В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 169

Но наконец Итачи дернул плечом, пристально взглянув в глаза Саске. Он больше не умел смотреть по-другому, чужие глаза, невероятно чужие вселяли в его младшего брата страх.

«Вот и все?» — Саске поджал губы. Судя по всему, Итачи не собирался оправдываться или что-то говорить, стало быть, все будет по-прежнему, но ненавидеть Саске больше не мог: стискивая зубы, он сжал рукоятку куная, решаясь взмахнуть рукой и убить, как застыл, когда рука Итачи поднялась, медленно приближаясь к нему.

В рассеянном свете комнаты она казалась невероятно тонкой и костлявой, худой и хрупкой, почти восковой, как у мертвеца; выражение усталого лица Итачи с плотно сжатыми губами и пустыми глазами не изменилось. Его рука все тянулась и тянулась, приближалась к Саске, брови которого сдвинулись к переносице, а глаза застыли в напряжении.

Что это значит? Итачи, да что же ты такое?!

Рука старшего брата остановилась возле чужого бледного лица, застыв как будто в нерешительности на секунду, и тут же Саске затаил дыхание, крупно и резко вздрогнув: длинные пальцы осторожно захватили темную прядь его мягких волос, ласково, осторожно отведя ее со скулы назад; Саске как завороженный смотрел в лицо Итачи, когда губы того двинулись:

— Вот как. Ты не должен был этого делать. Коноха ни в чем не виновата.

Пальцы осторожным и обреченным движением сжали мягкий локон; губы Саске дрогнули, его грудь едва поднималась, глаза неподвижно смотрели в лицо брата, исказившееся теплой знакомой улыбкой.

— Мне, в таком случае, бесполезно что-то скрывать. Прости, Саске. Делай так, как будет тебе лучше: ты же поднял руку на ни в чем не повинных людей, а ведь только лишь один я заслужил смерть от твоей катаны. Если хочешь, убей меня, я в твоих руках.

Рука Итачи, отпустив прядь темных волос, упала вниз, на футон, мимолетно скользнув по грубой одежде младшего брата. Сам Итачи выпрямился под давящим на его шею кунаем: он смотрел смело и без страха, уже не улыбался, в уголках его губ застыло нечто грустное, но невероятно твердое и стальное, волевое. Саске, небрежно усмехнувшись, опустил свою руку с оружием, упираясь ладонями в футон и опуская голову вниз, глубоко и спокойно вздыхая всей грудью.

Облегчение окатило его тяжелой волной.

Саске с трудом сглотнул густую слюну, краем глаза смотря на почти недвижимую грудь старшего брата, неживую, застывшую в слабом дыхании; а потом Саске, закрывая веки, нагнулся вперед и наконец-то уперся лбом в надежное и крепкое плечо.

Ему показалось, что Итачи напрягся, но все же не пошевелился, не обнял и не положил руку на голову своего маленького брата — никакой реакции от чужого Итачи.

Холодного и чужого.

Саске с замиранием сердца снова прислушивался к тихому дыханию, но в ответ не получил ни ласки, ни улыбки, ни всего того, что было раньше — в ответ он видел только абсолютно безответную пустоту. Ни единого слова, как будто все это время они действительно были чужими. Саске ждал, что брат как всегда поймет его без слов и придет на помощь, но нет; Саске по-прежнему прижимался лбом к родному плечу, а Итачи не двинулся с места, продолжая ровно сидеть как равнодушное изваяние статуи.

Саске нахмурился.

Неужели это было итогом всего того, что ему пришлось пережить? Все это, чтобы услышать признание в невиновности и не более того?

Саске почти задохнулся от нахлынувшей злобы.

«Не молчи, только не молчи, если бы ты знал, как я сильно ненавижу твое молчание».

— Брат.

Саске изо всех сил, на которые еще только был способен, подняв свои руки, стиснул плечи Итачи, как можно сильнее прижимая его к себе и утыкаясь своим лицом в складку его шеи, почти не дыша; как утопленник, схватившийся за последнюю возможность выжить, он так же цеплялся за Итачи, надеясь снова обжечься его вниманием, снова ощутить то самое спокойствие и умиротворение, которое ждал, тихое и приятное ощущение того, что все позади; Саске обнимал, прижимался сам и прижимал к себе почти отчаянно, почти удушающе, болезненно сильно.

