В теплой тихой долине дома - Страница 23

— Меня зовут Джо. — А потом, смеха ради, почти заорал: — Я художник! Великий художник!

И снова уселся и снова открыл глаза.

Вот теперь он окончательно проснулся.

Девушка была явью.

Очень милая девушка, не то чтобы слишком, но чистенькая такая, свежая, и руки красивые.

Девушка улыбнулась, и он подумал, а не шлюшка ли часом, — выдалось спокойное воскресенье, вот и зашла посидеть в парке.

Но нет, в руках у нее не было вязанья, и он решил, что это не тот случай.

— Джо Сильвера, — сказал он. — Ох, и помотало же меня, но все равно, это мой родной город. Твой тоже?

— Нет, — сказала девушка.

— А откуда ты?

Девушка замялась, тогда он сказал: — Да называй любое место, пусть и неправда. Техас, может быть?

— Вот именно.

— Мне Техас всегда нравился.

— Везде хорошо…

— Если… Если что?

— Если есть деньги или работа, — сказала девушка.

— Это верно. Я голоден, и мне хотелось бы продолжить наш разговор. Поужинаешь со мной?

Девушка опять замялась.

— В ресторане, — сказал он. А сам подумал: «Какого черта она стесняется? Я поцелую ее, когда помогу встать».

— Хорошо, — сказала девушка, тогда он встал, подал ей руку, помог подняться и уже собрался поцеловать ее, но она нагнулась за сумкой.

Она знала, что у него на уме.

Лицо у нее было милое, спокойное, ясное, и ему показалось, что она просто восхитительна; именно такой должна показаться мужчине любая девушка, если он проснется в парке и обнаружит, что та сидит напротив него, и все это теплым сентябрьским воскресным днем и в маленьком городке. А что касается фигуры, то вполне даже. Но все эти несерьезные мысли были чем-то поверхностным, это он понимал: он, можно сказать, был даже в восхищении и смотрел на нее, как на нечто необычайное, чрезвычайно желанное и, может быть, даже как на хорошее средство упорядочить свои переменчивые настроения и обрести чувство дома, состояние душевного покоя и радости.

Конечно, он сознавал, что вряд ли будет слушать ее внимательно, но в душе все же надеялся, что она явится чем-то страшно важным для него, для его возвращения в долину. Так он надеялся, надеялся всей душой.

Он с удовольствием провел с нею чудесный долгий вечер, они не торопясь ужинали, спокойно беседовали, много смеялись, много выпили вина, пока наконец он не пришел от нее в восторг. Без всяких усилий он узнал все, что хотел узнать, и уже знал, что она пойдет к нему, в дом напротив станции Санта Фе. Там он покажет ей свои картины, будет стоять с нею у окна и смотреть на поезда, а потом попытается узнать через нее, остаться ли ему здесь или уехать.

Проснувшись утром, он уже знал, что предстоит принять решение, только раньше он думал, что решать придется в одиночку, а тут, глядишь, кто-то тебе вторит, и оттого, что рядом девушка, сделать это будет куда легче и приятнее.

Картины, похоже, ей не очень понравились, она хотела, чтобы он объяснил, о чем они.

— Обо всем, — сказал он.

Услышав гудок уходящего на север пассажирского из Лос-Анджелеса, он подвел девушку к окну, и они вместе смотрели, как поезд подходит к станции и останавливается. Все это время он молчал, удерживая ее рядом, мучительно гадая, как же она воспримет это простое явление, такое для него непростое, такое волнующее. Если ничего не скажет, а только повернется и хорошо посмотрит на него, он ее обнимет и будет знать, что суждено оставаться, и теперь он отчаянно молил судьбу, чтобы они поняли друг друга.

Он трепетно ждал, не смея заговорить, и тут девушка отошла от раскрытого окна, отвернулась и сказала:

— А шуму от этих поездов…

Он сел и закурил.

Поезд по ту сторону улицы зашипел и двинулся, и ему захотелось уже сидеть в вагоне и ехать куда-то, лишь бы прочь отсюда. Он подошел к окну один и все следил, как поезд уходит на север. Дом сотрясался, пока состав проходил мимо, гудок паровоза звучал так печально. Спустя минуту в комнате опять все стихло, поезд пришел и ушел.

Он сел, улыбнулся девушке, потом вдруг расхохотался.

Девушка встала, видимо, собираясь подойти к нему. А он сказал:

— Так тебе уже пора?

А она и не думала уходить.

— Можно взять тебе такси? — продолжал он. — Большое тебе спасибо. Очень приятно было с тобой побеседовать.

Когда девушка ушла, он включил свет и принялся собирать свои картины, зная, что утром заниматься этим уже будет некогда.

Эта долина, думал он, этот городок, лежащий между горами, мои: это мой дом, о котором я мечтал, и все здесь такое же, как и было, ничто не изменилось, и струи воды так же, как и раньше, падают из шлангов на газоны бермудской травы.

Идя по Элвин-стрит, он чувствовал радость от того, что он снова дома. Все здесь было прекрасно, просто и хорошо: аромат земли, запахи стряпни и дыма, насыщенный воздух долины, полной цветущих растений, зреющего винограда, персиков, кустов олеандра, задыхающихся от собственной сладости. Все как всегда. Он глубоко вздохнул, вбирая в легкие запахи дома, и внутренне улыбнулся. Уже много лет, как аромат земли не возбуждал так остро и чисто все его существо. Даже дышать было сейчас наслаждением. Чистота воздуха обострила все его чувства так, что, идя, он ощущал великолепие бытия, гордость создания, наделенного формой, движением и интеллектом, — благочестивое чувство простого, живого, земного существа.

Вода, подумал он, услышав мягкий плеск струи, падающей из садового шланга. Попробовать домашней воды, холодной, полновесной воды долины, почувствовать простую жажду и утолить ее холодной плотной водой. Наполненность, ясность жизни! Он увидел старика, поливавшего из шланга герань, и жажда толкнула его к нему.

— Добрый вечер, — сказал он тихо. — Можно мне напиться?

Старик медленно обернулся. Его большая тень упала на стену дома. Он посмотрел в лицо юноше, удивленный и довольный.

— Конечно, пожалуйста, — сказал он, протягивая юноше шланг. — Замечательная вода, вода долины Сан Хоакин, самая лучшая из всех, я думаю. От воды Фриско меня тошнит, в ней нет никакого вкуса. Ну, а та, что в Лос-Анджелесе, та на вкус как настойка. Не понимаю, как столько людей могут жить там годами!

Пока старик говорил, юноша слушал, как вода плотной чистой струей падает из шланга и быстро впитывается землей.

— Так вы говорите, — сказал он старику, — так вы говорите, что ваша вода лучшая на свете?

Он наклонил голову к водяной струе и начал пить. Нежный, сладкий вкус воды изумил его, и, глотая ее, он думал: господи, как прекрасно! Он чувствовал, как холодная вода струится в его теле, освежая и охлаждая его. Захлебнувшись, он оторвался от шланга и обратился к старику:

— Нам, людям из долины, здорово повезло!

Он снова наклонился над водой и снова стал глотать падающую струю, внутренне смеясь от удовольствия. Казалось, он никак не может напиться: чем больше он пил, тем вкуснее была вода и тем больше хотелось ее пить.

Старик был поражен.

— Вы выпили почти две кварты, — сказал он.

Продолжая пить, он услышал слова старика и, подняв голову, ответил:

— Да, наверное. Она такая вкусная.

Он вытер рот платком, не выпуская из рук шланга, так как ему все еще хотелось пить. Вся долина была для него в этой воде, вся ее свежесть, вся естественность, все очарование, простота и реальность.

— Ну и ну, — сказал старик. — Здорово вам, видно, хотелось пить. Сколько же времени вы не пили?

— Два года, — сказал он. — То есть я хочу сказать, что два года я не пил вот этой воды. Я уезжал, был далеко отсюда. И вот только сейчас вернулся. Я родился здесь, на Джи-стрит, в русском городке. Знаете, там, за Южной Тихоокеанской дорогой? Два года я здесь не был и вот наконец вернулся. И до чего же здорово, скажу я вам, вернуться! Я люблю эти места. И сейчас собираюсь найти здесь работу и остаться насовсем.

Он снова наклонился к шлангу и сделал несколько глотков, потом протянул шланг старику.