В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 164

Саске спокойно и невозмутимо встал с земли, обвязав еще две петли свитков вокруг тела Шимуры.

— Посмотрим.

Отойдя на несколько шагов назад, Саске засунул руку в сумку, пытаясь нащупать кремень. Однако рука, до чего бы она ни дотрагивалась, не просто в изнеможении дрожала от ошеломляющего чувства силы и эйфории, слабости и бессилия, она слепо хваталась за кунаи, сюрикены, клоки бинтов, но только не до камней. Сплюнув на землю, Саске просунул руку дальше, в самую глубь сумки, наконец, нащупывая на дыру в подкладке, куда, скорее всего, и провалился кремень.

Да, верно. Он был именно там. Он и, кажется, какой-то нечаянно попавший в дыру кунай. Саске вытащил и его, все это время безотрывно смотря на Шимуру и подходя к нему.

Конец. Наконец-то конец всему, наконец-то конец.

Финал будет яркий и незабываемый, он будет таким, о каком Саске будет помнить всю жизнь.

Финал мести Шимуре Данзо. Но далеко не конец мести. За плечами еще и Коноха, и ненависти на нее хватало едва ли не больше, чем на жалкого старика, к лицу которого уже поднесли пламя, дрожащее на сухой спичке, подожженной кремнем.

Шимура что-то несвязно бормотал, до сих пор тщетно пытался вырваться, когд Саске подбросил пламя к одному из свитков.

Тот вспыхнул, и Саске отскочил в сторону, пригибаясь к земле.

Яркая вспышка ослепила глаза на долю секунды.

Каждая клетка тела, каждый кусочек сознания — все трепетало, когда в темных расширенных зрачках отражались взрывы от свитков, короткие, но невероятно сильные, яркие; Саске видел, как тело Шимуры изменялось до неузнаваемости, как брызгала его спеченная кровь.

Как только последний свиток взорвался, Саске растянулся в изнеможении на земле, тяжело дыша, почти задыхаясь, как будто долго и без остановок бежал огромную дистанцию. Его пальцы, сжимающие кунай, сводило судорогой, внутри все кипело, горело, как будто он сам горел в огне, но Саске был счастлив, как никогда был счастлив.

Он сделал это. Сделал!

Он уничтожил то, что ненавидел больше всего в жизни. Так легко, так спокойно, так просто и хорошо Саске давно себя не чувствовал. Он, воспаленными глазами смотря на свои покрасневшие руки, не считал, что запачкал их невинной кровью, не считал, что он в чем-то сам виноват.

Это они сделали его таким, и пусть они расплачиваются за это.

Саске никогда не убивал людей просто так. И не убивает. И не будет убивать.

Тишина, звонкая, мертвенная, смешанная с темнотой и прохладой леса, ласково и нежно гладила Саске по его растрепанным грязным волосам, осматривала его раны, успокаивая, но Саске почти тут же выпрямился, устало встав с земли, и повернулся в сторону забытого ими в схватке Сая.

Хоронить его тело было некогда, сжигать — бессмысленно; все, что сделал Саске, — это закрыл покойнику глаза.

Затем он встал с коленей, отодвигая со лба прилипшую к коже мокрую иссиня-черную челку. Он был измотан, но доволен. Доволен. Его жизнь теперь станет такой, как раньше. Больше Итачи нечего будет бояться, теперь он скажет всю правду, а если все снова опровергнет, Саске не сможет оставить его в живых, он не сможет после всего снова пережить это.

Но он старался не думать о таком печальном раскладе. Ведь впереди была мирно спящая Коноха.

Теперь она уснет навсегда.

Напоследок, перед тем как уйти, Саске оглянулся вокруг. Убедившись, что здесь все кончено и не осталось ничего, о чем можно было бы позаботиться, он, все так же сжимая в руках найденный в подкладке сумки кунай, кинул на него взгляд, как, прищуриваясь, поднес его к своим глазам, ошеломленно вглядываясь в его рукоятку.

Саске.

Вот, что было на ней выгранено.

Тугой ком слюны застрял в пересохшем горле.

«Не может быть, — Саске сжал руку, — он же был дома».

Кто мог подложить сюда эту вещь? Когда?

Но тут же Саске прикрыл глаза, горько приподнимая уголки губ. Подавил в себе вздох, убирая кунай обратно.

