В теплой тихой долине дома - Страница 50

Когда его отец и мать наконец вышли, оба они были элегантно одеты, и оба были очень красивые, очень обаятельные, и мальчик любил их в эту минуту так сильно, что они и представить себе не могли, до чего он их любит.

— Мы приглашены, По’эт и должны идти, — сказала его мать. — Но прежде чем уйти, мы хотели бы сказать тебе что-то очень важное. Нам кажется, тебе следует знать это. Мы любим тебя. Твой папа любит тебя, и твоя мама тоже любит тебя. И еще мы любим искусство и красоту, ради которых, поверь нам, стоит жить на свете.

— Я ненавижу и искусство, и красоту, — сказал он.

— Нет, этого не может быть, — сказала его мать.

— Я все ненавижу.

— Ну ладно, По’эт, — сказала его мать. — С тобой остается мисс Гарден. Она поможет тебе принять ванну, накормит и уложит спать.

Она обернулась к мисс и сказала:

— Мисс Гарден, Поэт опять подрался. Прошу вас, присмотрите за ним.

— Хорошо, миссис Кобб.

Мать и отец Поэта поговорили о чем-то с мисс Гарден, потом они обняли на прощание мальчика, расцеловали его, и мать шепнула ему на ухо:

— Я так люблю тебя, мой мальчик, мой бесценный малыш.

И отец сказал ему очень тихо:

— Спокойной ночи, Эд. Спокойной ночи, Эд Макги.

Радость захлестнула его. В первый раз отец и мать были так нежны с ним, и теперь он любил их больше, чем когда-либо.

После ухода отца и матери мальчик подождал, пока мисс Гарден пойдет приготовлять ему ванну, и как только заслышал шум воды, — выскочил из комнаты и, торопясь, чтобы уйти незамеченным, перепрыгивая через ступеньки, сбежал вниз по лестнице. Он выбрался на улицу через черный ход и помчался к дому миссис Макги. На улице было темно и пусто. Он поднялся на крыльцо и постучался. Мгновение спустя миссис Макги отворила дверь, и мальчик сказал:

— Он был моим братом, миссис Макги. Он был моим настоящим братом.

— Билл захлебся, — сказала миссис Макги.

— Я буду приходить к вам каждый день, — сказал он, — потому что он был моим братом.

Потом он спустился по лестнице и остановился перед домом. А миссис Макги вышла на крыльцо. Она стояла на крыльце — ничего не понимающая, ни искусства, ни красоты, ничего вообще. И вдруг она застонала, тихо, жалобно, и от этого он чуть было не расплакался.

Он повернулся и побежал домой. Мисс Гарден была очень сердита на мальчика, и в то же время она обрадовалась, увидев его. Она уложила его и стала читать ему книжку, как читала каждый вечер, прежде чем выключить свет. Но он не слушал ее.

— Почему ты не слушаешь? — сказала она.

— Я думаю.

— О чем?

— Я думаю о моем брате.

— Но у тебя нет брата.

— Возьмите свои слова обратно.

— Беру, беру, — сказала мисс.

— Его звали Билл Макги.

— Да, да, конечно.

— Я буду ходить к ней каждый день.

— К кому?

— К миссис Макги.

— Да, да.

Мисс Гарден погасила свет, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Через несколько минут раздался телефонный звонок. Звонил мистер Кобб. «Да, это правда, — сказала ему мисс Гарден. — Он уходил куда-то. Его не было минут десять. Мне кажется, что он просто убит горем. Я уверена, что эта миссис Макги действительно существует и что она действительно потеряла сына».

На другом конце провода, в телефонной будке, мужчина, ненадолго покинувший общество, собравшееся за коктейлем, внимательно выслушал мисс и потом сказал: «Ну ладно, мы вернемся домой пораньше. Заглядывайте к нему время от времени».

Лежа в своей постели, брат Билла Макги вспоминал мать Билла Макги и самого Билла и какой он был хороший друг, и так, вспоминая, он незаметно уснул.

Проснувшись утром, мальчик увидел отца и мать: они спали на постели, постланной на полу в его комнате. Они спали очень крепко. Он долго смотрел на них, изумленный и восхищенный. Когда его мать открыла глаза и увидела его, сидящего на кровати, она улыбнулась и снова закрыла глаза, и он ничего не сказал. Через минуту она снова открыла глаза и снова улыбнулась.

