Валерий Брюсов - Страница 14

Литературным отделом журнала заведовал двоюродный брат Дягилева — Дмитрий Владимирович Философов («Дима»), утонченный эстет, безукоризненно корректный и сдержанно изящный «Адонис», как называла его Гиппиус. По его предложению на страницах «Мира искусства» в 1901–1902 годах печаталась лучшая работа Мережковского «Толстой и Достоевский». Вокруг них группировались художники: А. Н. Бенуа, «черный жук, завалившийся глубоко в кресло» (выражение В. Розанова), «нежный Бакст с розовой улыбкой» (слова того же Розанова), «Костя» Сомов, который казался Перцову «мягким и ласковым редакционным котенком», «Костя» Коровин, молодой статный красавец южного типа, Серов, фамилия которого соответствовала его наружности: застенчивый и тихий, он казался тусклым, «серым», — два брата Лансере, племянники А. Н. Бенуа, Врубель, Рерих, Левитан. В 1901 году сотрудником журнала стал Брюсов; во время своего пребывания в Петербурге московский поэт посещает редакцию «Мира искусства», помещавшуюся в квартире Дягилева на Литейном проспекте. Брюсов записывает в дневник: «Квартира обставлена с яркостью; вместо люстры— дракон, стильные стулья… Вечером были у Бенуа. Сомов— милый мальчик. Нувель— эстетик, Бакст— эстет с оттенком фатовства… Бакст находит, что я лицом похож на Верлена…» Брюсов был приглашен на «редакционный вторник». Он пишет: «Были Философов, Дягилев, Бакст, Нувель… Дягилев менее мне понравился, чем Философов, очень он „Сереженька“. А Философов поразительно „тонкий человек“. Все же в атмосфере „Мира искусства“ дышу легче, чем у Мережковских».

С сотрудничеством Брюсова в «модернистическом» журнале Дягилева началось его литературное признание.

В сентябре 1902 года Брюсов избран членом литературной комиссии Московского литературно-художественного кружка и с увлечением отдается своей новой деятельности. Он любит заседать, «заслушивать» доклады, вести прения, выносить постановления. В кружке знакомится он с А. М. Ремизовым, только что вернувшимся из своей вологодской ссылки. Брюсов записывает: «Еще какой-то из Вологды Ремизов. Они сидят там в Вологде, выписывают Верхарна, читают, судят. Этот Ремизов — немного растерянный мальчик. Он пришел к „нам“ из крайнего красного лагеря. Говорил интересное о Н. Бердяеве, Булгакове и других своего вологодского кружка».

Любопытны заметки в дневнике Брюсова о Блоке и А. Белом: «Всех этих мелких интереснее, конечно, А. Блок, которого я лично не знаю, а еще интереснее вовсе не мелкий, а очень крупный Б. Н. Бугаев, интереснейший человек в России».

1902 год— начало дружбы Брюсова с Белым, драматической истории их личных и литературных отношений.

В январе 1903 года выходит, наконец, первая книжка «Нового пути»: скромная обложка, простой шрифт, недорогая бумага — никаких «декадентских» изысков, никаких эстетических претензий и купеческой роскоши «Мира искусства». Серьезный, немного «серый» журнал.

В статье от редакции П. Перцов пишет: «Когда я спрашиваю себя о том, какою наша „новизна“ должна казаться с той стороны водораздела, мне всегда думается, что „оттуда“ мы представляемся прежде всего сугубыми индивидуалистами, воскрешенными и утрированными „эстетиками“ и „теоретиками“, непонятным ренессансом сороковых годов».

А между тем «Новый путь» знаменует решительную реакцию против эстетизма и индивидуализма. «Эстетика и философия, — продолжает автор, — сделали свое дело: период острого индивидуализма — неизбежная реакция „отцам“ — миновал. Субъективная догма этики также перестала удовлетворять… Чем-то другим, более обобщающим и более требовательным повеяло в воздухе… Мы стоим на почве нового религиозного миропонимания… Мысль русской литературы уже не раз обращалась в эту сторону: Гоголь, Достоевский, Вл. Соловьев — вот наша родословная».

Появление «Нового пути» — историческая дата в истории русской духовной культуры. Оно знаменует начало русского религиозного возрождения.

Журнал объединил блестящую équipe сотрудников. В центре ее стоит гениальный В. В. Розанов, помещавший из номера в номер свои удивительные «опыты» под заглавием «В своем углу». З. Гиппиус печатала свои стихи, рассказы и критические заметки (последние под псевдонимом Антон Крайний). В. Брюсов вел политическую хронику. В февральском номере появились первые стихи юного поэта Александра Блока «Из посвящений»; в сентябрьском— первая статья А. Белого «О теургии»; печатались стихи Бальмонта, Балтрушайтиса, Сологуба, Волошина, Allegro, Минского, Леонида Семенова и другие; статьи П. Перцова, Флоренского, Минского, С. Франка, Мережковского.

Живое, разнообразное и «новое» содержание журнала и приложенные к нему драгоценнейшие «Записки религиозно-философских собраний в С.-Петербурге» сразу привлекли к нему внимание читателей. В январе 1903 года Брюсов отмечает в дневнике: «„Новый путь“ стал на ноги. Подписчиков при мне прибыло до 1700. Каждый день по 20–30. Перцов принял деловой вид. Мережковский самоуверен, хотя намекал уже, что надоело ему быть без гонорара».

Но скоро между Брюсовым и редакцией «Нового пути» начались нелады: его политические обзоры не имели успеха, да и сам он был ими недоволен; жаловался, что ему приходится писать их наспех, по принуждению, без достаточной подготовки; что Перцов навязывает ему какую-то «теократию», какие-то чуждые ему консервативные тенденции. Его обижало, что Мережковские задерживают печатанье его стихов. Столкновения начались осенью. Брюсов записывает: «Осенью много ссорился с „Новым путем“ за нелитературность журнала и за отвержение моих политик. Потом вышла история с моей статьей о папстве. Она появилась в искаженном виде, обессмысленная. Я написал очень бранное письмо Зинаиде Николаевне и Перцову. Они отвечали ласково до крайности (и Дмитрий Сергеевич), что не знают, отчего это произошло, что, должно быть, цензура вычеркнула».

Но «ласковость» Зинаиды Николаевны была не вполне искренней: она боялась декадентства Брюсова и писала Перцову, что автор «Третьей стражи» «страшен для них внутренне», что его декадентством легко соблазниться. «Брюсову, — продолжала она, — надо будет где-нибудь „счесать“ свое декадентство и он, не дай Бог, может начать „счесывать“ его в „Новом пути“». Брюсов сообщил Перцову, что вынужден отказаться от секретарства, т. к. не может покинуть Москву. «Еще если бы я мог думать, — писал он, — что, бросая „твердую почву“ в Москве, я обрету ее в Петербурге… — но ведь я не могу думать этого. Если даже Мережковский, общепризнанный „первый“ писатель в России, не может „жить“ одной литературой (не делаясь газетной писакой), то на что же надеяться мне, чье имя даже „Новый путь“ не отважился поместить в № 1». Перцов ответил любезным письмом, в котором грустно примирялся с уходом «секретаря».