В ту сторону - Страница 4

— А чего ты волнуешься, — генерал захрустел в трубку утренним тостом, — ты не волнуйся. Подумаешь, акции упали. Какой ты, брат, нервный. Это ж бумага. Ну, упали. Ты потерпи, коньячка выпей.

— Так я уже, Макар Макарыч.

— Вот и ладненько, Пискунов. Ты побольше выпей. Накати грамм триста, Пискунов. Сегодня акции упали, завтра они ого-го как взлетят! Потерпи.

— А если не взлетят они, Макар Макарыч?

— А куда ж они денутся? Ну сам подумай. Акции, они что выражают? Труд, Пискунов, акции наши воплощают труд! Люди работают в нашей стране, Писунов, самолетики летают, сталь сталевары льют, помпа наша работает. Ресурсы, Пискунов, у кого? Ну как тут акциям не взлететь?

— Так ведь встали заводы, Макар Макарыч. Не льют ничего сталевары.

— Как это встали? Встали, говоришь?

Генерал, впрочем, и сам превосходно знал, что большинство заводов стоит уже давно — лет этак десять. Крупные заводы были сначала приватизированы разными предприимчивыми людьми (многих из них Сойка знал лично), потом поделены на цеха, под реконструкцию всякой части был взят огромный кредит, а сами цеха были распроданы под разнообразные заманчивые проекты. От самолетной промышленности, например, мало что осталось. Авиакомпания генерала состояла из американских боингов и французских аэробусов, а отечественным Ту, выпущенным тридцать лет назад, даже Сойка не доверял.

— Магнитка на двадцать процентов встала, — сказал Пискунов и сам поразился своей интонации: столько в его голосе сказалось государственной скорби, — Магнитка встала, Макар Макарыч!

— Встала, говоришь? — Генерал пожевал тост. — Ну так она обратно поскачет! Ты коньячка, Пискунов, дерни, а Магнитка тут и поскачет.

И генерал повесил трубку. Магнитка, понимаешь, встала. Зачем Резникова брали в совет директоров, шельму продажную!

Генерал налил себе полный стакан пятидесятилетнего виски — как все важные чиновники в России, он давно уже перешел с отечественных водок и подмандатных коньяков на благородный шотландский напиток. Коллекция виски генерала Сойки славилась среди министров и генералитета.

Так хорошо утро начиналось! Звонить министру финансов — или ну его к свиньям? И что тот может сказать такого, чего сам генерал не знает? Ну да, взяла авиакомпания кредит у банка, который ходил в любимчиках у министра финансов, взяла под небольшой процент — так ведь и этот процент нынче не отдашь! Думали — за год отобьем. Как же, размечтался! И на кой ляд нам теперь новые самолеты? Кто ж теперь летать-то на них будет, граждане? И куда, главное, лететь?

— Отвисится, Макар Макарович, — сказал министр финансов, — немного повисит, а потом отвисится. Помнишь, Великая депрессия была в двадцать девятом году? Люди испугались, решили — конец света пришел. Так ведь обошлось, выросли акции. Выигрывает тот, кто играет в длинную игру.

— А когда выросли акции после Великой депрессии? — поинтересовался генерал.

— К пятидесятому году подросли, как миленькие, какие проблемы. Вот ты мне долги лет через двадцать и выплатишь. Главное, интерес банка аккуратно плати, а с кредитом мы тебя торопить не будем.

Сойка выпил стакан залпом, налил новый. «Интерес банка» — где только мы подцепили эти паскудные слова, что это за интерес такой у банка? Душить нас? Кому мешала сибирская авиакомпания! Кому мешала?

Бурый от волнения Сойка сидел на кожаном диване под портретом русского президента — и матерно ругал капитализм. В это же самое время министр финансов, отодвинув телефон правительственной связи — а Сойка звонил ему именно на этот аппарат, — вооружился мобильным телефоном и набрал номер Андрея Губкина, сенатора, бывшего руководителя подмосковной преступной группировки, а ныне крупного промышленника. Промышленник являлся одноклассником министра, и связи школьных друзей окрепли вновь, едва Андрей купил кресло сенатора и металлургический комбинат. Существовала преступная группировка до сих пор или нет, министр не знал, но охранники Губкина выглядели как люди, которые в жизни пробовали разное.

