В замке и около замка - Страница 6

Долго молилась и плакала Караскова, пока не услышала голос Войтеха, бежавшего из замка с радостным криком. Она поглядела на ребенка и, увидев, что он закрыл глаза и стал дышать ровнее, сказала подходившему мальчику, чтобы он не шумел.

Войтех подбежал радостный, взволнованный.

— Ма-ма, мамочка, посмотрите, что у меня есть! — запыхавшись, воскликнул он и вытащил из одного кармана большой кусок жаркого, из другого — краюху хлеба, сладкий пирожок и огрызки мяса и булочек; все это он положил на колени матери, радостно глядя на ее удивленное лицо.

— Правда, вы удивлены? Но это еще не все. Подождите! Закройте глаза и не открывайте их, пока я не скажу: «Пора».

Мать машинально сделала то, о чем просил мальчик. Он вытащил из штанов завернутую в бумажку серебряную монету в двадцать геллеров, взял руку матери, повернул вверх ладонью, положил на нее монету и сказал тихо: «Пора». Мать открыла глаза и, увидев деньги, даже испугалась.

— Ради бога, кто тебе дал это, сынок? Какой дорогой ты шел?

— Прямо мимо привратника, мамочка. Прихожу к воротам, а там сидит толстый привратник и поет. Я подумал: «Хорошо, что он поет, он не рассердится, когда я попрошу его пропустить меня на кухню, чтобы выпросить у повара остатки какой-нибудь еды».

— Милый мальчик,— сказал он,— я не смею пускать туда ни одного нищего, а повар едва ли даст тебе что-нибудь. Иди во двор, там тебе скорее подадут милостыню.

— Я был там недавно,— сказал я,— они выругают меня, если увидят.

— Эх, так ты, наверное, озорник, тебе и подавать не стоит,— сердито сказал привратник, и мне стало обидно. Я рассказал ему, кто я и что вы и Иозефек больны. Он вышел, принес мне из дома эту краюху хлеба и сказал, чтобы я приходил за хлебом каждый день, но только к воротам. Я хотел попросить у него крейцер, чтобы купить молока, но постеснялся. Когда я уже собирался уходить, к нам подошла какая-то барышня из замка. Привратник обратился к ней:

— Не найдется ли у вас, Кларинка, для этого мальчугана чего-нибудь к завтраку? — и тут же рассказал ей о папе и о том, что он хорошо знал его.

Кларинка спросила меня о вас, и когда я ей все рассказал, она заплакала и принесла мне все это и монету. Она, наверное, добрая, мамочка. Она сказала мне, чтобы я каждый день в два часа приходил к привратнику и что господин Когоут — так зовут толстого привратника — будет всегда давать мне какую-нибудь еду для всех нас. Если же его не будет на месте, то я все равно узнаю, где искать пищу. Потом она погладила меня по голове и так хорошо на меня поглядела, как вы. Видите, мамочка, еще утром, когда я шел с вами, мне словно нашептывал кто-то: «Иди в замок».

Мать ничего не ответила, положила еду на траву, опустилась на колени перед крестом и начала молиться. Мальчик стал на колени возле нее.

Поблагодарив бога, пославшего ей благодетелей, женщина начала делить пищу. Она хотела дать Войтеху самые большие и лучшие куски, но он не согласился.

— Мамочка,— сказал он,— у меня хорошие зубы, дайте мне что-нибудь потверже, что помягче — оставьте себе, а сладкий пирожок и куски булочки — Иозефеку. Как он удивится! И молоко он тоже получит — сейчас я сбегаю за молоком.

— Нет, поешь сначала, он еще спит. Пойди за молоком к Гайковой — это близко. Она честная женщина и нальет тебе полную кружку. Много раз предлагала она мне молока для каши, но я стеснялась ходить за ним, у нее достаточно своих забот. Подкрепись, мальчик, потом пойдешь. Боже, какие вкусные вещи! — И мать с сыном принялись за еду.

Кто-то из состоятельных горожан, проходя мимо и видя, что сидящие у креста едят мясо, подумал: «Вот тебе и нищие! Это называется — они умирают с голоду; видно, им живется неплохо. И что лучше всего — им не нужно ни о чем заботиться».

Мать и сын съели все с аппетитом.

— Хорошо господам. Боже! И такую пищу получает, говорят, каждый день барынина собачка, даже лучше.

