В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 11

Саске, возвращаясь с кухни к себе, медленно брел по еще тихому и сонному дому, ступая босыми ногами по дереву. Ему нравилось ощущение того, как рельеф холодных досок дотрагивается до его влажных ступней.

По дороге к себе он не забыл отдать почтение Камидане (3), хлопнул в ладони и, закрыв глаза и преклонившись перед алтарем, мысленно обратился с краткой молитвой к духам предков. После этого снова пошел по еще полутемному коридору, растворявшемуся в рассветных сумерках.

Замедлив свой шаг, Саске остановился возле одного из проходов, вечно закрытого от глаз людей. Но, недолго думая и поджимая губы, он все-таки решительно отодвинул седзи, шагнув в залитую восходящим солнцем комнату.

Ему нечего и некого было бояться. Это был его дом, его жизнь, его брат.

Тут так же был открыт выход в сад, где сквозь кусты с пышной растительностью чернела стена забора, огораживающего весь участок поместья, вдоль которого росли пышные кусты, весной отцветшие бледно-голубой шапкой мелких и горько пахнущих цветов. Ветер с охлажденного за ночь двора, наполненный свежестью леса, ежеминутно врывался внутрь, обходя сложенные в углу на столике ровной стопкой свитки и останавливаясь на распушенных волосах Итачи, завязывающего пояс своего домашнего черного юкато. Он не обернулся, услышав звук чужих шагов, но напрягся, осторожно покосился через плечо и, стоя на коленях на еще смятом и разобранном футоне, около которого небрежно лежало его одеяло, потянулся за тонкой ленточкой красного цвета, лежащей рядом с деревянным гребешком.

В его комнате всегда был порядок, более того, разбрасывать было нечего: у Итачи было мало действительно необходимых ему вещей. Все богатство его заключалось в футоне, спальном белье, столике, умывальной чаше, старой и потертой лампаде, небольшом комплекте одежды, самой необходимой, оружии и в учебных, а так же художественных свитках. Ненужных украшений у него не было, ему хватало вечно зеленого вида сада, успокаивающего и приятного глазам; из немногих мелких вещиц у него были лишь гребешок, лента для волос и еще пара тех самых бесполезных штук, которые пылятся в небольшом плетеном сундуке с принадлежностями для письма: свитками, кистью и тушью.

— Доброе утро, брат, — Саске, толком не понимая, что здесь забыл, бесшумно присел рядом на край постели, немного поодаль, осторожно, словно боясь, что его вот-вот прогонят. Итачи так делал иногда. Он щелкал Саске по лбу и то за руку, то словами отсылал брата за ширму, не позволяя входить. Но сейчас, видимо, Итачи был в настроении и даже не сдвинул как обычно брови, лишь только пододвинулся, взяв в руки гребешок.

Саске любил смотреть, как брат расчесывает свои длинные волосы. Но помогать себе в этом занятии Итачи никому не позволял, даже матери, которая уже давно оставила эти попытки.

— Доброе утро, Саске, — отозвался, наконец, Итачи после затяжного молчания со своей стороны: впрочем, оно было обыденным, иногда он вообще не отвечал.

Итачи был неразговорчив, чаще всего отмалчивался, а если и говорил, то смысл его слов Саске редко мог понять, потому что брат почти никогда не говорил что-то прямо в лицо, маскируя все в бесконечных загадках.

Вдруг его рука случайно выпустила гребешок, который бесшумно упал на остывающий от тепла тела футон. Итачи, все так же придерживая не расчесанную прядь волос пальцами, потянулся за ним, но Саске уже быстро схватил его, сжимая в ладони. Во взгляде младшего брата горели твердая решительность и упрямство. Он медленно протянул вперед руку, осторожно касаясь волос брата, как будто те были сделаны изо льда, и осторожно отвел его пальцы, пододвигаясь ближе. Ладонями Саске слегка, словно успокаивая, надавил на плечи Итачи, опуская брата на пятки, а сам встал сзади, запуская гребешок в его волосы.

— Можно, я сам?

Итачи ничего не ответил, но и сопротивляться тоже не стал. Просто застыл как изваяние статуи.