— Сколько у тебя таких? — спросил министр однажды.

— Стволов двести, — равнодушно ответил Губкин. — По пять штук в месяц кидаю, чтоб глупостями не занимались.

Министр не стал выяснять, зачем Губкин держит армию в двести стволов и где он такое количество вооруженных людей дислоцирует.

— У тебя заводы стоят? — спросил министр сенатора Губкина.

— Стальные или цементные? Я в Новороссийске цементные прикупил. Слышал?

Министр финансов не только слышал об этом, но и способствовал убыточной покупке. Кризис неизбежен и строительство встанет, про это говорили полгода назад. Повесить на шею бойкому Губкину бесполезные цементные заводы было разумной мерой. Министр отговорил жадного банкира Балабоса принимать участие в тендере, присоветовал верному Балабосу не рисковать, вовремя отозвать заявку.

— Вырвал цемент из-под носа у Балабоса, — похвастался Губкин. — Толстяк отступное давал, но мало. Решил — буду вам объекты для Олимпиады строить.

— Не надо про Олимпиаду.

Губкин захохотал.

— А ты скажи президенту правду! Не потянем, и все тут. Котлованов мужички нарыли — а строить не можем, бабки кончились.

— Что делать думаешь? — спросил министр Губкина, потому что знал Губкина как умного человека. С цементом мы его, конечно, подставили, сталь прибыли тоже не даст, но Губкин выход найдет.

Неожиданно министру пришло в голову, что точно так же, как они подставили Губкина с убыточными цементными заводами, хитрый Запад подставил российское правительство с Олимпийскими играми. Давайте, устраивайте Олимпиаду, покажите всему миру, на что способны, вложите десять миллиардов! Да что там Олимпиада! С капитализмом-то как надули: берите, дорогие товарищи, нашу систему — надежная вещь, износу не знает, век будет служить! Удружили, ничего не скажешь.

— Что делать думаю? Закон в Думе проталкиваю. Чтобы убрали из молодежных телепрограмм сцены секса и насилия. Чему детей учат, ты скажи?

— Что с финансами делать думаешь? — спросил министр финансов. — Американцы деньги печатают, семьсот миллиардов напечатали.

— Через год рванет, — сказал Губкин.

— Думаешь, инфляция начнется через год? Мы посчитали, что пять лет у нас есть. Не молчи.

Губкин выдержал паузу.

— Правила игры надо менять, — сказал он сухо. — Если по-хорошему, то война нужна. Трудно без войны.

И действительно, основания для недовольства общими правилами были. Кризис западной финансовой системы докатился до России в считанные дни, так метастазы естественно и легко перемещаются из мочевого пузыря в мозг. Что именно исполняет в мире функцию пузыря, а что мозга — уже было не важно: пришло в негодность все сразу. Еще вчера граждане горделиво смотрели в будущее, где их поджидали отдельные квартиры, безбедная старость и демократические выборы, — как вдруг горизонт потемнел: ни квартир, ни денег на счете. Разве что демократические выборы остались — но цену им знали все. Люди возбудились, они метались от сберкассы к магазину, от банка к ипотечной компании, смотрели в газеты, водили пальцами по столбикам цифр, ничего в цифрах не понимали и заламывали руки. Некоторые нервные граждане скупали крупу и сахар, складывали запасы на кухнях, но понятно было, что сахаром здесь не спасешься. Рушилось все сразу — и рушилось стремительно. Вдень, когда Сергей Ильич Татарников наконец помер, правительство России официально признало наличие финансовой катастрофы, и тот самый министр, который два дня назад назвал нашу страну «островком стабильности», заметил, что кризис пришел лет так, пожалуй, на пятьдесят. Сотрудники журнала «Вопросы истории», глядя на министра финансов на телевизионном экране, прикинули, сколько лет им будет через пятьдесят лет. Получалось у кого сто, у кого девяносто пять, а у некоторых зашкалило за сто десять. Не доживем мы до светлых времен, подумали сотрудники, и сделалось им грустно от такой перспективы. Вот вам и вопросы истории! Античность изучать, конечно, полезно, но ведь не написано в античной истории про сегодняшний день. Что же делать? Делать-то что? Одно было ясно — сейчас не до Татарникова. Сами помираем, не продохнуть.