В тишине, перед громом - Страница 14

— Понимаешь, какая штука, Славин… Да ты перестань бегать из угла в угол. Сядь. Что у тебя за манера — то разляжешься на чужой постели прямо в ботинках, то носишься по комнате как угорелый.

Славин послушно уселся на круглый пуфик возле трюмо.

— Так вот что я хочу тебе сказать… Фельдъегерь с пакетом от Нилина прибыл сегодня. Как ты полагаешь, когда он выехал из Одессы?

— Ну, я думаю, часов в шесть-семь утра.

— Правильно. В шесть тридцать.

— Ну и что?

— А вот с этим сугубо секретным документом ты знаком? — Я вытащил из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, который по пути захватил у портье. — Полюбопытствуй.

Славин развернул лист и прочитал:

— «Расписание движения пассажирских судов Черноморского пароходства. Навигация тысяча девятьсот тридцать третьего года».

— Взгляни сюда. — Я ткнул пальцем в строку: «Линия Одесса — Нижнелиманск. Пароход «Котовский». — Видишь? «Прибытие в Одессу…».

— «Прибытие в Одессу, — повторил Славин, — шесть часов сорок минут».

— Вывод?

— Вольф не вез документы Грюну, — сказал Славин, выпрямляясь на пуфике. — Значит, эта версия — пшик.

— Логично, — согласился я, забирая у него расписание и снова пряча в карман. — Других выводов ты не видишь?

— Вижу. Выходит, у немцев действует еще какой-то канал, который нам неизвестен.

— Опять логично. С одной поправкой. Возможно, один из истоков этого канала нам удалось засечь.

— Вы серьезно!?

— Считаю твой вопрос чисто риторическим. Кирилл, слушай внимательно, потому что теперь этим займешься ты.

— Я внимательно слушаю, Алексей Алексеич, — сказал Кирилл. — А где это мы его засекли?

Я рассказал об открытии, сделанном в секретной части судостроительного завода.

— Кирилл, — сказал я, — с завтрашнего дня Рита Лазенко — твоя подопечная. Ты должен найти следующее звено этой цепочки. Ясно?

Кирилл молча кивнул. Он воспрял духом.

— Но это не все. Из сообщения Нилина вытекает еще один факт. Коль скоро Вольф приезжал не за информацией…

— Значит, — перебил меня Славин, — они с Верманом занимались здесь чем-то другим!

— Совершенно верно. Итак, у нас задача не с одним неизвестным, а с двумя. И этот второй икс на твоих плечах, Славин. С Вермана не спускать глаз. Что ты о нем узнал?

— Фридрих Верман. Германский гражданин. Инженер-кораблестроитель. Родом из Гамбурга. С 1928 года в качестве иностранного специалиста работал на Адмиралтейском заводе в Ленинграде. В Нижнелиманск приехал по приглашению Аркадия Константиновича Кривопалова, главного инженера судозавода. Кривопалов раньше был замом главного инженера на Адмиралтейском заводе.

— Странно. А до двадцать восьмого года Верман в СССР не бывал?

— По анкете — нет. А на самом деле — кто знает. Если он «наш» Верман, — значит, был.

— Спасибо — разъяснил! Выходит, и это неизвестно. А между тем — самый важный пункт.

— Я понимаю. Постараюсь выяснить.

— С Кривопаловым ты говорил?

— Говорил. Он очень хорошо о Вермане отзывался. Мировой, говорит, парень. И вообще, Алексей Алексеевич, должен вам сказать, маскируется он — блеск! Море обаяния. Морда — женщины наверняка помирают. Словом, не знай я, что он такое, никогда бы и в голову не пришло.

— Что ты мелешь, Славин? То же мне — физиономист! При чем тут морда и море обаяния? Знаешь, кто с виду был самый обаятельный мужик из всех, кого я в жизни видел?

— Кто?

— Емельян Бабочка, атаман банды, которая действовала отсюда неподалеку. Очевидцы рассказывали: привяжет человека к дереву и со своей обаятельной улыбкой садит в него из маузера.

— Да я понимаю. Но уж очень симпатичный парень, этот Верман. Ни дать ни взять Дуглас Фербенкс. Да вот, взгляните. У меня фото есть.

С фотографии смотрело и вправду привлекательное мужское лицо. Но меня в этом лице заинтересовала отнюдь не его красота.

— Очень старый снимок?

— Почему старый? — удивился Славин. — Самый что ни на есть последний.

— Значит, ему сейчас лет двадцать пять, что ли?

— Двадцать семь. Он девятьсот шестого года.

— Так в каком возрасте Фридрих Верман оказал незабываемые «услуги фатерлянду»? А? В двенадцать лет? Или, может, в восемь?

Славин растерянно мигал своими длинными ресницами.

Рита Лазенко и Рая Левандовская слыли среди сослуживцев неразлучными подружками. Этих хорошеньких девушек редко видели на заводе порознь, и с легкой руки Вячеслава Игоревича Комского, большого ценителя современной поэзии, к ним приклеилась кличка «блэк энд уайт»: Рая была смугла и ярка, а на Ритиной головке золотилась уложенная короной коса.

Всегда веселые, смешливые, подружки вносили оживление в среду сослуживцев. Они были то что называется болтушки, казалось, им все равно, о чем говорить, лишь бы говорить — ради процесса разговора.

Рая Левандовская отличалась, как уже было сказано, броской внешностью и еще более броскими манерами, хотя вряд ли можно было назвать ее красивой. На нее всюду обращали внимание. Мужчины на улице оглядывались, на танцплощадке она ни минуты не сидела на скамеечке возле балюстрады, молодые сослуживцы наперебой приглашали ее на вечеринки, в кино.

Что касается Риты Лазенко, то она была действительно красива, причем той красотой, которая в глазах большинства мужчин олицетворяет истинную женственность. Однако в отличие от подруги Рита неизменно уклонялась от ухаживаний и свиданий: в компанию — с удовольствием, пикник — ради бога. Но и только.

Поначалу, когда с год назад она появилась на заводе, перебравшись в Нижнелиманск из Одессы, всех это удивило, хотя, впрочем, не мешало все новым молодым людям испытывать судьбу. А так как рядом с Ритой всегда была сговорчивая Рая, неудачники утешались, переходя в Раину свиту. Мудрый Комский утверждал даже, что именно поэтому Рая Левандовская бывает в компании всегда с Ритой и что не будь Рита недотрогой, Раечке не видать бы этакого сонма кавалеров.

Чем еще поражала Рита Лазенко знакомых — тут уже по преимуществу не мужчин, а дам, — так это редким умением одеваться.

— Вы же меня перестанете замечать, если я в одном и том же стану ходить.

При всем при том Рита тратила на свои туалеты сущую безделицу, да и откуда было ей взять денег при более чем скромной зарплате чертежницы? Все свои наряды Рита изобретательно творила собственными руками, зачастую искусно переделывая купленные за гроши на толкучке старые вещи.

— Ну как это тебе удается? — с завистью спрашивала Рая и из кожи лезла вон, чтобы перещеголять подружку. Она была своим человеком во всех комиссионках города, с каждым продавцом у нее было заключено джентльменское соглашение, согласно которому любую «стоящую» вещь он обязан был хранить под прилавком до появления Раечки.

Но едва лишь Рая, предвкушая восторг поклонников, облачится во что-нибудь сногсшибательно-заграничное, хранимое в тайне от подружки до самой последней секунды, и примчится в какую-нибудь «интеллигентную компанию», как пятью минутами позднее в дверях появляется Рита со своей чуть загадочной улыбкой и в платьице из звановского ситца ценой полтинник за метр. И вот уже Раечка кажется всем неуклюжей, точно водолаз в полном глубоководном снаряжении…

Правда, два-три раза за это время у Риты появились «настоящие» вещи. «Зайдем ко мне, — приглашала она Раю. — Посмотришь, какой костюм прислал мне папа…» И когда Рая видела этот английский костюм, ей просто-напросто становилось нехорошо. Да, о таком, как у Риты, папе можно было только мечтать: он работал в Одессе на таможне. Что ему стоит достать для дочки английский костюм или французскую кофточку — новенькие, еще в магазинной упаковке!

О своем папе Рита Лазенко распространяться не любила. Рая знала лишь, что Ритина мама давно умерла, а другой семьей он не обзавелся.

Что еще ставило в тупик Раечку, — это страсть Риты к художественной литературе. Чтение составляло вторую половину ее жизни, если первой считать наряды. Читала Рита буквально запоем, хотя и без особого разбора, все подряд. Она была завзятым абонентом городской библиотеки и проглатывала книги так быстро, что ей приходилось бывать в библиотеке еженедельно.