В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 36

Фугаку был не в духе. Он хотел продолжить идти дальше, как Шисуи его остановил, дотронувшись до края одежды:

— Фугаку-сан, я бы хотел вам кое-что сказать.

— Обязательно сейчас?

— Простите, если отрываю вас от дел, но именно сейчас, — взгляд Шисуи был серьезен: в нем не мелькало ни доли шутки. Фугаку, пять секунд вглядываясь в напряженное лицо напротив, немного смягчился, выдавливая на обветренных губах сухую улыбку:

— Хорошо. Если это так срочно, стало быть, нечто серьезное?

Шисуи кивнул.

— Фугаку-сан, в нашем клане случилась неприятность.

— Что?

Шисуи в ответ молчал.

Говорить ли о том, что их разговор с Хокаге подслушали старейшины, которые и без того обо всем уже узнали, Шисуи не знал. Говорить ли о том, что взгляды всех стариков, кроме Сарутоби, не выражали ничего хорошего, Шисуи не знал. Не знал, говорить ли, наконец, о том, что один из старейшин, Данзо, сказал, недобро усмехнувшись: «Я уже все подготовил для их ареста»? Хокаге молчал, опустив взгляд вниз и покуривая свою старую, давно потрескавшуюся и потрепанную в боях трубку. Когда старейшины ушли, Третий вытащил ее изо рта и отложил на подставку. Потом он устало встал со своей подушки и сказал: «Конечно, их арестуют. Данзо-сама никогда не оставил бы этого просто так. И я тоже, даже если бы Данзо-сама не знал. Закон крови выше меня. Возможно, их изгонят или казнят: закон крови блюдется строго, а они преступили его, и действительно, унизили достоинство своего клана и семьи. Но я думаю, что смогу их оправдать отличной службой на благо деревни и Учиха».

Шисуи ничего не ответил.

Он, выйдя из резиденции Хокаге, внезапно почувствовал на себе тяжелый груз предательства, и даже оправдание, что он пытался спасти и Итачи, и Учиха от грязного пятна в их истории, его не успокаивало — он не понимал, что двигало им, когда он пришел сюда, не понимал, почему он это сделал, почему не пришел к Итачи и не поговорил с ним. Пусть сейчас Шисуи злился на Итачи за его глупость, но он всегда знал, что ему можно доверять, Итачи никогда не предал бы его сам; Шисуи не мог не признаться в том, что гордился, когда такой человек, как Итачи, самый сильный, самый лучший, ограничивающий общение с лучшими шиноби деревни, называет его своими старшим братом.

Теперь, Шисуи его мучила совесть и слепое желание помочь названному младшему брату. Хоть чем-то, хоть как-то.

Но это было уже невозможно. Из-за того, что уже ничто не поправишь, из-за того, что стыдно смотреть Итачи в глаза. Не ему, тому, кто спал с братом, будет стыдно, а его другу, чистому от всех преступлений.

Может, только родители Итачи успеют поговорить с ним и изгнать его и брата из клана до того, как их позорно схватят и поведут на суд, как посмешище всей деревни.

Их, учившихся отдавать все Конохе и Учиха.

Поэтому, набравшись смелости и серьезно поджав губы, Шисуи тихо сказал Фугаку:

— Ваши сыновья предали свою семью и клан.

***

Саске молчал, перекручивая и растирая в руке сочную травинку. Подушечки пальцев стали липкими от ее горького сока, кожа покрылась зеленой краской, резко пахнущей скошенными стеблями растений.

В дикой и почти нелюдимой части сада сорняками росли тигровые лилии, ярко-красные с темными пятнами, как окраска хищника. Их тяжелая пыльца постоянно сыпалась вниз, оседала на длинных темно-зеленых листьях оранжевой пылью.

Саске не любил лилии. Когда-то в детстве он засовывал свой любопытный нос в венчики, вставая на носочки, чтобы вдохнуть аромат цветов, но никакого аромата он не находил, только пачкал носик и долго чихал, размазывая по оранжевому лицу слезы от бесконечных чихов.

Рука смяла перетертую траву и откинула ее в сторону. Саске молчал, Наруто тоже.

Наконец, Саске, положив голову на сложенные на коленях руки, посмотрел в глаза друга и коротко, отрывисто и четко, почти с некой усмешкой недопонятости в голосе сказал:

— Правда.

Наруто долго и пристально смотрел в лицо напротив, как будто пытался что-то разглядеть или увидеть нечто новое, например, свидетельство того, что только что сказали. Саске и вся эта канитель — да он просто пошутил! Это же Саске, он всегда так прикалывается, надменный и пафосный ублюдок.

Но почему-то сейчас Наруто и сам не верил своим мыслям. Осторожно обводя взглядом крепкую фигуру друга, он тихо, как будто боясь услышать уже предугаданный ответ, спросил:

— Ты? Я не верю. Ты не способен на такое.

— Почему? — с некой холодной брезгливостью дернул плечом Саске. — Разве я не человек?

— А разве люди делают такое?

— Что такое? Какое такое? — Саске раздраженно цокнул языком. — Меня не волнует их мнение. Пусть болтают.

— Да как ты можешь! — Наруто оперся руками о землю, почти со злостью смотря в лицо напротив. — О вас же на каждом углу болтают невесть что, как будто вы разгульные девки, те байо. На вас показывают пальцами и смеются. О вас говорят, как о дьяволах, они же, люди, суеверны, они уверены, что вы дети сатаны, решившие погубить деревню. На вас сваливают вину засухи, вину неурожая, жару, как ты не можешь понять, Саске! Ты запираешься тут и говоришь, что пусть болтают, а твоя семья, датте байо? Что скажут они, как будут смотреть в глаза других они, ты подумал об этом? Да как ты, теме, будешь жить дальше?!

— Пусть болтают, пусть валят на нас все неприятности, меня не волнует все это, — Саске поджал губы. Его холодные темные глаза сверлили Узумаки насквозь, и тот отпрянул под маниакальным взглядом. — Итачи выбрал одного меня из сотен и тысяч. Итачи открыл мне глаза, сдернул пелену предрассудков. Эти твои люди всего лишь мелочные жабы и не больше. Говоря о нас, унижают они себя, а не меня и брата. Как буду смотреть в глаза? — Саске холодно и надменно фыркнул. Лицо его исказилось в гримасе издевки и небрежения. — Да так и скажу каждому, что переспал с родным братом, и буду спать с ним всю жизнь, каждый день, каждую ночь! Пусть они болтают, они просто жалкие крысы, боящиеся развязать язык при нас. Тоже мне, запрет крови… глупо. Запреты придумывает тот, кто сам их нарушает. Проваливай отсюда, мне не нужны твои проповеди, — Саске откинулся назад, устало падая в заросли лилий. Те, покачнувшись, осыпали на лицо Саске свою пыльцу, но тот только усмехнулся: венчики ярких цветов прекрасны на бледно-голубом небе, затягивающемся облаками прохладного вечера.

Рядом прошуршала трава, Саске недовольно покосился: Наруто так же беспардонно помял лилии, укладываясь рядом.

Оба молчали.

Молчали долго, каждый думал о своем, каждый смотрел вверх. Саске догадывался о том, что люди могли узнать обо всем, и даже догадывался, кто мог увидеть их вместе. Но как ни странно, Саске и сам ожидал от себя другой реакции. Он ожидал отчаяние, страх, но почему-то почувствовал облегчение и легкое равнодушие ко всему, что ему сказали: ему было все равно. Тот момент, когда хотелось дрожать от мысли о том, что все раскроется, давно прошел. Саске гордился своим поступком, гордился братом, гордился самим собой. Единственное, что доставляло ему неуют, это родители и их честь. Искренняя любовь и привязанность к ним и слова Наруто укололи Саске в больное место.

— Слушай, — голос Наруто звучал тихо. Саске закрыл глаза, чувствуя на своем лице тень от склонившихся над ним тигровых лилий.

— Чего тебе?

— Это, конечно, хорошо, что ты не раскаиваешься… вернее, вам с Итачи-саном не было бы легче от этого. Ты только пойми, если узнает Хокаге-сама или старейшины, вас же арестуют и будут судить. Уже были такие случаи в Конохе, и людей изгоняли, лишали всего того, что было раньше: семьи, дома, друзей, работы, крова над головой, хлеба. К чему я говорю все это, те байо? Я, конечно, никогда не отвернусь, не отрекусь, не брошу, буду рядом с тобой до конца и помогу, если что: сбежать, уйти — но ты не сможешь жить, как раньше здесь: рано или поздно ты столкнешься с тем, от чего убежал — с наказанием. Надо же, — Наруто усмехнулся, — из-за какой-то глупости, подумать только… как это можно приравнивать к убийству?