— Не молчи, брат, — тихий, но твердый и даже угрожающий шепот у самого уха старшего брата и цепкие, оставляющие после себя синяки, объятия.

Итачи как будто пробудила эта умоляющая просьба, и он едва заметно пошевелился, но не для того, чтобы с теплом и усталостью в движениях ответить на ласку брата, прижавшегося к нему как в поиске защиты и силы, а только для того, чтобы слегка отодвинуться, чтобы увидеть лицо Саске и отрезвляющим холодным взглядом заглянуть во внимательные глаза напротив.

Их взгляд, поймав тот самый холод, померк, остекленев.

В эту секунду Саске все понял.

— Послушай меня внимательно, — тон Итачи был как у отца, когда тот что-то объяснял, такой же формальный, Саске с изумлением угадывал эти не предвещающие ничего хорошего нотки. — Послушай меня внимательно один раз в жизни. Был момент, когда я решил, что наказание за причиненный мой вред Учиха я должен понести от твоей руки. Я хотел использовать твою ненависть, чтобы ты не рисковал собой, но, — Итачи криво усмехнулся, — просчитался. Глупо просчитался, недооценив силу твоей ненависти. Она стала такой большой, что тебе стало тесно жить с ней бок о бок, и ты решил превратиться в преступника? Твой голос никогда не дрожал, и даже сейчас, хоть ты и нервничаешь, и волнуешься, он тверд как сталь, ты уверен в себе и своих поступках, но я хотел, чтобы ты больше не шел за мной и пошел своим, верным путем. Ты пошел не по той дорожке, сделав то, чего я никогда не желал для своей родной деревни, чье доверие я предал, позволив тебе уничтожить ее. Я сам виноват, что своими молчанием и ложью сделал это, и теперь ничто не поправить. Я погубил тебя. Тогда, когда мы приехали к Изуне-сану, я начал понимать, что все, что я пытаюсь сделать для тебя, обращается против тебя же. Надо было тогда еще оттолкнуть тебя, но я не смог, и я погубил тебя. Да, у деревни есть темная сторона, но я никогда бы не позволил тебе поднять на нее руку, Саске. Я вижу и чувствую, кем ты стал, и эта ответственность лежит на мне. Я хотел, чтобы Скрытый Лист существовал, я так сильно желал сохранить его ценой своей жизни и жизни клана — и что ты наделал? Зачем и для кого это нужно? Глупый младший брат.

Саске расцепил руки, отодвигаясь, и с неопределенным выражением лица начал всматриваться в спокойную маску Итачи, опустившего свои глаза вниз, пустые и холодные.

Брови Саске дернулись.

Он был готов услышать что угодно, но не это. Не то, что его ненависть сравняли с грязным преступлением. А, впрочем, он подозревал, что Итачи не одобрил бы этого, но что сделано, то сделано, и Саске не без раздражения в голосе ответил:

— Конохи больше нет. И нет смысла говорить о ней.

Итачи с нескрываемой усталостью спросил:

— Зачем тогда ты пришел ко мне?

Саске побледнел.

— Зачем?.. Как зачем?! Чтобы услышать правду от тебя! Чтобы быть с тобой. Куда мне еще, по-твоему, иди? Куда? Ты — все, что у меня осталось. Или ты меня теперь ненавидишь? Ты меня ненавидишь из-за Конохи? Ты, ты, ты и только ты во всем виноват, ты их всех убил ради чертовой Конохи! Ты с самого начала во всем виноват, и я буду винить тебя всю жизнь.

— Так ты пришел, чтобы быть со мной? — Итачи усмехнулся. Он слишком часто усмехался, что начинало раздражать Саске все больше и больше. — Я боюсь, — уже мягче продолжил Итачи, — что наши пути разошлись. Или разойдутся в скором будущем. Я понимаю тебя, но ни тебя, ни меня прежних не вернуть никогда. Я говорил, что не наступит того дня, когда я возненавижу тебя. И это правда. Я не прогоняю тебя, я просто указываю на реальность, с которой нам придется столкнуться.

— На реальность? Я скажу, в чем твоя реальность. В Конохе. В том, что между нами опять чертова Коноха, даже после ее гибели, вечно Коноха, вечно, черт ее побери! — Саске отвернулся в сторону, поджимая бескровные губы.

Действительно, многое было уже непоправимым, Саске понимал, что в который раз захлебнулся в нарастающем ощущении одиночества и пустоты: Итачи от него отрекся. Отрекся от его мести и ненависти.