Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод) - Страница 5

Солнечный свет, такой радостный в саду и лесах, не щадил мамину гостиную. От него выгорали и краски ковров, и золото маминых волос. И в то время как она увядала в четырех стенах, мы с папой все скакали и скакали верхом, болтая с арендаторами, наблюдая за созреванием урожая, за работой мельницы на речке, пока не начинало казаться, что весь мир принадлежит только нам.

Мы все знали о деревне. Родившимся в ней детям обычно давали наши имена: Гарольд или Гарри – в честь папы и брата, Беатрис – в честь мамы и меня. Если умирал кто-то из арендаторов, то мы с отцом либо помогали его семье, если они намеревались уезжать, либо заключали договор с наследниками, если семья оставалась.

Словно маленькая императрица, скакала я рядом с отцом – самым богатым помещиком нашего графства, милостиво кивая нашим работникам, глядя, как они поспешно сдергивают шапки и кланяются.

Бедный Гарри был лишен всего этого. Для него не существовало это счастье – видеть нашу землю в любое время года и в любую погоду: вспаханные поля, спокойно ожидающие своего часа под первым снежком, и зеленые моря пшеницы в разгаре лета. И пока я так росла на воле, сама себе госпожа, Гарри хандрил в школе, посылая домой жалобные письма маме, отвечавшей ему посланиями на голубой бумаге, закапанной слезами.

В первый год ему пришлось очень плохо в школе, вдали от мамы и ее тихой гостиной. Когда Гарри приехал в школу, все мальчики уже успели разбиться на разные группировки со своими племенными обычаями, и бедного Гарри мог терзать и мучить каждый, кто был хоть на дюйм выше или на месяц старше. Когда начался второй учебный год и приехали новые, более юные жертвы, жизнь Гарри стала легче. На третий год Гарри сильно вырос и стал взрослым мальчиком, которого уже раздражала его внешность херувима. Все чаще и чаще, когда он приезжал домой на каникулы, его сундучок бывал набит сластями, подаренными другими детьми.

– Гарри так любят в школе, – с гордостью говорила мама.

Каждые каникулы он рассказывал мне о лихих выходках предводителя их группы. Как каждый семестр они устраивают военную вылазку против городских ребят. И как героем неизменно оказывается Стоули, младший сын лорда Стоули, собравший вокруг себя, по словам Гарри, самых красивых, умных и сильных ребят школы.

Это увлечение Гарри школой только расширило пропасть между нами. Он подхватил господствовавший там тон высокомерия и, наскучив мне буквально до слез рассказами о своем кумире Стоули, не находил со мной никаких больше тем для разговора. С отцом же Гарри был неизменно вежлив; сначала его энтузиазм к занятиям наполнял отца гордостью, но затем стал раздражать, так как Гарри совершенно определенно предпочитал проводить время в библиотеке, а не в полях.

Только с мамой он оставался прежним Гарри, и они вдвоем с удовольствием проводили долгие безмятежные дни, перечитывая и исписывая горы бумаги, пока мы с отцом в любую погоду, в любое время дня или года носились на лошадях по нашей земле. Гарри мог приезжать и уезжать, когда ему вздумается, он был словно гость в своем доме. Он никогда не принадлежал Вайдекру, как принадлежала ему я. В то же время отец и земля являлись неотъемлемой частью моей жизни. Мы не могли существовать друг без друга с тех самых пор, как я увидела волшебную панораму Вайдекра, представшую предо мной поверх холки лошади. Отец, земля и я всегда должны были быть вместе.

– Я не знаю, что я буду делать, когда ты уедешь отсюда, – однажды невзначай сказал мне отец, когда мы отправились в Экр к кузнецу.

– Я никогда не оставлю тебя, – ответила я с непоколебимой уверенностью, лишь наполовину вслушиваясь в его слова.

Мы вели на поводу рабочих лошадей, которых надо было подковать. Папе на его громадном жеребце это не составляло труда, а для меня, на моей деликатной кобылке, вести крупную лошадь было довольно трудно, и я напрягала все силы, чтобы не отставать от него.