«Конечно, я был же тогда без сознания».

Догадываться не надо было. Лишь один человек мог найти эту вещь, вообще знать о ее существовании, взять и отдать.

Саске, внутри которого что-то болезненно-приятно вздрогнуло, сломя голову ринулся бежать по заросшей тропе сквозь лес, задыхаясь и заходясь от усталости и слабости, но ненависть сама несла его на своих острых крыльях, лихорадочно подталкивая опустить занавес проклятой деревни.

Немного, совсем немного осталось, и все будет хорошо, все будет хорошо, хорошо, брат.

Саске бежал все быстрее, как будто силы все наливали и наливали его ноги своей нескончаемой энергией, и никакие тесно переплетенные ветви кустов, никакие ямы и низины, в которых притаилась гнилая стоячая вода, заросли ликорисов, цветов покойников, — ничто не могло замедлить или остановить их. Щеки горели изнутри, Саске было невыносимо жарко, пот почти лился с него ручьями, хотя эта ночь была холодной, постепенно и небо начинало заволакиваться плотными серыми тучами, делая саму мысль о том, чтобы пытаться выбраться из темного леса, абсурдной.

Но Саске не останавливало и это. Он, сжав в руке кунай, бежал, иногда спотыкался о кочки в темноте, иногда приостанавливался, но спешил, как будто за ним гнались, и за его спиной действительно что-то неслось следом, темное и сильное, ледяное, но в то же время его прикосновения были обжигающе горячими и настойчивыми.

Ненависть.

Саске, лихорадочно скользя по влажной лесной подстилке, желал избавиться от нее, от ее преследования, сжигающего рассудок, дыхания, желал расстаться с ней и жить так, как раньше, как давно, убивая только на миссиях.

Неужели тот самый Саске навсегда умер?

Неужели я уже мертв? Окончательно мертв?

Ненависть шептала, что отпустит его только тогда, когда он свершит свою месть.

Саске кивал, клятвенно обещая, что сегодня же ночью все закончится. Он желал этого конца всем сердцем, желал знать, что все подошло к своему финалу.

Что будет тогда наполнять его сердце? Глухая и острая пустота? Бессилие после оглушающей вспышки силы и жара?

Что?

Он тогда не знал, не мог знать, но неотвратимо чувствовал, что это будет что-то неизбежно страшное, болезненное, тяжелое и непоправимое, то, что залечить сможет только Итачи.

Да-да, Итачи, к которому в поисках успокоения и силы придет Саске.

Но это позже, все позже, а пока он, изо всех сил вырываясь из колючих лап ветвей кустов, которые раздирали его лицо и тело, споткнулся и бессильно упал на землю, на секунду растягиваясь на ней, поднимая голову и снова быстро вставая: буквально за двумя-тремя деревьями блестела и шумела мощная и самая большая река в Стране Огня.

Река Накано.

Саске приготовил все заранее, до того как пошел на встречу с Шимурой. Он знал, куда ему бежать, в какую сторону, чтобы не заблудиться и не заплутать в ночном диком лесу, в котором днем мало вероятности выбраться.

Река Накано яростно бушевала, переполненная от проливных дождей, ее помутневшие воды, плескаясь, разбивались о невысокие и рыхлые, местами даже обсыпанные берега, старая дамба как будто грозилась вот-вот рухнуть под напором мощи стихии.

Саске еще тогда, когда проходил мимо нее в Коноху, сразу взял себе на примету эту старую ветхость и непрочность.

Где-то высоко в фиолетовом давящем небе прогремел тихий и гулкий раскат грома, как будто кто-то неаккуратно рассыпал тяжелые предметы по каменному полу.

Саске, предчувствуя скорую бурю, немедленно, заспешив еще больше, побежал к берегу реки, обегая последний ряд леса и вырываясь на влажную и холодную траву, беспощадно хлеставшую его по ногами, но разгоряченное схваткой тело, усталое и лихорадочно дрожащее от жара, переполняющего его, с благодарностью принимало блаженный холод.

Саске изо всех оставшихся сил бежал к дамбе, как будто та ускользала из-под его рук, но дело было не только в том, что он спешил как можно скорее покончить со всем и освободиться от изматывающей его ненависти, окончательно разорвать свое прошлое с будущим, чтобы не было того, о чем он будет думать и сожалеть.