— Ну, сынок, кто имеет много, тот охотно транжирит.

— А почему господа не дают нищим?

— Сытый голодного не разумеет; если бы они знали, как плохо живется народу, они бы, вероятно, давали охотнее, но они этого не знают, милый. Когда ты снова увидишь ту добрую барышню, скажи ей, что если найдется для меня какая-нибудь работа, то я, когда, бог даст, немного окрепну, с удовольствием сделаю для нее все что угодно. Господь наградит ее за все,— сказала мать, складывая в узелок оставшиеся куски. Сладкий пирожок она положила возле ребенка, а крошки отнесла на муравьиную кучу.

— Пусть и у них будет праздник! — проговорила она. Войтех взял сладкий пирожок и положил его на юбку, которой был укрыт братишка, чтобы он, как только проснется, тотчас же увидел лакомство.

— Теперь я побегу за молоком, чтобы порадовать Иозефека, а то он от голода такой печальный, видите, мамочка? Вот уже несколько дней, как он мне не улыбается. Сейчас он очень бледный и холодный.

— Ах, я боюсь, что Иозефеку нельзя ничем помочь,— грустно сказала мать, снова усаживаясь около ребенка.

— Можно, мамочка, не плачьте, подождите, ему будет хорошо; помните, вам как-то сказал доктор, что он поможет ему. Дайте мне деньги и научите, что сказать.

— Вот тебе деньги, отнеси их Гайковой, она даст тебе кружку молока и сдачу мелочью, хорошенько спрячь деньги и расскажи ей, где нам бог послал их.

Войтех взял у матери монету, сунул ее в карман и хотел бежать, но вдруг Иозефек открыл глаза и посмотрел на него.

— Иозефек! — воскликнул Войтех, взял пирожок и хотел поиграть с братишкой, прежде чем уйти, но голос матери испугал его.

— Оставь! — воскликнула она и, положив руку на холодный, как лед, лобик ребенка, испуганно закричала: — Иозефек! Иозефек! Ты не узнаешь меня? Дитя мое! Бог с тобой! — она наклонилась к его личику так, чтобы он видел ее, но его глаза постепенно стекленели. Мать приложила дрожащую руку к его сердечку, ей показалось, что оно еще бьется.— Иозефек! — воскликнула она, всхлипывая.

— Иозефек! — плача, позвал Войтех.

Ребенок открыл ротик, словно улыбаясь, и легко вздохнул, как спящий птенчик. Это был его последний вздох.

— Что с ним, мамочка? — испуганно спросил Войтех.

— Умер! — беззвучно ответила мать и, сраженная горем, повалилась на землю возле мертвого ребенка.

4

Портной Сикора жил в маленьком домике. Земли у него не было. Он был отцом пятерых детей, а зарабатывал плохо. Возвратясь домой после скитаний по свету, он получил так много работы, что едва справлялся с ней. Каждый хотел одеваться у нового портного, приехавшего из Вены и шьющего по последней моде. Сикора взял несколько подмастерьев, женился, и дела у него пошли так хорошо, что он купил себе домик. Однако из Вены приезжали и другие портные. Они становились мастерами, и даже более известными, чем Сикора, не потому, что он шил хуже, но оттого, что новые мастера высоко ценили себя, при встрече целовали руки барыням и разговаривали только о князьях и графах, на которых работали в Вене. Они привозили с собой красивые модные журналы, шили по ним, и каждый думал, что если получит пиджак от этого нового портного, то станет таким же красивым, как нa картинке. Сикора перестал нуждаться в помощи даже одного подмастерья, у него остались только старые заказчики, которые любили шить удобные вещи и требовали не то, что модно, а то, что добротно сшито. Но они не любили много платить, и к тому же их было мало, так как, кроме Сикоры, в местечке работало еще около двадцати портных.

К счастью, Сикора шил домашнюю одежду также и для управляющего замком, праздничную тот выписывал из Праги, чтобы она была моднее. Но привыкший к удобной одежде управляющий не мог ни согнуться, ни поклониться в костюме из Праги, и он отдавал ее Сикоре переделывать. Портной распарывал сюртук, перешивал его, и когда управляющий поворачивался в нем перед зеркалом, поднимал руки, размахивал ими, изгибался во все стороны и нигде не жало, он с наслаждением говорил: