В теплой тихой долине дома - Страница 49
Один из санитаров — не тот, что держал на руках Билла, а другой — попробовал расспросить ее кое о чем.
— Что же, каждый раз, как вы собирались в церковь, Билл купался? — спросил он.
— Да, — сказала миссис Макги, — каждый раз.
— Ну, а часто вы ходили в церковь? Раза два в неделю, наверно?
— Нет, — сказала миссис Макги, — мы ходили туда раз в год, в день его рождения. Мы ходили туда и молились друг за друга и за всех, кого только могли вспомнить. На обратном пути мы останавливались у аптеки купить мороженого и возвращались домой пешком, потому что день рождения его в августе, когда вечером так приятно пройтись. И вот теперь он поскользнулся и ушиб голову. Что, Билл совсем захлебся?
Все это время мальчик слушал, что говорят миссис Макги и санитары, и наблюдал за ними и за Биллом.
Миссис Макги посмотрела на мальчика таким взглядом, будто она одна во всем мире знала ему настоящую цену и уважала как взрослого, и сказала:
— Билл-то захлебся, По’эт.
— Я — Эд, — тихо откликнулся мальчик, — Эд Макги. Брат Билла Макги. — Он сказал это так тихо, что никто ничего не услышал.
— Потеряли мы Билла, — сказала миссис Макги. — Как же нам теперь быть, а?
— Я — Эд, — сказал он снова, — я брат Билла. Билл всегда был мне братом, настоящим братом.
— Мы собирались отпраздновать день его рождения, как в прошлом году, — сказала миссис Макги. — Что, Билл совсем… — спросила она одного из санитаров.
— Боюсь, что да, — сказал тот.
И все это время мальчик был там. Он был там и тогда, когда собрались соседи и из всех женщин не плакала только одна — миссис Макги. Он был там, пока не вспомнил про свою мать и своего отца. Он вспомнил про них, и опять ему захотелось, чтобы звали его не По’этом и чтобы мать его была не актрисой, а отец не профессором поэзии.
Придя домой, он увидел свою мать и отца. Мать его была очень красивая и молодая, и он никак не мог понять, почему она не такая, как мать Билла. Мать Билла была не красивая и не молодая, и вовсе не умная, и уж, конечно, она не играла в театре; но она была матерью Билла, собственной его матерью, и это было все, чем она хотела быть и на самом деле была. Отец его был самый красивый мужчина, какого ему приходилось видеть — молодой, быстрый и легкий, — словом, совсем не такой каким по рассказам миссис Макги представлялся мальчику отец Билла. Отец Билла работал вагоновожатым: он работал, пока это ему не надоело, и тогда он ушел из дому, уехал в Лондон, а может быть, и дальше, в Париж — делать то же самое на новом месте.
Мать мальчика одевалась, когда он вошел в комнату. В комнату, отделанную самим Анджело. У этого Анджело был тонкий, девчоночий голос, и, целуя руку его матери, он обычно восклицал: «Вы очаровательны, вы просто очаровательны!» Матери не понравился вид сына, к тому же она была чем-то взволнована и курила сигарету в блестящем мундштуке, и на кончике сигареты уж остывало много пепла.
— О, По’эт! — сказала она. — С кем ты еще подрался?
— С девчонкой.
— С девчонкой?
— Да. Она не захотела взять свои слова обратно.
— Что же она такого сказала?
— Она сказала, что я особенный. Я не особенный. Она сказала, что мне шесть лет. Мне шесть с половиной. Она сказала, что меня зовут По’эт Кобб. Меня зовут Эд Макги.
— Эд Макги? Кто такой Эд Макги?
— Брат Билла Макги.
— О господи, что это еще за Билл Макги?
— Сын миссис Макги
— О, По’эт! — сказала мать. — Джордж, — позвала она мужа, — будь добр, расстанься на минуту со своим сонетом и прояви хоть чуточку интереса к собственному сыну.
Из кабинета с листом бумаги в руке вышел его отец.
— Энн, — сказал отец, — послушай-ка, что я написал. Тебе это определенно понравится. Я посвящаю сонет тебе. «О, прекраснейшая из прекрасных, ты воистину чудное чудо!» — Он вдруг умолк, потому что увидел лицо своего сына. — Что это с ним, Энн?
— О, слепец из слепцов, ты воистину слеп! — сказала мать. — Разве ты не видишь? Он опять подрался. На сей раз с девчонкой.
— Она, должно быть, раздразнила его? — сказал отец.
— Ну конечно, — сказала мать. — Она вздумала заявить, что он особенный. По’эт, ты бы присел, что ли? Сядь, пожалуйста, вот на этот стул.
