В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 19

Где-то закричали дети и завизжали девушки, убегая с улицы в теплые дома с кувшинами воды.

Итачи, сонно и медленно приподнявшись на локте, почти слепо, едва двигаясь в горячей дымке сна, потянулся и кое-как достал кончиками пальцев седзи, прикрыв их. Теперь дождь глухо застучал с обратной стороны.

Юкато с ночной рубашкой небрежно сползли с одного плеча, в обнаженную кожу которого до сих пор цепко впились пальцы Саске. Он еще спал; пряди волос Итачи упали ему на щеку, защекотав ее, иссиня-черные волосы, разметавшиеся по ткани, перемешались с другими, темными, цвета вороньего крыла.

Лицо Саске было спокойно, даже как будто холодно и строго, хоть и расслабленно.

Итачи снова прилег, косясь на брата. Для него было необычно странно просыпаться с кем-то в одной постели. Бывало, что во время миссий для экономии они иногда спали на одном футоне, но никогда прежде не просыпались в обнимку: каждый строго на своей половине, и даже если касались друг друга, то делали вид, что не замечали этого, с абсолютно равнодушными лицами вставая с места.

Итачи осторожно и как будто даже небрежно-отстраненно, словно ему было несколько неприятно, коснулся лежавших на его плече пальцев, а потом дотронулся до горячей щеки брата, отодвигая с нее прядь его же волос. Он долго всматривался в плотно закрытые веки, приоткрытые пересохшие и потрескавшиеся губы и холодное расслабленное лицо. Только сейчас Итачи почувствовал, что колено Саске все так же упирается ему между ног.

Глупый нетерпеливый брат.

Внезапно за пределами комнаты послышались глухие отдаленные шаги. Кто-то прошел мимо. Итачи на секунду напрягся, крепче сжимая пальцы Саске.

«Мы так и не закрыли седзи. Нас могли увидеть в любой момент, нам повезло, что сюда никто не заходит без разрешения. Конечно, кроме Саске, и то, только вчера ворвался, — Итачи вновь перевел взгляд на брата. — Нас могли увидеть из сада. Странно, но почему-то мысль о том, что о нас узнают, не пугает меня. Хотя она и раньше не пугала, но теперь меня тем более ничто не пугает. Пусть знают, что для меня значит этот поступок».

Из-за того, что все седзи в сад были закрыты, в комнате совсем потемнело. Дождь разбавлял ритмичным стуком повисшую тишину, но вязкая темнота, как легкие сумерки вечером, невероятно расслабляла, заставляла впасть в шаткий сон, почти полудрему, когда сознание неловко балансирует на грани сна и реальности. Итачи привстал на локте, задумчиво перебирая каждый палец младшего брата.

«Предавая товарищей, предаешь честь шиноби — так мне говорили в детстве? Почему я так и не стал настоящим шиноби? Почему я все еще думаю об этом? Я хотел, я всеми силами желал одиночества, я почти достиг всего этого, почти превзошел все черты, но сил… у меня не хватило сил, чтобы дойти до черты и перешагнуть ее. Или же мне не хватило желания, я опомнился раньше, чем исчерпал себя как человека? Какая разница. Ведь для чего? Для чего я был шиноби? Чтобы укрепить чью-то власть или дать прийти другой? Чтобы потомки вновь воевали, возвращая прошлое или убирая пережитки? Чтобы обиженных судьбой становилось больше? Нет. Я был шиноби, чтобы в то время, когда мне надо было быть более чем хладнокровным, я мог защитить Саске. Да, я хочу быть рядом. Я хочу оберегать своего брата. Я волнуюсь за него, постоянно волнуюсь из-за него. Мне не все равно. Его жизнь не безразлична».

Саске перевернулся под застывшим взглядом Итачи. Тот хотел сбросить его руку со своего плеча, но как только Саске крепче сжал его, это желание пропало. Итачи поджал губы, нахмуриваясь.

«Я ведь даже себе не могу признаться во многих вещах. Я даже запрещаю себе лишний раз думать о нем. Что в нем такого? Почему, — Итачи нагнулся, прикасаясь губам к приоткрытым губам Саске, ловя его дыхание, смешивая со своим, и услышал тихий вздох младшего брата, крепче целуя его нижнюю губу, — меня тянет к нему? Именно к нему из всех людей мира? Почему не к той девушке, я бы мог быть счастлив с ней и нашими детьми? Почему он, именно он из тысячи? Или так лучше, что он мой брат? Да, — Итачи застыл, — так и есть. Я — это он. Не могу и не хочу быть без этой связи».

