В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 162

— Ты…

Ноги напряглись, и Саске сорвался с места, в озверении бросаясь на Шимуру, который только и успел, что вскинуть свой меч для защиты.

— Ты не имеешь права говорить об Учиха!

Снова слепое столкновение.

Шимура только холодно усмехнулся. Он прекрасно читал во взбешенных глазах Саске его желание отомстить не только главам деревни за все, начиная с ареста, но и Конохе, да-да, своему дому, тому, что Данзо готов был защищать ценой своей жизни и жизни других. Проиграть в этом бою означало предать тысячи судеб невинных людей.

Никто из членов АНБУ не показывал действием своего присутствия. Не надо было обладать сверхразумом, чтобы понять, что они мертвы, ведь на груди Саске еще в самом начале боя красовались свежие пятна крови и, скорее всего, как раз-таки их крови.

Нет, Шимура не жалел о том, что уничтожил клан Учиха, и не пожалел бы об этом никогда. Коноха и весь мир шиноби, который он наконец взял в свои руки, были дороже ему в сотни раз, чем самый сильный и старый клан Скрытого Листа.

Раз его нет, так не должно быть и тех, кто выжил лишь по милости Конохи, тем более, если это относится к Учихе Саске, чья жизнь сама по себе опасна и вредна для спокойного существования деревни.

Шимура так же сильно ненавидел этого человека, как и тот его. Друг для друга они были воплощением зла, и в исчезновении друг друга видели окончание всех своих исканий и мучений.

Саске в схватке был горяч и чрезвычайно быстр, он успевал своей катаной не раз ранить Шимуру, не смертельно, но тело того и без этого уже начинало слабеть и заходиться тупой болью, но в обоих противниках еще плескалась сила, особенно в Саске, который смело бросался вперед, ведомый ненавистью и только ненавистью.

Именно этой ослепленностью и планировал воспользоваться Шимура. Все, что ему надо было, — это заставить Саске открыться, после чего закончить историю самого гордого и печально известного клана Страны Огня.

Итачи не проживет долго после смерти своего брата. Больше никакой важной информацией он не владел, и даже если и мог рассказать ее на словах, Итачи не успеет узнать о том, что его брат мертв, даже если, как он и говорил, у него есть надежный человек, безотрывно следящий за Саске.

Итачи убьют следом, буквально через десять дней. На этом можно будет поставить точку.

Коноха будет жить.

Имя Учиха будет стерто с лица земли.

Саске отразил последующий удар, слишком сильный, слишком жестокий, но его катана как всегда не подвела его, пресекая смертельный выпад противника.

Показалось, или выражение взгляда старика несколько изменилось?

Во всяком случае, его левая рука, все это время бездействующая, напряглась и неожиданно быстро ударила вперед с сокрушающей силой, но Саске успел перехватить ее, отклонившись назад и зажав своей рукой ладонь Шимуры.

Однако одновременно с этим, замешкавшись и на горячую голову не сообразив, он подставил себя под удар — под чудовищный удар ногой в живот.

Саске, втянув в себя воздух сквозь крепко сжатые зубы от оглушившей его боли в животе, согнулся пополам, однако не разжал свой кулак и продолжил отодвигать катаной напирающей на него меч.

«Ни за что… ни за что!»

Он не понимал, что происходит.

Шимура снова собирался его ударить, однако Саске уже не наступил второй раз на те же грабли: он ушел от удара, отпустив руки противника и отскочив назад, но, увы, вечная и единственная ошибка, которую он почти всегда совершал, снова свершилась.

Смотри, что у тебя за спиной. Смотри, что у тебя за спиной. Смотри. Смотри.

На этот раз за спиной было дерево, о которое с размаха Саске приложился затылком, разбивая в кровь себе голову и едва стоя на ногах от оглушившей его волны шума и боли; он сделал все, чтобы не сползти вниз по корявому стволу. Ему казалось, что глаза залили чем-то черным, вязким, мутным, что нельзя было видеть ничего, кроме прыгающих под веками пятен; холодок пробежался у него по спине, когда удар в живот, достигший его из-за кратковременной слепоты, заставил упасть на колени; Саске только, морщась, приоткрыл тяжелые, словно налитые свинцом веки, когда его, грубо выбив из руки катану и наступив на бледное запястье, схватили за волосы, снова прикладывая затылком о дерево и насильно поднимая вверх окровавленное лицо, по виску которого стекала кровь.