Мальчик сел на жесткий стул.
— Джордж, — сказала мать, — мне нужно одеться к обеду. Я должна выглядеть сегодня как можно лучше. Мы опаздываем, а от этого может пострадать моя карьера. И потом я хотела бы поговорить с тобой наедине. Мы поговорим, пока я буду одеваться. А ты, По’эт, посиди здесь.
— Что, здорово болит глаз? — спросил, подойдя к мальчику, отец.
— Ах, вовсе он у меня не болеет, — сказал мальчик.
— Ах, вовсе он у меня не болит, — поправил его отец. — Что же у тебя болит?
— Мой брат…
— Нет у тебя никакого брата.
— Билл Макги, — сказал мальчик. — Он мой брат. И он захлебся.
— Захлебнулся, — сказал отец. — Если ты намерен стать поэтом, то тебе не мешало бы научиться правильно говорить.
— Не намерен я стать поэтом. Я стану вагоновожатым.
— В таком случае, — сказал отец, — ты можешь говорить «захлебся» вместо «захлебнулся», «болеет» вместо «болит» и так далее и тому подобное. Если у тебя не болит глаз, то что же у тебя болит?
— Джордж, — позвала мужа Энн, — я не хочу опаздывать на этот обед, и мне нужно поговорить с тобой наедине. Не будешь ли ты добр оставить на минуту По’эта и последовать за мной?
— О’кей, мое чудное чудо! — сказал Джордж.
— Ах, заткнись, пожалуйста, — попросила его жена.
— Мое чудное чудо, — сказал муж, — мое рыжее чудо, настоящее чудо.
Отец ушел в другую комнату, и мальчик остался один. «Мое рыжее чудо, настоящее чудо». Это вот они и называют поэзией. А глаз у него все-таки побаливает. Но ничего, он еще доберется до этой девчонки. Он еще проучит ее и за синяк под глазом, и за то, что она обозвала его особенным мальчиком. И пусть только она еще раз посмеет сказать, что он не брат Билла Макги!
Мальчик довольно долго просидел на стуле, как ему и было велено. Он слышал, как его мать и отец разговаривали о нем и о себе самих и еще о каком-то Флойде, который якобы должен был знать, что творится с их мальчиком и почему он хочет быть Эдом Макги, а не По’этом Коббом. Ему до тошноты надоед этот Флойд. Он просто возненавидел этого Флойда.
— Кто такой Флойд? — сказал он.
— Что? — сказал отец.
— Кто такой Флойд?
— Зигмунд Флойд, — сказал отец. — Друг семейства.
— Зигмунд Флойд! — сказала мать Поэта. — Ну и шутник же ты, Джордж! По’эт, — сказала она, — твои родители хотят поговорить минутку.
— И долго я должен сидеть здесь?
— Пока я не скажу, что ты можешь перестать.
— Что перестать?
— Перестать сидеть.
— Как это можно перестать сидеть? — сказал он.
— Перестань задавать вопросы, — сказала его мать.
— Почему мы никогда не ходим в церковь? Они бывали там каждый год. Почему бы и нам не пойти туда, ну хоть раз?
Ни мать, ни отец не удостоили его ответом. Он слышал, как они разговаривали. Они не были ни одиноки, ни безучастны, ни обижены. Они были только красивы и изящны, они были «прекраснейшие из прекрасных».
— Почему вы сделали своим сыном меня, а не кого-нибудь другого? Кого-нибудь, кого вы любили бы и брали в церковь хоть раз в год?
Мать и отец не отозвались и на это. Они все еще продолжали свой разговор.
— Я люблю вас, — сказал он. — Почему вы меня не любите?
Он любил их, и даже очень. Он любил их так сильно, что они и представить себе не могли, до чего он их любит. Он любил их так, как миссис Макги любила своего Билла, но они не любили его так же, как он их.
— Раз вы не любите меня так, как я вас люблю, — сказал он, — то я не хочу больше жить с вами. Я уйду к миссис Макги.
— Ах, перестань, пожалуйста, — сказала его мать.
— Не перестану, — сказал он. — Я уйду к миссис Макги, — сказал он. — Не хочу я быть поэтом. И не хочу, чтобы меня звали По’эт Кобб. Такого имени и нет вовсе, — сказал он. — У других людей имя как имя, — сказал он. — У других людей отец как отец и мать как мать, а не поэт и актриса. Не мужчина и женщина, которые вечно говорят про какого-то Флойда. И почему бы вам не завести себе кого-нибудь вроде вас самих, вместо такого, как я? — сказал он. — Разве вам не лучше будет?