– Но когда-нибудь все-таки придется, – невозмутимо произнес отец, глядя далеко вперед, где трудилась вторая смена лошадей, вспахивая тяжелую после зимы землю. – Ты выйдешь замуж и уедешь куда-нибудь со своим мужем. Может быть, ты станешь первой леди при дворе. При нашем дворе это нетрудно, так как все придворные дамы набраны из безобразных немецких женщин, их еще называют «ганноверские крысы». Как бы то ни было, ты покинешь наши края и тебе не будет никакого дела до Вайдекра.

Я рассмеялась. Сама мысль об этом была настолько нелепой, а взрослая жизнь казалась такой далекой, что моя вера в триединство отца, меня и земли ничуть не поколебалась.

– Я не стану выходить замуж, – беззаботно сказала я, – а останусь здесь и буду работать и присматривать за Вайдекром, как мы с тобой делаем это сейчас.

– Видишь ли, – мягко ответил мне отец, – когда меня уже не станет, хозяином здесь будет Гарри, и я бы хотел, чтоб к тому времени у тебя был собственный дом. К тому же, Беатрис, это сейчас тебе хватает забот о земле, а через несколько лет тебя больше будут волновать балы и наряды. Кто же станет тогда присматривать, например, за зимней посевной?

Но я все еще не могла воспринять его слова всерьез, детская наивная уверенность говорила мне, что хорошее никогда не кончается.

– Гарри ничего не знает о земле, – нетерпеливо повторила я, – если его спросят, что такое «короткий рог»,[4] то он ответит, что это музыкальный инструмент. Он не бывает здесь месяцами. Он даже не виде нашего нового парка. А ведь это была моя идея, и ты посадил деревья именно там, где захотела я. И еще назвал меня маленьким прирожденным лесничим и пообещал мне, что, когда я вырасту, мне сделают стул из одного из этих деревьев. Гарри просто не может быть здесь хозяином, ведь он всегда отсутствует.

Я все еще не понимала. Я все еще была очень глупенькой. Хоть я достаточно часто видела, как старшие сыновья наследуют ферму, в то время как младшие работают на ней, как обычные поденные рабочие, или идут служить солдатом, чтобы заработать денег на свадьбу, а терпеливые подружки ждут их. Я никогда не задумывалась над этим.

Я не могла и вообразить, что правило, когда старшие сыновья наследуют все, применимо и ко мне. Мне казалось, что этот суровый, несправедливый закон является такой же неотъемлемой чертой жизни бедных, как ранняя смерть, плохое здоровье, голод зимой. Эти вещи никогда не касались нас.

Странно, но я ни разу не думала о Гарри как о сыне и наследнике, так же как я никогда не думала о маме как о хозяйке Вайдекра. В моей жизни они были только фоном для славы сквайра и моей. Поэтому слова отца ничуть не встревожили меня, они просто прошли мимо.

Мне еще предстояло многое узнать. Я никогда не слышала о майорате – законе, по которому крупные поместья всегда переходят к наследнику мужского пола, даже если бы сотня сестер росли с ним, обожая эту землю. Как любой ребенок, я все еще концентрировала свое внимание на том, что казалось мне интересным и забавляло меня, а размышления о следующем хозяине Вайдекра были так же далеки от меня, как арфы в небесах.

Пока я старалась побыстрее выбросить неприятные мысли из головы, папа придержал лошадь, чтобы поболтать с одним из наших арендаторов, подстригавшим свою изгородь.

– Доброе утро, Жиль, – поздоровалась с ним я, небрежным кивком головы подражая великолепной снисходительности отца.

– Доброе утро, мисс. – Жиль с поклоном коснулся изуродованной артритом рукой полей шляпы.

Он был несколькими годами младше отца, но под бременем бедности состарился раньше срока. Вечная работа на сырых полях, промерзших дорогах и во влажных дренажных канавах скрутила артритом его суставы, и теперь бесчисленные тряпки обматывали его тощие ноги. Его коричневая рука с навсегда въевшейся грязью (это была наша грязь!) казалась узловатой и скрюченной, как ствол гнилого дерева.

– Мисс становится важной маленькой леди, – сказал он моему отцу. – Грустно небось думать, что она скоро покинет вас.