Саске медленно проводил гребешком по шелковым волосам, начиная от корней и заканчивая кончиками. Он двигал рукой плавно и осторожно, боясь случайно сделать больно или вырвать волосок, и не веря в то, что ему позволяли такую близость. Придерживая плечо брата, Саске в наслаждении ласкал его волосы, нагибался, тайком вдыхая их травяной запах, и прикрывал глаза, осторожно и бесшумно выдыхая через рот.

— Саске, что ты делаешь? — раздался голос Итачи. Саске пожал плечами.

— Ухаживаю за твоими волосами.

Снова воцарилось молчание. Саске, по-прежнему тщетно стараясь сделать все как можно незаметнее для брата, когда гребешок скользил по волосам, разжимал свои пальцы, приглаживая пряди Итачи и наслаждаясь их мягкостью и рассыпчатостью, их податливостью и прохладой. Саске безумно нравился этот цвет, цвет вороньего крыла, отливающего серым, глубоким оттенком.

А впрочем, ему все нравилось в брате. И его руки, и волосы, и тело, и глаза.

Особенно глаза.

Жаль, их нельзя как волосы приласкать.

— Саске.

— Да? — гребешок снова опустился к кончикам волос, оторвался и поднялся к макушке, вновь зарываясь зубцами в пряди. Жаль, что нельзя обратиться в эту расческу.

— Прости, если я вчера напугал тебя. Не думай, что я пытался за что-то отругать или высмеять тебя. Я рад, что сегодня ты не сторонишься меня. Ничего, что я говорю слишком много глупостей, которые стоило бы оставить при себе?

— Ничего, — Саске осторожно улыбнулся, не скрывая в голосе нотку торжества над старшим братом. — Ты просто человек, странный, но человек, и я понимаю твои желания, этого невозможно было бы избежать. Ты всегда можешь поговорить со мной о том, что волнует тебя. Я же твой брат. Мне это было в какой-то мере даже интересно и лестно.

— Вот как? Тешишь себя тем, что избранный? — Итачи мягко улыбнулся. — Ладно. На самом деле, мне действительно нужна твоя помощь. Есть вещи, которые меня очень беспокоят. Я долго думал, делиться ли мне ими с тобой. Я ведь могу тебе довериться и кое о чем спросить?

— Ты можешь мне доверить все, что хочешь. Спрашивай.

— Как ты думаешь… вернее, нет, что ты думаешь о кровосмешении?

Рука Саске на секунду застыла, но почти тут же вновь продолжила подниматься вверх. Саске молчал.

Итачи не стал переспрашивать или окликать брата, настаивать на ответе; он молча смотрел в пронизанный солнцем сад, добровольно отдавая свои волосы на растерзание брату, который явно получал от происходящего удовольствие, впрочем, как и его Итачи. Глаза того были устремлены к небольшому деревцу во дворе. Оно должно было цвести летом, но почему-то этого никогда не происходило, сколько себя помнил Итачи. Вечно зеленые ветви и ни одного бутона, даже увядшего.

— Странный вопрос, — наконец отозвался Саске. Видимо, он тщательно взвешивал и подбирал каждое слово, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку и в то же время понять настоящую цель вопроса. — Я думаю, это нехорошо.

— Нехорошо? — усмехнулся Итачи. Он ожидал скорее услышать слово «отвратительно» или на худой конец брезгливую усмешку с блеском холодных черных глаз. Иногда они были еще более жестокими, чем Итачи.

— А что хорошего, когда дети спят с родителями? Не знал, что тебя это интересует, надо же, братец, — нахмурился Саске, не понимая, чем его ответ не удовлетворил брата.

Итачи снова усмехнулся, но уже громче и отрывистее, прикрывая глаза.

— Почему сразу дети с родителями? А братья и сестры?

Саске отложил гребешок на футон, усаживаясь на пятки удобнее. Последний раз пригладив волосы брата, он подхватил ленту и осторожно начал собирать руками смоляные пряди Итачи, которые так и норовили выпасть из пальцев, снова разметавшись по спине. Они то и дело выскальзывали из ладоней, Саске снова их терпеливо собирал, сидя на одном уровне с братом и даже замечая, как опускаются и поднимаются плечи того в дыхании. Это было волнующе, Саске не мог понять, почему.

Вопрос поймал его врасплох, особенно когда на ум пришли умозаключения и метания прошлой ночи, да и всей жизни. Интуиция подсказывала, что именно хочет услышать Итачи, и Саске сам понимал, что он согласен с его мнением.