В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 163

Войны нет, и ее не будет, цель, эта мерзкая и простая цель достигнута стараниями Итачи, неважно, будет ли существовать Коноха или нет, сама Страна Огня, остальные Великие страны — они освободились от угрозы войны, они, а не Скрытый Лист.

Он мелочен, жертва Итачи после полного уничтожения деревни не будет сведена к нулю. Никогда.

Она будет тогда ничего не значить, когда жизнь Саске оборвется.

Но он не намерен был ни прощаться с ней сам, ни позволять кому-то помогать ему расставаться с ней.

То, что его вот-вот собираются убить, не лишило сил, не обездвижило и не наполнило отчаянием. У тех, что парализован стразом смерти, нет настоящей и твердой цели, нет самого главного, того, что важнее и сильнее всего, нет безумной одержимости.

Ненависти и желания отомстить.

Поэтому Саске с внезапно, как будто дарованными свыше силами закричал так оглушительно громко, так яростно, как ревет пораненный и взбешенный дикий зверь, давая себя на секунду ранить охотничьей стрелой, и в эту же секунду с хрипом набросился голыми руками на Шимуру, прокричав в его лицо:

— Не говори имя моего брата!

Руки, горячие от температуры и цепкие, ухватились за жилистое и дряхлое горло, вцепились в него пальцами, побелевшими от силы давления, и они оба, выронив свое оружие, упали навзничь.

Однако лишь Шимура из них обоих не мог больше шевелиться: Саске, одной ногой придавливая его костлявое плечо, сидел на его худой груди, выкрутив чужую правую руку.

Шимура напрасно вырывался и хрипел, пытаясь сбросить тело сверху: когда он смог ногой ударить Саске по бедру, тот не стал церемониться. Сила, почти разрывающая его своей чудовищной мощью, с легкостью вывернула правую руку с характерным неприятным звуком.

Шимура сморщился, хрипло втянув в себя воздух, но Саске смотрел холодно и бесчувственно, с каменным выражением лица, как будто не замечая сопротивления и чужой боли, лишь его глаза блестели.

— Ты, — прошептал он, — умрешь. Но не мы с Итачи.

— Твоему брату все равно осталось недолго…

Договорить Шимуре не дали. Саске, сжав кулак, ударил его в лицо, разбивая бледную сморщенную губу.

Он тяжело и хрипло дышал, иногда казалось, что он сдерживает крик, долгий и яростный, крик, который разорвет его связки, но смотря в лицо напротив глазами, наполненными злостью, Саске наслаждался тем, что сейчас он уничтожит зло.

На его рвалась почти улыбка почти наслаждения.

— Итачи… — снова прохрипел Шимура, — Итачи не примет этого, не позволит тебе мстить Листу… как ты не поймешь! Его жертва… он — калека, ему осталось недолго, ему, слепцу. Как только все узнают, что я мертв, твоего брата убьют.

Слабый пинок в грудь Саске.

Силы оставляли Шимуру, а Саске по-прежнему давил твердой ногой на его левое плечо, не давая возможности даже двинуть им: возраст все же дал о себе знать.

К тому же, правая рука больше не двигалась, вывихнутая.

— Да, — Саске спокойно и неспешно полез к себе в сумку шиноби, доставая небольшую глиняную банку, в которой женщины обычно хранили дорогие масла для церемоний, — я помню, что ты лишил моего брата зрения. Но, к счастью, он неизвестным мне образом видит. Не знаю как, но видит. Но как бы то ни было, это не его глаза, они чужие, тех уже не вернуть. Зря ты трогал их, его глаза мне были дороже всего на свете.

Саске коротко и холодно усмехнулся, большим пальцем сбрасывая крышку, слабо перевязанную грязной белой лентой.

— Ты заплатишь за это, — его взгляд внезапно стал живее, странно блеснув.

— Ты не можешь! — Шимура попытался встать, но свободная рука Саске железной хваткой сдавила его горло, лишая возможности думать о побеге.

— Бесполезно, — прозвучало твердо и спокойно, как приговор, как тогда, таким же тоном, каким их, братьев, приговорили к смертной казни.

Саске нагнулся ниже, одной рукой придерживая горло и голову старику, а пальцами другой безжалостно раскрывая верхнее и нижнее веки, обнажая покрытое сетью сосудов белое глазное яблоко.

За те глаза, которыми Итачи смотрел на мир вокруг, не было прощения.