Сверху вниз на Саске смотрел Шимура. Смотрел с нескрываемым спокойным торжеством во взгляде.

Саске прекрасно понимал, что как бы ни кружилась от боли его голова, как бы ни темнело у него в глазах, как бы ни ныло обездвиженное болью тело и ни надрывалось дыхание, но что угодно — ударить, отползти, впиться зубами в держащую его руку — он должен был сделать сейчас. Однако пошевелиться ему не дали: к горлу подставили острый клинок. Саске застыл, наконец в тишине слыша каждый удар своего бьющегося сердца.

Пот, холодный и тяжелый, градом катился у него со лба, влажная спина с прилипшей к ней рубашкой невероятно раздражала до тошноты неприятным ощущением. Колени, стоящие на земле, ныли из-за того, что оперлись о нечто твердое и острое, кажется, какой-то грубый камень, и наверняка саднили и кровоточили. Правая ладонь распухла и покраснела от того, что ее почти раздавили, клинок у горла постоянно напоминал: одно движение — и им с Итачи придется умереть.

Все, что Саске мог делать в своем положении, это, не шевелясь, снизу смотреть на Шимуру, прожигая его ледяным взглядом, жестоким и полным ненависти. Но тому, казалось, было абсолютно все равно: он чувствовал победу в своих руках.

Криво усмехнувшись, Шимура, крепче схватив Саске за волосы, заставил того приподнять подбородок выше, чтобы сказать прямо ему в лицо, прямо в его отчаянные, ненавидящие глаза:

— Вот и все, Учиха Саске. За свои преступления и предательство надо платить.

Саске в ответ промолчал.

— Я никогда не пойму одного, — Шимура встал в стойку, отодвигая катану от горла Саске, но лишь с той целью, чтобы размахнуться для удара, который мгновенно убьет его. — Почему Итачи решил отдать свою жизнь тебе, никчемному мальчишке?

Саске вздрогнул.

Как же так?

Как же так? Ему придется умереть сейчас? Умереть сейчас, умереть как слабак от руки какого-то старика? Это невозможно, это смехотворно, это же низко. Это позор для клана Учиха, это унижение его достоинства и гордости, это унижение Итачи и его жертвы.

Все люди, которых Саске постоянно видел на улицах Скрытого Листа, — они смеялись, они радовались, не зная, что стоит за их радостью и легким смехом. Каждая улыбка была для Саске как издевка, как плевок в лицо, как ранение ножом в спину, как насмешка над сотнями жизней клана, над жизнями его родителей, над его собственной жизнью, над жизнью Итачи, которого смешали с грязью за все, что он сделал.

И эта грязная свинья снова называет его имя? Эта грязная свинья снова говорит что-то о Коноху, обязанной всем Итачи и только Итачи?

Никогда.

Никогда!

Саске почти не дышал, но все, что билось и перемешивалось с чудовищно быстро растущей ненавистью, — это мысль о том, что он не умрет.

Его выбрали мстителем. Его выбрал мстителем из тысяч и миллионов Итачи, а его воля — это приказ. Погибнуть можно только после свершения мести.

— Если бы только Итачи посмотрел, во что превратился его драгоценный брат, — в голосе Шимуры скользила усмешка. — Ты — его единственная ошибка. Но не переживай, Саске. Скоро к тебе отправится Итачи и почитает тебе свои нравоучения.

Закрытые веки Саске дрожали.

Он всей душой желал сохранить для Итачи то, что ему было дороже всего. И он только сейчас осознал, насколько сильно его жизнь важна для его старшего брата.

Итачи будет больно, очень больно, если он узнает, что вопреки всем стараниям его младший брат все же умрет, причем так глупо, так легко, так жалко.

Наверное, ему будет теперь нестерпимо горько узнать об этом.

Никогда Саске не позволил бы, чтобы жертва брата канула в прошлое просто так, чтобы ему снова было больно.