— Ты не хочешь перебраться сюда, к папе и маме? — сказала она.

Он соскочил с кровати, скользнул под одеяло между отцом и матерью и замер. Это было что-то необыкновенное и чудесное! Мальчик улыбнулся, и глаза его заблестели от восторга.

— Мой мальчик, мой бесценный малыш, — шепнула ему на ухо женщина.

— Что такое бесценный?

— Значит, самый ценный. Как тебя зовут?

— Поэт, — прошептал мальчик. — Поэт Кобб.

Он задремал было снова, а с ним и мать, но тут проснулся его отец, и они все трое, еще полусонные, начали разговаривать, и так они разговаривали долго.

Он рассказал им обо всем, что знал, обо всем, что только мог припомнить, и они впервые в жизни слушали его с таким интересом. Они задавали ему серьезные вопросы, и он серьезно отвечал им. А потом спрашивал он, и они отвечали ему так, словно его вопросы действительно стоили того, чтобы отвечать на них. Он спрашивал обо всем, что приходило ему в голову, обо всем, о чем он всегда хотел спросить, — но кого? — разве что Билла, которому шел уже десятый год, но который все равно любил мальчика и никогда не высмеивал его и не обращался с ним, как с маленьким, или особенным, или глупым, или еще каким-нибудь таким.

Они спрашивали его о Билле и о матери Билла. Теперь это были уже не поэт и актриса, не красивый мужчина и очаровательная женщина. В первый раз в жизни он видел их такими, какою была мать Билла для Билла, и он почувствовал себя благодарным и счастливым от того, что, оказывается, не одни только черные могут быть простыми и добрыми. Никогда прежде он не думал, что и среди белых бывают такие, потому что раньше, если ему и приходилось встречать таких, то только среди черных.

Его мать слушала внимательно все, что он рассказывал, и потом сказала:

— Ты хочешь брата?

— Да, — сказал мальчик, — но больше всего я хочу, чтобы вернулся Билл Макги.

— Я понимаю, — сказала женщина, — но мы не можем вернуть Билла. Кто уходит туда, куда ушел Билл, тот уже не возвращается. Но вместо Билла может прийти кто-то другой.

— Кто?

— Мы пока не знаем, — сказала женщина, — но мы знаем, что он будет нашим, так же, как ты.

— Нашим? Почему же он будет нашим?

— Потому что мы любим друг друга.

— А почему мы любим друга друга?

— Потому что мы маленькая семья в очень-очень большой семье.

Мужчина просунул руку под голову мальчика и обнял женщину; обнял и женщину, и мальчика; и женщина протянула руки к мужчине и обняла и его, и мальчика; и мальчик тоже раскинул руки и обнял обнявшихся мужчину и женщину. И они трое лежали в обнимку и смеялись, и впервые в жизни они были чем-то большим, чем-то лучшим, чем поэзия или актерская игра, тем истинным, той сутью, которая дает жизнь и поэзии поэтов и игре актеров.

Есть поездки, которые повторяются в твоей жизни, так же как и книги, которые перечитываешь, и знакомая уже музыка, и лица вокруг, и люди, с которыми ведешь свои разговоры, и каждый раз при этом что-то меняется, а что-то остается таким же, как было.

Вокруг Фресно есть несколько таких местечек, про которые я слышал еще мальчишкой, но никогда не видел. Например, городок Тошен. Не раз приходило мне в голову съездить взглянуть на него, но как-то так получилось, что и до сих пор я туда не попал, хоть и, кажется исколесил всю фресненскую округу. Может быть, Гошен и не городок вовсе, и даже не поселок, а если и да, то один из таких, что просто ни за то, ни за другое не примешь; может, это так себе — перекресток дорог, с двумя-тремя домишками, с магазинчиком, на крыльце магазинчика собака, и тут же недалеко слоняется петух и задирает и гоняет двух куриц.

Фресно находится в самом центре просторной долины Сан-Хоакин, о которой в девятнадцатом или в двадцатом году, перед учениками неполной средней школы имени Лонгфелло мой приятель Лео, брат Толстяка Хашхаша, распевал такую вот песенку: