В тихом омуте чертей нет (СИ) - Страница 5

— Лучше, — согласился Крышка, — но скучно.

— Так развлекайся, пока есть возможность, — Толстяк развел руки, подразумевая, что развлекаться, в принципе, можно всегда и везде, — вот, сейчас синекожие нырять будут, чем не развлечение? Сходи в столовую, возьми у Половника пинту пива, если осталось еще, напейся вдрызг, и гуляй!

Тут как раз первый синекожий покорно переступил через откинутый борт и, пролетев несколько метров, шумно ушел под воду вниз головой.

Шутоград обрадовано взвыл и еще сильнее принялся орудовать дубинкой, подгоняя остальных. Разом прыгнуло несколько синекожих. Опарыш орал на других, стоящих позади.

— Пошло дело, пошло! — разнеслось по палубе. Веревки распутывались, натянулись, стали извиваться и дергаться.

— Загрызи меня борлов, но я не могу этого пропустить! Пошли, а? — Толстяк хлопнул Крышку по плечу.

Крышка осел от удара, покачал головой, дескать, я лучше здесь останусь, да и Толстяк не стал его уговаривать. На разговоры время потратишь — самое интересное пропустишь.

Внизу было на что поглядеть. Вода в нескольких метрах от корабля превратилась словно в кишащую синекожими пенящуюся массу, из нутра которой тянулись к бортам веревки. Темные силуэты погружались в воду и исчезали. Другие уже выныривали, задирали головы, шумно хватая ртом воздух, задирая руки с железными пластина, пытаясь ухватиться за веревки, чтобы, наверное, залезть обратно наверх. А сверху на них сыпалась новая партия синекожих. Вдобавок, Опарыш вдруг ни с того ни с сего пробежался вдоль борта и остервенело вздернул все вервки, стряхивая мокрых синекожих, тех, что пытались лезть наверх, обратно в воду.

— Пока не выловите на сушу не ступите! — заорал он, срывая голос, словно синекожие могли понять, — хоть все утоните, мне не жалко!

— Усмири свой нрав, — наставительно сказал Толстяк, поглядывая вниз, — если они все перетонут, кто ж нырять будет?

— Шут его знает, — буркнул Опарыш, вперив белые глаза в Толстяка, — но уж точно не я! Ха!

Ухватившись за плечо очередного синекожего, Опарыш зашелся в хриплом смехе, потом поддал бедняге под зад ногой и швырнул его через борт вниз головой. Сейчас Опарыш больше всего походил на палача в центре зараженных чумой кварталов Италии, которому нравится собирать не до конца умерших людей и швырять их вот так, тычками, в костер. Как бы сам не опалился. Вот возьмет сейчас синекожий, да как треснет Опарыша промеж его белых глазенок, да нос налево свернет, вот забава-то будет!

Но такого не случиться, даже если кроме Опарыша на корме никого больше не будет. Синекожие, что звери. Хоть и млеко, как его там, питающиеся, но боятся. Жуть как боятся людей. Словно это не они христени необразованные с Бардовых Топей сбежавшие, а он, Толстяк то есть, с остальными вместе.

От этой мысли Толстяку вдруг захотелось кого-нибудь ударить, что он и сделал, опрокинув через борт очередного синекожего. Вот так, получай, выродок! Будешь знать, как молоко сосать!

Сцену, подобную той, что творилась сейчас в воде близ корабля, Толстяк видел всего один раз. Тогда, года три назад, морской пират, ныне бесследно исчезнувший где-то по пути в Бермуд, скинул за борт всех своих рабов, а их было ни много, ни мало человек двести пятьдесят. Рабы барахтались, пытались плыть и кричали. Возможно, что они и уплыли бы, но в тот момент появились акулы. Вот тогда и вспенилась вода, обагрилась кровью и помутнела.

Сейчас акул пока не было, но первая кровь появилась. Тощий синекожий как-то неловко полетел вниз, задел головой борт корабля, перекувырнулся через голову, коротко взвизгнул и ушел под воду спиной, выпустив из рук железки.

— Шею сломал! — возбужденно заорал Опарыш, — вот дурак! Железные пластины попадали на головы другим. Кое-кто поспешил нырнуть снова.

А за спиной Толстяка еще толпились десятка два синенкожих. Их Шутоград пока приостановил. Додумался, наконец, что от такого количества людей в воде толку мало. Суетятся они много, но только мешают друг другу.

— Слушай, Опарыш, а капитан наш не сказал, как синекожие ящики-то с золотом доставать будут? Они же тяжелые. Опарыш хмыкнул:

— Бестолочь ты, Толстяк, и не лечишься. А пластины им на что?

— Чтоб нырять.

— И не только. Подплывут двое или трое христеней к ящику, выпустят пластины, ухватятся за ящик, да и всплывут вместе с ним. Физические науки учить надо было, а не по публичным домам шляться!

— Я деньги зарабатывал, на безбедную старость, — огрызнулся Толстяк, — а не физику вашу учил…

— Ну и где твоя безбедная старость? Вон она где. В руках синекожих. — Опарыш ткнул пальцем в воду, — от них все и зависит. Станешь ты богатым или нет. Повесят тебя в родном Ромуле или ковер к твоим ногам расстелят.

— Лучше то оно, конечно, ковер, — сказал Толстяк.

— Вот сиди и помалкивай, — Опарыш перегнулся через борт, ухватившись руками за натянутую веревку, и заорал что-то непонятное, прицокивая языком и посвистывая.

Неужели синекожие его понимают? Хотя, какие они сами, таков и язык. Ничего хорошего.

Вскоре смотреть за ныряющими синекожими стало неинтересно. Толстяк сел на корме, свесив ноги, и, задрав рукава тельняшки, стал рассматривать локти. Сыпь, вроде, спала, да и не чесалась уже так отвратительно, как утром. Где бы еще чеснок раздобыть, натереть им, чтоб кожа не опухла? Толстяк почесал затылок. С чесноком на корабле тоже была проблема. Не то, чтобы его совсем не было, но Половник ведь просто так не даст. А тратить деньги на ерунду не хотелось. Может, само пройдет?

Опят что-то закричал Опарыш. Толстяк оторвался от созерцания своих локтей и посмотрел вниз.

Там происходило что-то занятное. Недалеко от борта неожиданно образовалось пустое пространство. Синекожие вокруг просто расплылись в стороны, не обращая внимания даже на гневные обещания Опарыша вырвать всем селезенку, кто не будет нырять немедленно же! Круг пустого пространства, между тем увеличился, и даже толстяку стало видно, что изнутри кто-то всплывает. И не один, а два, три… много, в общем. Настолько много, что и сосчитать не получилось.

Толстяк замер, разинув рот. Неужели золото нашли? Быть того не может? Вот так сразу — и нашли? Сначала показались лысые синие головы, затем все остальное, а затем… Что это было?

Толстяк не успел отшатнуться от того, что вдруг вырвалось вслед за синекожими из воды. То был сгусток яркого, белого света, шар, разорвавший воду, вырвавшийся наружу и стремительно устремившийся вверх.

Сгусток света врезался в борт, чуть ниже ног Толстяка, разворотив его в щепы. Корабль шатнуло с такой силой, что синекожие на палубе повались с ног, а несколько натянутых веревок оборвались, с тонким свистом распарывая воздух.

— Что за чертовщина? — заорал слева Опарыш. Он стоял на карачках, лицом к Толстяку, и мотал головой.

А из воды, вокруг всплывших синекожих, уже вырывался еще один белый шар света. И снова летел на верх, к нему, к Толстяку…

Толстяк перевернулся на живот и пополз, отчаянно пытаясь уползти как можно дальше от борта, куда-нибудь вниз, хоть к механику Крышке, например…

Но шар настиг его сзади. Ударил в спину, заставив взвыть от боли, оглушил, ослепил и опрокинул в звенящую светлую пустоту…

— …А потом они стали карабкаться по боку, — сказал Опарыш, — я видел это своими собственными глазами, вот как сейчас тебя вижу. Толстяк валялся у самого борта и орал. У него тельняшка на спине горела. Ты, Крышка, вообще непонятно что делал. Сидел себе и сидел, только голову склонив и руки опустив, словно спал, а ты, Шутоград, схватился за свою дубинку, болван, и давай орать «Я вас всех, мол, сейчас поубиваю! Только посмейте приблизиться!»

— А они что? — Шутоград в темноте выглядел как обычный старик, а не как младший офицер корабля. Словно забрел сюда из лавки подержанных товаров или из дома престарелых. Опарыш сглотнул. Слюна была вязкой, а еще с каким-то поганым привкусом.

— А они тебя облепили, точно мухи и давай ногами бить, потом схватили за руки и поволокли сюда вот…