Внезапно поток мыслей прервал стук в дверь. Итачи резко отпрянул от младшего брата, судорожно соображая, что ему помешало.

— Итачи, ты спишь?

Мать.

Мгновенно собрав остатки хладнокровия, Итачи отодвинулся от брата, тихо, но внятно сказал:

— Доброе утро. Что-то случилось?

— Доброе утро. Саске у тебя? Я зашла к нему, но у него никого нет. Ты не знаешь, куда он мог пойти, не позавтракав?

Итачи, глубоко вздохнув, сказал ни разу не вздрогнувшим голосом:

— Он вчера вечером пришел ко мне что-то спросить, но я был занят, и пока разбирал вещи, брат заснул. Мне не хотелось его тревожить. Я его разбужу и отправлю к вам, — Итачи покосился на Саске, который снова повернулся в теплой смятой постели. Тонкое одеяло соскользнуло с его тела, ворот юкато, съехавший в сторону, обнажил крепкую шею и бледное плечо.

— Хорошо, — за седзи снова прошаркали, и шаги постепенно стихли, пока не растворились в стуке дождя. Итачи резко, с облегчением выдохнул, только сейчас почувствовав, как был напряжен изнутри во время разговора.

«Если бы она могла так же входить ко мне, как к Саске, она бы увидела, что я его целую. Наказали бы меня, но… сколько же можно врать себе? Почему я постоянно лгу, недоговариваю? Меня, скорее всего, казнят, как старшего по возрасту, а его изгонят. Будут смеяться, опозорят. Не знаю, что мне делать. Что мне надо было сделать. Я же должен был обуздать свои желания, а не губить брата. Губить? Боже, — Итачи закусил губу. — Кто кого еще убьет. Он сам согласился, выбрал, значит, пусть так и будет. Погибнем — вместе. Спасемся — вместе. Что ты сделал со мной, глупый Саске? Из двух сторон — клана и деревни — я выбрал третью — тебя», — Итачи, словно в нем что-то оборвали, порывисто и твердо встал с футона, оставляя брата мерзнуть без тепла тела рядом.

Но тот вскоре и сам осторожно зашевелился, приоткрывая узкие щелочки сонных глаз. Первое, что увидел в это пасмурное и дождливое утро Саске, когда, лениво потянувшись, проснулся, это своего брата, гребешком причесывающего свои длинные волосы и сидящего спиной к своему родственнику. Саске привстал на руках, щурясь и хмурясь, огляделся вокруг отчужденным взглядом, словно вспоминая, что тут делает, и внезапно как будто пелена спала с его прежде затуманенного взгляда: вспомнил.

Кончиками пальцев дотронулся до спины Итачи, мягко, но решительно, твердо и осторожно, как будто пробовал первый лед озера на твердость. Итачи повернул голову, в упор смотря на брата.

Все тот же взгляд, неизменный, холодный, равнодушный, безразличный.

Ты такой, мой брат, и ты мне нравишься таким и одновременно не нравишься.

— Проснулся? Тебя искала мать. Да, вот еще что: я забыл вчера сказать, что Хокаге тоже искал тебя вечером, ты, он говорил, недавно просил задание, видимо, сегодня пойдешь на него, зайди к нему сейчас же, завтрак оставишь на потом.

Саске ничего не ответил. Отдернув руку, он медленно, но твердо встал с футона, потягивая ноги и руки, и поправил юкато, сбившееся за ночь.

По седзи грохотал дождь, стекая тенями от капель вниз. Было слышно, как оглушительный ливень теряется в шуршащей под ним траве, и идти куда-то в такую погоду по месиву холодной грязи и воды совсем не хотелось.

Саске поморщился, настроение у него, и до этого не блистающее радостью, заметно упало. Неприятно было представлять, что в такое ненастье придется скользить по размякшей земле, мерзнуть в сырости темных лесов.

— Матери я сказал, — снова подал голос Итачи, — что ты вечером заходил и случайно заснул, пока ждал, когда я разберу свитки.

— Хорошо, — наконец, хриплым от недавнего сна голосом ответил Саске. Окончательно поправив свою одежду, он дотронулся до седзи, как вдруг нахмурился, словно что-то вспомнив:

— Ты решил, что будет дальше?

Итачи повернулся.

Его глаза ничего не выражали, только лихорадочно блестели, но уже постепенно потухая.