального поступка, ни одного преступного деяния, ни даже малейшего намека на нервную неуравновешенность. Но вот именно этим-то они и опасны и должны подлежать лечению. Хотя бы по причине их внутренней несклонности к социальной адаптации…
Гуревич (в восторге): Ну, здорово!..
Доктор (титулованный голос его переходит в вельможный): Об этих… ямбах мы, кажется, уже давно договорились с вами, больной. Я достаточно опытный человек, я вам обещаю: все это с вас сойдет после первой же недели наших процедур. А заодно и все ваши сарказмы. А недели через две вы будете говорить человеческим языком нормальные вещи. Вы – немножко поэт?
Гуревич: А у вас и от этого лечат?
Доктор: Ну зачем же так?.. И под кого вы пишете? Кто ваш любимец?
Гуревич: Мартынов, конечно…
Зинаида Николаевна: Леонид Мартынов?
Гуревич: Да нет же – Николай Мартынов… И Жорж Дантес.
Натали (пользуясь всеобщим оживлением): Так ты, Лева, теперь чешешь под Дантеса?
Гуревич: Нет-нет, прежде я писал в своей манере, но она выдохлась. Еще месяц тому назад я кропал по десятку стихотворений в сутки – и, как правило, штук девять из них были незабываемыми, штук пять-шесть эпохальными, а два-три – бессмертными… А теперь – нет. Теперь я решил импровизировать под Николая Некрасова. Хотите про соцсоревнование?.. Или нельзя?
Доктор: Ну почему же нельзя? Соцсоревнование – ведь это…
Гуревич: Я очень коротко. Семь мужиков сходятся и спорят: сколько можно выжать яиц из каждой курицы-несушки. Люди из райцентра и петухи, разумеется, ни о чем не подозревают. Кругом зеленая масса на силос, свиноматки, вымпела – и вот мужики заспорили:
Может быть, продолжить?
Доктор (отмахиваясь): Нет-нет, не надо… Борис Анатольевич, Наталья Алексеевна, будьте добры, проводите больного до 4-й палаты. И немедленно в ванную. (Гуревичу). До… водобоязни, надеюсь, у вас дело еще не дошло?
Гуревич: Не замечал. Если не считать, что с ванной у меня – куча самых кровавых ассоциаций. Вот тот самый микенский царь Агамемнон, о котором я вам упоминал, – так вот, его, по возвращении из Пергама, в ванной зарубили тесаком. А великого трибуна революции Мара…