Шимура не мог не кричать. Вернее, этот стон не был похож на крик, но он так же был чудовищно леденящим и страшным, однако Саске, держа в окровавленной руке глаз и смотря в пустую, наполненную кровью глазницу, чувствовал себя великолепно.

Со вторым глазом он поступил точно так же. Саске выдирал его с нервами и сосудами, слышал, как он отрывается, ему хотелось сдавить в руке этот горячий, гладкий и плотный комок, но лицо его врага, залитое кровью и искаженное мукой, было в сотни раз приятнее созерцать.

— Ну, что? — Саске вдруг усмехнулся. — Тебе больно? Больно? Я прав? А ему? Ему так же было больно? — стальная угроза в голосе. — Отвечай! Итачи так же было больно?!

Да, Саске знал, что это было настолько больно, что даже Шимура, силы которого оставили, смог под давлением настолько оглушительной муки столкнуть с себя Учиху, который ослабил свою хватку. Несмотря на то, что он ослеп, несмотря на свое истерзанное тело, Шимура встал на ноги, пока Саске сидел на холодной земле, бесчувственно, пусто и отстраненно смотря ему в след и наблюдая, как он спотыкается, встает, падает, но бежит, как последняя задыхающаяся грязная и трусливая собака бежит с поля боя. Он, с повисшей как плеть правой рукой, с надорванной и грязной одеждой Хокаге, с лицом, залитым кровью, пытался убежать, тогда как Саске слепо дотянулся до упавшей катаны, своей преданной любимицы, и встал, хотя и сам ощущал дрожащую слабость в своих ногах, но он видел перед собой только свою месть во плоти — о, как ему было хорошо, как правильно он чувствовал себя, вставая на ноги и медленно идя по чужим кровавым следам, смешивая их с грязью на своих подошвах.

— Тебе некуда бежать.

Шимура, чувствуя за собой приближающиеся шаги Саске, твердые, несущие смерть, спотыкаясь, пытался уйти, но в конце концов ничком падая на землю и слабо отползая все дальше и дальше; Саске шел к нему, приближался, опустив лезвие катаны.

Он был ранен, его тело предательски болело и тяжелело с каждой секундой все больше, но он чувствовал себя превосходно.

Он слишком долго мечтал уничтожить этого человека, лелеял эту мечту день ото дня, желал стереть его с лица земли, уничтожить и превратить его имя в ничто незначащий прах, чтобы никто ничего не вспомнил о нем. Ненависть, родившаяся еще при первой встрече, крепла и росла, и пусть Итачи не примет этого и не простит, пусть прогонит и откажется, но Саске не сожалел ни о секунде того, что он сделал.

Шимура зашел в тупик: в итоге, он слепо наткнулся на дерево, где и остановился Саске, нагибаясь и бесстрастно поднимая старую тушу за горло, жестоко сжимая свои цепкие пальцы и смотря на то, как Шимура беспомощно пытается вздохнуть, хватаясь своими костлявыми руками за держащие его тиски, и извивается, дергая ногами.

Саске перехватил клинок в своей руке и замахнулся им.

Катана, безжалостная и острая, прошла сквозь грудь Данзо с правой стороны, мимо критической точки, впиваясь сталью в дерево и пригвождая к нему бывшего Хокаге проклятой деревни.

Саске отошел на шаг назад.

Тело Шимуры билось в судороге, мелкой и ярко бросающейся в глаза, его почти передергивало, казалось, он пытался отойти, вырвать из своей груди катану, но он лишь продолжил кривить сведенное мукой и болью окровавленное лицо, отплевываясь тягучей и горячей кровью, и обхватывать руками острие, разрезая кожу ладоней и плоть.

— Я очень зол, пощады не жди, — сухо произнес Саске, отвернувшись и засунув руку в свою сумку шиноби.

— Я не могу сейчас умереть, — с яростью прошипел Шимура, когда горячие пальцы Саске начали обвязывать вокруг его тела целый скрепленный между собой ряд взрывной бумаги. От одного листа ничего не будет, от десятка — смерть наступит почти мгновенно.

Шимура, чувствуя, как его стягивают невидимыми им нитями, плюясь кровью и захлебываясь ею, закричал из последних сил:

— Я не могу умереть сейчас! Я — единственный, кто изменит этот мир, ради этого я принесу в жертву еще столько кланов, сколько понадобится! Я, я!